Когда мы вернулись обратно

— Вы сегодня будете не одни на уроке. К вам добавлен ещё класс.

После того, как ученики одиннадцатого «а» переоделись и зашли в спортзал, разминая по пути задубевшие мышцы, Степан Анатольевич огорошил их новостью.

Нет, то, что они будут заниматься не одни — не новость. Насколько они помнили, у них редко случалась физ-ра у одних.

Насколько помнила Прасковья, которая зорко следила за этим, в одиннадцатом классе по субботам у них уроки физ-ры были обычно как раз у одних. Потому что только у старших классов по субботам было шесть уроков. А вот в будние в одиннадцатом у них был урок с 8 «В».

Но сегодняшняя новость их потрясла до глубины души.

— И с кем у нас будет урок? — подозрительно спросила Виолетта, которая не отличалась ловкостью и силой мышц.

— С нами.

На пороге показались Дрюс и Гога, позади которых уже маячил собирающийся на урок-представление одиннадцатый «б».

— Ч-что? Почему они? У нас никогда не была с ними физ-ра! — громко начал возмущаться Александр. Его отчётливым ропотом стали поддерживать остальные ученики одиннадцатого «а».

— А что такое, Шура, боишься, что я твои шарики увижу через шортики, — Дрюс специально назвал Александра именем, которое можно было бы приписать и девчонке. И про шорты упомянул, чтобы засмущать.

Уши Александр заалели, но краска не распространилась дальше. Он сжал кулаки, глубоко вздохнул пару раз, но никуда не ринулся, ничего больше не сказал.

На одиннадцатый «б» злобно смотрели семнадцать человек. И каждый из них с ужасом ожидал, что же будет твориться во время урока.

*

Их поставили в разные стороны спортзала. Разделили зал сеткой и бросили волейбольный мяч. Одиннадцатый «а» против одиннадцатого «б». В принципе ничего нового, только вот с шестого класса, после того, как прямо на уроке физ-ры подрались Андрей и мальчишка из параллели, их никто не ставил вместе на урок. Никогда больше. Но сегодня что-то изменилось.

— Нам что, всем классом играть? — подошёл к учителю Владимир. Он тоже был в шортах, которые нашёл в пакете в рюкзаке. И почему им важно было одеваться спортивно и легко? Зима же на улице. И Андрей тоже вон светил волосатыми ляжками. Это было так по-ребячески и глупо, что Владимир не удержался от раздраженного вздоха.

— У «б» класса сегодня пятнадцать человек. Вас же... — Степан Анатольевич осмотрел «а» класс, который сгрудился вместе, будто стайка перепуганной газели от гиен, — семнадцать. Двоих можете посадить про запас. И играйте пятнадцать на пятнадцать.

— Куча мала же будет? — Владимир глянул на разбредшихся по своей половине учеников одиннадцатого «б». Какие же они были разобщённые.

Многие парни из параллели выглядели как умственно отсталые. Хотя, насколько знал Владимир, учились они примерно на том же уровне. Девчонки были разношерстные, но очень похожие. Одни были загнанные и тихие, но видно, что даже в их этой тишисти была некоторая агрессивность. Другие (а их была большая часть) выглядели гоповато и развязно. Ходили размашистым шагом и сидели возле лавок на корточках, только семок им не хватало. Третьи были совокупностью первых и вторых: они были и тихи, и дерзки одновременно. Точнее своими действиями они сошли бы за простых, скромных девушек, но вот лицо: агрессивно-апатичное, — не обещало ничего хорошего.

— Ну, очкушники, играть будем или продолжим булки мять?

Владимир брезгливо глянул на Гогу. Голос у него был писклявый, высокий, противный, поэтому и кличка у него была соответствующая: Крыса. Но за эту кличку он мог знатно надавать люлей. Только Дрюс его так называл. И то тогда, когда Гога творил несусветную дичь.

— Значит так. Двое могут сесть на лавки. Остальные играют.

— Я посижу, — быстро проговорила Прасковья и смутилась своего порыва. Вот если бы они играли в двадцатом, она не постеснялась бы встать и показать, что сгибаться до кроссовок может без риска покраснеть от натуги.

