Глава XVI.
Чонгук
В нас есть стороны, которые другие люди не должны видеть ни при каких обстоятельствах.
Есть темные тени, неровные края и целый пакет нетронутых углов.
Но больше всего мы не любим смотреть на себя в зеркало.
У каждого есть часть, которая ему не нравится. У меня это — всё.
Когда я был подростком с неспокойными эмоциями и жаждой насилия, я думал, что это потому, что мой отец предал мою мать, которая продолжила ненавидеть себя и заставила меня стать свидетелем того, как она тонет в собственной крови.
Потом, когда я стал старше, то понял, что моя потребность в более мрачном содержании жизни не имеет ничего общего с моими родителями, а больше связана с моей головой, которая, очевидно, работала иначе.
Настолько иначе, что, когда Николо ломал игрушки всех остальных детей, я просто наблюдал, не беспокоясь и не радуясь.
Настолько иначе, что я использовал темные эмоции, такие как ненависть, месть и насилие, заполняя зияющую дыру, обнаруженную внутри себя.
И я преуспел в этом, надев усыпанную бриллиантами маску, сделанную из моих миллиардов, и став королем, к которой относится моя фамилия.
Я так хорошо скрываю своих голодных демонов, ненормальные эмоции и особую марку пустоты, что даже моя дочь не видит этого.
Джин видит, но только часть, и только когда я теряю контроль.
Так какого черт эта женщина, которая ощущается такой маленькой в моих руках, видит эту зияющую дыру?
Более того, почему она искала меня, когда прекрасно знала, что я буду в самом худшем состоянии?
Частично это не имеет значения, потому что я был погребен в ее тугой киске в течение последнего часа.
После того, как я отнес ее в коттедж, я трахал ее на ковре, стоя на четвереньках, дергая за ее ярко-рыжие волосы, которые при тусклом свете выглядели как кровь.
Любимый цвет моих демонов.
Затем я бросил ее на потертый диван, сорвал с нее все, что осталось от нашей одежды, и завладел ею, положив ее ноги себе на плечи.
Каким-то образом мы снова оказались на полу, на котором я отшлепал ее по красной заднице, а потом, не выдержав, перевернул и снова вошел в нее. Я трахал ее с новой, неистовой энергией, пока ее стоны не перешли в крики и хныканье.
Вот где мы сейчас находимся, на тридцатилетнем ковре, который видит уборщица только каждое воскресенье, как церковь.
Я лежу на ней сверху, одна ее длинная нога на моем плече, а другая на полу.
Ее тело это карта следов укусов, следов сосания, следов от пальцев, следов от шлепков. Всех следов.
Я не торопился, отпечатывая каждый сантиметр ее кожи своими губами, членом и руками.
Мой член медленно увеличивается, когда я думаю обо всех других местах, где я могу ее пометить. Места, на которые никто, кроме меня, никогда не посмотрит.
Дженни лежит на спине, ее волосы как пламя обрамляются лицо, и она пахнет самыми сильными пачулями и мной.
Только мной.
Пот прилипает к ее коже, а полоски моей спермы украшают ее живот. Укусов было недостаточно, поэтому я кончил на ее розовую грудь и бледный живот.
Пещерный человек? Возможно. Но я начинаю думать, что с этой женщиной у меня нет никаких ограничений.
Если бы это был кто-то другой, она бы уже час назад уехала, на несколько тысяч долларов богаче и с копией NDA.
Я никогда не хотел лежать рядом с женщиной сразу после того, как кончил с нарастающей интенсивностью. Но Дженни раздражающее исключение из моей привычки.
Ее глаза расширяются, когда она смотрит на меня, а затем на то место, где мы соединялись.
— Ты... снова становишься твердым.
— Ни хрена себе, Шерлок.
— Слезь с меня, ты, монстр.
Она кладет обе свои маленькие ладошки мне на грудь и толкает, но жесту не хватает силы, чтобы сдвинуть меня с места.
— Единственный монстр во мне между ног, дорогая.
— Тебе нужен врач для лечения твоей сексуальной зависимости.
Она снова толкает меня, и на этот раз я выхожу из нее.
