В горах Хлата
Согорд находился в Хлате. Армяне и курды называли этот край Хлатом, а турки — Ахлатом.
От Сохгома я повернул на восток и пошел к Хлату, миновав села Азахпюр и Арагили Бун*, что в Мушской долине.
_____________________
* Арагили Бун — букв.: «Гнездо Аиста» (арм.)
_____________________
Гнездо Аиста... Название этого маленького армянского населенного пункта на протяжении многих лет, переходя из уст в уста, превратилось из Арагили Бун в Алиглбун.
На краю села меня остановила какая-то старуха.
— Куда путь держишь, парень?
— В Хлат иду.
— В Хлат? В какое село?
— В Согорд, — ответил я.
— Остерегайся песков Шамирам и воронок с мелкими колючками, лао. Странник-голубь за кормом пойдет, в западню попадет, — предупредила старуха и рассказала старую историю, случившуюся в песках Шамирам.
Правителем горы Немрут был некий спесивый, надменный князь. Однажды этот князь велел нагрузить караван верблюдов песком из Ванского моря и пригнать их на вершину Немрута, чтобы вознестись на небо, одним ударом меча повергнуть бога и сесть на его Место. Отец небесный, рассерженный, обратил верблюдов в камни на том самом месте, где дорога сворачивает к селу Шамирам, а гору Немрут проклял и поразил громом — на ее месте образовалась гигантская воронка, из которой по сей день поднимается желтый пар. Бесстыжий князь был наказан, а господь, сжалившись, наполнил воронку холодной родниковой водой, чтобы землепашец мог возделывать свои поля.
— У бессовестного нет бога, у бесстыжего — совести, — заключила старуха и ушла.
Несмотря на то что алиглбунская старуха предупредила меня насчет «каменных верблюдов», я все же заблудился — чудом только меня не поглотили немрутские пески. Село Шамирам лежит в маленькой низине у подножья Немрута. Рядом возвышаются четыре больших холма, а чуть подальше находится еще один, пятый, остроконечный холм; вытянув шею, он смотрит на Немрут. Ни дать ни взять верблюд. А ну как сейчас эти пять окаменевших верблюдов поднимутся и пойдут на меня; у меня прямо мурашки по телу побежали, я ускорил шаги, чтобы быстрее попасть в Согорд. Но вместо этого очутился на поле, усеянном колючками и сухим кустарником.
Струящиеся из-под ног ручейки песка и бесконечные воронки так и затягивали. И впрямь, я был в этих краях как странник-голубь — на каждом шагу меня поджидала западня. Один из моих башмаков потерялся в песках. Я попытался найти его, но не смог и стал уже жалеть, что пустился в такое чреватое трудностями путешествие.
Насилу я одолел пески и верблюжьи колючки. Но тут передо мною встало новое препятствие. Жандармы султана поймали старика касурца и, связав его волосяной веревкой, куда-то вели. Они хотели выпытать у него, где прячутся фидаи. Из их разговора я понял, что начальника жандармов звать Галиб, а имя мученика — староста Хечо.
— Где ты видел Сероба и его людей? Когда? — орал жандарм.
— В прошлом месяце видел. Пристали они ко мне: отведи, мол, к горе Куртык. Ну я и отвел их к Куртыку.
— А от Куртыка куда они пошли?
— К Косура-горе.
— А от Косуры куда их повел?
— От Косуры к Хатавину пошли.
— По дороге они курили?
— Да вроде бы и курили.
— Окурки на землю бросали?
— Нет, эфенди. Размяли в руках и развеяли по ветру.
— Там, где они стояли, земля была или трава росла?
— Трава, эфенди, трава.
— Во что они были одеты?
— В чохах* все были. Кой у кого на голове папаха была.
_____________________
* Чоха, чуха — верхняя одежда типа армяка.
_____________________
— Куда дальше пошли?
— Откуда же мне знать? Одна гора Хатавин — десять дорог, поди разберись, по какой пошли.
— Ты меня знаешь, рес Хечо, — заорал жандармский начальник. — А я и тебя знаю, и деда твоего знал, и прадеда! Не шути со мной, староста!
— А чего мне бояться? Самое большее — голову отрубишь, горстка крови оросит землю... Что я, всем фидаи дед родной, что ли, чтобы места их знать?
— Ты как наш подданный обязан был поймать врагов султана и сдать их нам.
— Это же птицы, эфенди, как их поймаешь? Фидаи не ведают границ. Да они через сто аширетов, через тысячи гор перелетят и сядут на нужную им гору. А завтра, глядишь, еще куда-то полетели. Рука у султана длинная, пусть он и ловит их.
— Значит, ты не хочешь сказать нам, где отряд Сероба?
— Убьете — и то не скажу.
— А может, на Немруте?
— Ну да, так бы они и дали тебе и твоим красноголовым башибузукам мучить меня.
Хечо говорил смело, кричал на них, можно сказать, да еще и трубкой об землю в ярости постукивал.
— А когда Сероб на Куртыке был, что он сказал крестьянам?
— Сероб сказал: «Вы в стране султана без хлеба можете прожить, без оружия же — вам нельзя».
— Еще что сказал?
— Еще сказал: «Я родом из благополучной семьи. Но надо, чтобы и счастливые иногда плакали — чтобы несчастные утешились. И поэтому я первым делом наш большой дом, наш очаг в хлатском Хче разрушил, чтобы матери моих врагов, когда захотят проклясть меня, не могли сказать: «Да разрушится дом того, кто наш дом разрушил».
— И ты не хочешь показать нам место этого бунтовщика?
— Я вам его слова поведал, а где он — не знаю.
— Быстро укажи его место, не то испечем тебя в этих песках.
— Не скажу.
По приказу Галиба жандармы снова начали пытать старосту, потом, привязав к шее большой камень, зарыли живьем в песках. Засыпали песком по горло. Голова только торчит, страшно смотреть. Потом принесли охапку верблюжьих колючек, рассыпали возле старосты, сунули ему в рот трубку, сказали: «Кури теперь». Подпалили колючки и удалились.
Когда они спустились в ущелье, я пополз к страждущему соотечественнику своему, землепашцу Хечо, ногами-руками раскидал огонь, снял камень с его груди...
Вскоре я увидел, как старик выбрался из песков и, сердито попыхивая трубкой, спустился в ущелье. А я с табакеркой Арабо за пазухой продолжил свое восхождение.
Наконец с большим трудом я одолел гору Немрут, оставив позади пески Шамирам и каменных верблюдов с колючками.