Владимир кивнул.

— Я тоже посижу, — проговорила Олеся, посматривая то на Прасковью, то на Владимира, который озабоченным взглядом проводил ту прямо до самой лавки.

Олеся мягко дотронулась до плеча Владимира и кивнула ему, намекая, что присмотрит за Прасковьей, если одиннадцатому «б» приспичит обидеть её. Владимир благодарно улыбнулся и повернулся к остальным.

— Теперь расстановка, — Владимир и сам не заметил, как занял капитанскую позицию, расставляя одноклассников. И самое интересное, что они не были против. Хотя раньше, насколько помнил Владимир, Александру нравилось командовать и строить из себя знатока. Но сейчас он исподлобья посматривал на одиннадцатый «б», который о чём-то шептался. Прям как одиннадцатый «а». Только вот ожидать от первых ничего хорошего точно не придётся.

— Под сетку иду я, Андрей и Мишка. На окраине становятся Сашка, Павел и Артём. В середине — Кирилл, Макс и Влад. Девчонки — рассредоточьтесь между нами.

— Э, вся игра будет держаться на вас что ли? — Владимир заметил недовольный взгляд Насти Поляковой, которая в школьное время очень любила спорт и в каждом соревновании сражалась на уровне парня.

Владимир улыбнулся.

— Подозреваю, что многое забылось за десять лет, у парней же в крови игры и соревнования.

— Пф, — фыркнула Настя, — глупые стереотипы. Я под сетку.

Владимир ничего не сказал, только кивнул: спорить с недовольной девушкой — себе дороже.

— О-ой, — протянул огорчённо Стас — шестерка и прихлебала Дрюса. — Как же так, наша цель сидит. И в кого теперь метить?

— Что? — очнулся Дрюс. — Эй, поднимите Парашу. Параша — цель наша.

Ученики одиннадцатого «б» отвратно загоготали. Все. Владимир еле сдержался, чтобы не проскочить под сеткой и не врезать хотя бы одному нарушителю спокойствия.

— Можешь меня выбрать целью, — усмехнулся Максим, посматривая на заводящегося Владимира. — Всё равно промахнёшься.

— Защитничек нашёлся, — присвистнула Натаха — самая дерзкая и нахальная ученица одиннадцатого «б». — И новая мишень.

Натаха ещё потирала лапки, словно сидящая на говне муха, когда перепалку прервал свисток: игра началась.

*

Одиннадцатый «б» лупил со всей силы. Натаха действительно целилась в Максима, но он умело перехватывал мяч, хотя ладони успели знатно покраснеть. Дрюс несколько раз словно бы нечаянно за поле уводил мяч, который ударялся рядом с Прасковьей и Олесей. Они молча наблюдали за игрой: резкой, жёсткой, рьяной, бушующей.

Владимир догадывался, что Дрюс специально целит в сидящих девчонок, но ничего не мог с этим поделать: учитель сидел за столом — вначале что-то отмечал в журнале, а потом переключился на тетрадь а4.

До задних рядов мяч редко долетал. Он там прохаживался у кого-нибудь на руках только в тот момент, когда его надо было подавать. Александр чувствовал себя бесполезным: это виданное дело — его, спортсмена в настоящее время, в двадцатом году, поставили на задворки, где не происходит никакого веселья. Но Александр больше был недоволен не Владимиром, который его тут и оставил, а тем, что глупый одиннадцатый «б» посылал мячи либо под сетку, либо в середину. На зад они редко передавали мяч и всё из-за боязни перекинуть.

— Скучно, да?

Справа от Александра, расслабив одну ногу, стояла Настя Аникина. Она отстранённо смотрела на летающий по залу мяч, внимательно поглядывая при этом на одноклассников: рассматривала их что ли? Александр недовольно глянул на её сложенные на груди руки, но ничего не сказал: если не поймает мяч — будет ей уроком. Хотя, это же не конец света — не поймать мяч.

— Не весело, — поддакнул Александр, следя за летящим в его сторону мячом. Однако недалеко от сетки летящий белый шар (благо не раскалённый) успел перехватить Михаил. Александр недовольно фыркнул и с досады хлопнул ладонью по ноге.