В то время как я готов к двадцатому раунду, она нет. Фиолетовые синяки покрывают ее плечо и некоторые части лица, которые не скрывает макияж.
Должно быть, я не замечал их, когда брал ее, как неандерталец, прижав к дереву, или миллион раз после этого.
И все же я вновь забываю об этом, наблюдая, как моя сперма вытекает из ее киски и пачкает ее красивые бедра.
Странное чувство собственничества хватает меня за яйца. Потребность завладеть ею снова и снова возрастает во мне с настойчивостью стихийного бедствия.
Издав дрожащий вздох, от облегчения или дискомфорта, не знаю, Дженни пытается опуститься на задницу и вздрагивает.
— Черт бы тебя побрал. Моя задница как будто в огне.
— Даже не притворяйся, что тебе это не нравится. Как только я тебя отшлепал, ты кончила на мой член.
Ее губы дрожат, прежде чем она сжимает их.
— Заткнись.
— Боишься признаться в своих извращенных наклонностях?
— Я не извращенка. Я ваниль.
Я смеюсь.
— Ваниль это то, что Йерим ест и чем дышит вместо воздуха. Ты, дорогая, определение покорности.
— Я не покорная.
— Нет, ты покорная. Просто раньше ты этого не знала. Если нужны доказательства... — я наклоняюсь и шепчу ей на ухо низким, глубоким тоном: — Каково это, когда тебя называют хорошей девочкой?
Она вздрагивает всем телом, ее губы раздвигаются, и красные пятна возвращаются на шею.
Когда она приходит в себя и отталкивает меня, уже слишком поздно.
— Видишь?
— Прекрати улыбаться или я тебя отшлепаю.
— Твой грубый ротик меня заводит, дорогая.
Я показываю на свой член, который точно ведет кампанию за еще один раунд.
— Даже не думай об этом.
Она отодвигается на несколько сантиметров назад, полностью игнорируя жжение отпечатков моих рук.
— Я не собирался ничего делать.
— И ты ожидаешь, что я поверю? У тебя сексуальное влечение как у быка.
— Мой член в почете.
— Это был не комплимент, — ворчит она. — Кроме того, ты не использовал презерватив.
— Надо было указать на это в первый раз.
Я не могу удержаться и собираю свою сперму пальцами, а затем медленно размазываю ее по ее складочкам.
Она вздрагивает, ее пальцы ног подгибаются.
— У меня не было возможности... Разве ты не собираешься спросить, принимаю ли я противозачаточные?
— Разве это имеет значение?
— Что? — огрызается она.
— Если да, а вероятность этого составляет девяносто девять целых девяносто девять десятых процента, учитывая, насколько ты ответственный взрослый человек, тогда все. Если это оставшиеся ноль целых ноль десятых процента, и ты не принимаешь противозачаточные средства, тогда мы будем разбираться с этим, когда это станет проблемой.
— Как, черт возьми, ты можешь так говорить после всего, что случилось в прошлом?
— Прошлое осталось в прошлом. Не вижу причин, по которым это должно превращаться в аргумент.
— Ну, не знаю. Может, тот маленький факт, что в последний раз, когда ты вставил в меня свой член, Йерим вышла из меня.
— Должно быть, это были быстрые сперматозоиды.
— Ты отвратителен. — она ударяет меня по плечу. — То, что произошло, это не шутка.
— Никогда не считал это шуткой, учитывая мой статус одинокого родителя. Факт остается фактом, тогда мы были детьми, но сейчас уже нет, так что хватит драматизировать. Это тебе не идёт.
Я начинаю трахать ее своей спермой, но она отползает назад, как раненое животное.
Ее взгляд может резать камни, когда она уходит в себя.
— Я сказала. Даже не думай об этом, Чонгук.
— Ты должна сказать более подробно, потому что, в отличие от утверждений прессы, я не могу читать мысли.
— Твои глаза сияют тем светом, который означает, что ты возьмешь меня снова.
— Я не возьму тебя, я тебя трахну. — я улыбаюсь, падая на спину, чтобы физически усмирить свое либидо. — Но я дам тебе немного времени, чтобы прийти в себя.
