Глава первая: Осень, пахнущая прощанием
Утренний свет мягко лился сквозь тонкую пелену тумана, окутывавшую Зелёные крыши, будто сказку, не желающую заканчиваться. Воздух пах влажной землёй, спелыми яблоками и опавшими листьями, уже начинавшими рыжеть — словно стараясь подражать волосам девушки, стоявшей у крыльца с дорожной сумкой в руках.
Энн Ширли глубоко вдохнула, вглядываясь в родной пейзаж. Каждый холм, каждое дерево, каждая облачка над крышей дома, в котором она выросла, казались ей живыми существами, прощающимися с ней. Вот долинка, где она бегала босиком; вот сосна, под которой она когда-то плакала из-за сломанной куклы; вот клён, что весной расцветал, словно розовое пламя её воображения. А теперь она — уже не девочка, но ещё не совсем женщина — стоит на пороге новой жизни.
— Необязательно так глубоко вдыхать воздух, Энн, — подала голос Марилла, выходя из кухни с чашкой тёплого молока. — Он не исчезнет, пока ты уезжаешь.
Энн улыбнулась, но в её глазах блестела влага.
— Я просто пытаюсь вдохнуть воспоминания, Марилла. В воздухе Эйвонли столько нежности. Нигде больше он не пахнет так, как здесь.
— В Кингспорте есть библиотеки, хорошие дороги и, что самое главное, — будущее, — строго кивнула Марилла, хотя голос её звучал мягче обычного. Она держалась, как всегда, сдержанно, но даже Марилла знала: это прощание — особенное.
Энн посмотрела на свой чемодан — старый, потёртый, но надёжный. Внутри — несколько платьев, книги, письма от Дианы, чернильница, перо и тетрадь — та самая, где она писала самое сокровенное. Ей вдруг стало немного страшно. Казалось, она отправляется не просто в путь, а в другой мир, где всё будет иначе: ритм улиц, разговоры, мечты, соблазны, надежды.
— Ты будешь писать? — спросила Марилла, протягивая чашку.
— Каждую неделю, — пообещала Энн. — И каждое письмо начну словами: «Дорогой мой дом…»
Марилла отвела взгляд — как будто что-то попало в глаз. Но Энн знала: это были не пылинки.
Мэтью уже несколько лет как ушёл. Но его молчание всё ещё жило в этом доме — в поскрипывающих полах, в старом пальто на гвоздике, в кресле у окна. Он был её первым и самым добрым защитником. И сейчас ей особенно хотелось, чтобы он стоял рядом — большой, молчаливый, тёплый.
К экипажу подъехала лошадь. Легкий стук копыт, запах сена, голос кучера — всё казалось слишком обыденным для такого особенного дня.
И вдруг — она увидела его.
У ворот стоял Гилберт Блайт.
Он был в тёмном пальто, волосы растрепал ветер, а в глазах читалась глубокая, серьёзная тишина. Он не улыбался, как обычно. Просто стоял и смотрел на неё, словно хотел что-то сказать, но слов не находил.
— Ты действительно уезжаешь, — тихо сказал он, когда она подошла ближе.
— Да, — просто ответила Энн. — Но я не убегаю. Я иду к себе.
Они молчали. В этой тишине было больше, чем могли бы выразить слова. Понимание, грусть, надежда — всё это жило в их взглядах, в еле заметном колебании дыхания.
— Обещай, что будешь писать, — сказал он наконец.
— Каждый раз, когда будет биться сердце, — прошептала она.
— Я буду ждать.
Экипаж тронулся. Энн не обернулась. Не потому, что не хотела, а потому, что знала: если она обернётся — то заплачет. А сейчас ей нужно было идти вперёд.
Сердце билось ровно. Она слушала его ритм — и знала: оно принадлежит ей. Но, возможно, когда-нибудь…
…оно будет биться в унисон с другим.
Эйвонли исчезал за поворотом. А ветер продолжал колыхать кроны клёнов. И в их шелесте Энн почудилось:
— Мы ещё встретимся.