Она остается в сидячем положении, лицом ко мне, но подтягивает колени к груди и скрывает большую часть своей наготы.
— Спасибо, Ваше Величество.
— Всегда пожалуйста, моя хорошая девочка.
Ее губы раздвигаются, и я ухмыляюсь. Сказать, что мне нравится заставать ее врасплох, было бы преуменьшением. Она становится послушной и такой чертовски очаровательной.
Прилагательное, которое я даже не должен использовать к этой женщине.
У нее есть такая сторона, которая скрыта от всех.
От всех, кроме меня.
— У тебя ужасно хорошее настроение для человека, который посреди ночи колотил дерево, как главный герой из фильма про убийц.
— Интенсивный секс делает это. Ты была хорошим спортом.
Я тянусь к своим брюкам, которые лежат рядом, и достаю Зиппо.
— Я не чертов спорт.
— Ты можешь быть всей гребаной Олимпиадой.
Я хватаю ее пальто и накидываю его на нее.
Хотя мне жарко, как в сауне, она только что дрожала. Жаль жертвовать видом ее розовой груди и киски, но приоритеты и все такое.
— Ты можешь быть таким мудаком.
— Могу? Я думал, что я точно мудак.
Я заправляю пальто ей под подбородок, затем наклоняю ее голову, чтобы лучше увидеть ее глаза.
Они глубокие, как земля, но все еще тянутся к небу с упрямством высоких деревьев.
Она отстраняется, затем делает паузу, берет мою руку между своими и осматривает ее.
— Ты сломал костяшки пальцев.
Я тактично убираю, ложусь обратно и открываю Зиппо рукой, лежащей на груди.
— Заживут.
— Ты больше не бандит и не школьник.
— Спасибо за ненужное напоминание о моем экзистенциальном статусе. Добавлю это как примечание в свое расписание.
— Знаешь, упор на разум и систематическое мышление это синоним отступления от жизни.
— Избавь меня от брехни Ницше. — я наклоняю голову и смотрю ей в лицо. — Кроме того, ты когда-нибудь слышала о практике того, что проповедуешь?
— Я?
— Когда ты в последний раз жила настоящим моментом? Не считая того, когда я только что трахнул твои мозги, конечно.
— Полиция высокомерия берет тебя под стражу.
Я ухмыляюсь.
— Ты не избегаешь темы жизни в моменте. Делаешь ли ты это или ты такой же теоретик, как твой психически неуравновешенный кумир?
— Я...
— Что?
— Я смотрела «Друзей» с Джису прошлой ночью.
Она вздрагивает, как только произносит это предложение.
— Вау. Это так же круто, как прыгать с тарзанки.
— Ты не можешь читать мне нотации, когда все, что ты делаешь, это разрушаешь, мстишь и еще больше разрушаешь.
— Или это, или влезаю в такие отвратительные сферы, как мир, любовь и лечение мирового голода.
Она хихикает, и звук получается легким и воздушным.
— Какое богохульство.
— Я знаю. Худшее.
Мы смотрим друг на друга с минуту, и единственный звук, раздающийся в воздухе, это звук открывания и закрывания Зиппо.
Дженни быстро переключает свое внимание на неровный потолок и его деревянные колонны.
— Нам, наверное, пора уходить, пока кто-нибудь не сообщил о нас за вторжение на их территорию.
— Если только я сам не заявлю, это маловероятно.
Она поворачивает голову в мою сторону.
— Это твоя собственность?
— И сотни иных владений. Признаться, этот дом самый хэллоуинский из всех и может быть использован для некоторых сатанинских ритуалов.
Она пробегает взглядом по старым, как грязь, оконным рамам, обшарпанному декору, которому место в малобюджетном мотеле, снятом для ковбойского фильма, и слабому свету от светильника, который грозит упасть рядом с нами.
— Ты никогда не говорил, что владеешь этим местом.
— Никогда не говорил, что не владею. Технически, в то время оно принадлежало моему отцу. — мои губы кривятся. — Подарок моей матери на день рождения, коттедж для отдыха, куда мы могли приезжать на выходные.
— Должно быть, было хорошо.
— Чертовски ужасно вот то слово, которое ты ищешь. В браке Джехана и Юри Чон не было ничего хорошего. Все, что они делали, это притворялись, что они следующие американские король и королева, одновременно утопая в других вещах, кроме друг друга. Он в киске. Она в любых таблетках, которые попадались ей под руку, обезболивающих, успокоительных, антидепрессантах. — я делаю паузу, не понимая, какого черта мне взбрело в голову говорить о своих родителях. — Но из их неудачного союза вышел гениальный ребенок с богоподобной внешностью, так что, в конце концов, это была не такая уж бесполезная пара.
Она не купилась на мою попытку разрядить обстановку и нахмурилась.
— Ты покинул это место, потому что оно напоминает тебе о родителях? Или, может, потому что оно напоминает тебе о ребенке, которым ты был со своими родителями? Ты назвал это место «янь для твоего инь», а не «инь для твоего янь», как это принято называть. Потому что ты инь, черная сторона сферы, так может быть, детская версия тебя это тот самый ян?
— У тебя так много вопросов для человека, который не далее, как десять минут назад умолял меня остановиться или упасть в обморок. Ты мне больше нравилось, когда была молчаливой.
— Твои попытки быть мудаком, чтобы заставить меня отказаться обсуждать тему, являются определением провала.
— Ты чертовски раздражаешь.
— Я знаю, ты говоришь мне это при каждом удобном случае. К твоему сведению, ты уже давно миновал стадию раздражения и перешел в стадию назойливости. А теперь ответь на мой вопрос.
— Добавь «пожалуйста», и я, возможно, подумаю над этим.
Она поджимает губы.
— Нет.
— Хороший разговор.
— Это шутка. Я просто сделаю свои собственные выводы. Когда они так глубоко засели в моей голове, никакая твоя правда не сможет их заменить.
— Не думал, что тебе нравится гравировать подробности обо мне в твоем занятом мозгу.
— Замолчи, — говорит она своей фирменной фразой «я смущена», ее шея краснеет. Затем она прочищает горло. — В любом случае, Йерим навестила меня, и я сказала ей, что ты не имеешь никакого отношения к моему нападению.
Моя челюсть сжимается от напоминания о моих ужасных отношениях с дочерью, которые пошли под откос с тех пор, как она выбрала моего лучшего друга в качестве любви всей своей жизни.
— Это не имеет значения.
— Конечно, имеет.
Она поднимается, позволяя пальто упасть до середины живота.
Ее грудь мягко подпрыгивает, когда она наклоняется.
— Ей было так больно от перспективы причинить тебе боль. Ты придурок, но ты хороший отец, так что не позволяй этой ненужной размолвке разделить вас на части...Чонгук.
— Что?
Я не перестаю пялиться на обозначенную плоть ее груди.
— Ты слышал хоть слово из того, что я говорила?
— И да, и нет. Это немного отвлекает, не говоря уже о том, что это жутко, говорить о Йерим, когда твоя грудь выставлена напоказ.
Она прикрывает ее рукой, становясь совсем красной.
— Ты чертов извращенец.
Я хватаю ее за руку и тяну вниз, обнажая ее розовые соски.
— Хочешь увидеть, как выглядит настоящий извращенец?
Должно быть, она уловила в моих глазах блеск похоти и миллион поз, которые я запланировал для нее, потому что ее глаза расширяются, переливаясь между зеленым и карим.
— Нет, Чонгук
— Называй меня Чоном, как ты делала раньше.
— Я... не называла.
— Нет, называла, своим горластым сексуальным голосом.
Я притягиваю ее к себе, отбрасывая пальто в сторону.
— Не смей, или я откушу тебе член.
— Извращение. Ты же знаешь, я люблю это.
Я беру в охапку ее красную попку, и она стонет.
— Черт... ты мудак.
— Знаю, дорогая. У тебя есть зеленый свет, чтобы называть меня столькими красочными именами, сколько ты сможешь придумать, пока я трахаю тебя.
А потом я раздвигаю ее ноги и начинаю поедать ее сладкую киску, будто я голодное животное.
Это моя извращенная форма благодарности за то, что она спасла меня от моих собственных мыслей.
Или, по крайней мере, что отвлекла меня от этого.