— За что ты так его ненавидишь?

— Что?

— Что он тебе сделал? Почему ты его недолюбливаешь?

Настя внимательно рассматривала теперь Александра, словно он был музейным экспонатом. На одноклассников она больше не смотрела, видимо, уже достаточно увидела на сегодня.

— Ничего он мне не сделал, — дёрнул плечом Александр, попытавшись снова отвлечься на игру.

Звуки вокруг заглушились, как часто бывает в фильмах, когда во время массовой сцены два героя собираются поговорить по душам.

Александр удивлённо тряхнул головой и шум спортзала вернулся в норму.

— Как только ваши родители сошлись, ты перестал общаться с Мишкой. Хотя до этого спокойно с ним разговаривал. Потом же ты вообще перестал его замечать. Почему?

— Мне и дома его хватало. Чего в школе на него смотреть?

— Он же твой брат, — Настя чуть повысила голос, потому что безразличие к Михаилу со стороны Александра ей казалось несправедливым.

— Ты своего-то в школе много замечаешь? Вон, даже радоваться себе не позволяешь, — пошёл в наступление Александр.

— Touche, — Настя одобрительно глянула на Александра: он оказался не таким апатичным, как ей думалось. — Но стрелки переводить не честно. И ты не ответил на мой вопрос: что он тебе сделал?

Настя видела, как у Александра тяжело опустились плечи, словно здесь и сейчас на них положили два мешка муки. Настя заметила, как печально и с болью он посмотрел на Михаила. Как дёрнулась рука в сторону брата. Но тотчас он совладал с собой. Весь подобрался. Захорохорился.

— Он нарушил мой привычный ритм жизни. Я не хотел брата...

— И всего-то? — Прервала его Настя. — Прикинь, какого было мне, когда в пять лет я поняла, что у меня будет брат. О, я же была одна у родителей. А потом мне говорят: Настён, через пару месяцев у тебя будет братик. Вот это стресс. В пять лет! Тебе ещё повезло, что у тебя брат появился в сознательном возрасте, когда ты уже понимал мотивы и поступки взрослых. И тебе брат достался твоего же возраста. А мне приходилось со Стёпкой нянчиться, присматривать за ним, следить, чтобы он не вывалился из окна.

Настя замолчала, переводя дыхание и загадочно улыбаясь, продолжила:

— Но я рада, что он появился в моей жизни. Мы с ним сейчас близки настолько, что мне никакого мужика не надо, — Настя резко замолчала, испуганно глянув на Александра, — Но не в этом плане! Ничего не подумай!

— И в мыслях не было, — и если Александр вначале хотел постебаться над одноклассницей, то это желание сразу же отпало, после того, как он вспомнил низкие, смазливые шутки от Дрюса и Гоги.

— Не знаю. Если бы не Стёпка, мне бы было сложнее справиться с мужчиной в семье. А так я могу хотя бы положиться на брата. Он может отмазать меня от неприятных разговоров, выслушать моё нытьё, что мне не нравится Игорь.

— Отчим? — переспросил Александр. Действительно, принять изменения в семье в подростковом возрасте немного проще, чем во взрослом состоянии.

— Пока нет, — скривилась Настя. — Но чувствую, что скоро им станет.

— Понимаю.

Настя и Александр одновременно тяжело вздохнули и рассмеялись. Между ними разлилось приятное молчание, которое, естественно, нарушалось вскриками и руганью одноклассников.

— Тебя брат всегда мог отмазать, а мне вот этого долго пришлось ждать, — усмехнулась Настя.

— Ты о чём? — нахмурился Александр.

— Не помнишь что ли? — удивилась Настя. — Это было то ли в девятом, то ли в десятом классе. Ты как-то ушёл после уроков, забыв остаться на дежурство.

— Да, помню, — ещё больше нахмурился Александр. — На следующий день она меня отчитала. Строго, но сдержанно.

— Ага, — поддакнула Настя, дёрнувшись к мячу, который не очень умело перехватил стоящий рядом с ней Артём, но всё же удержал его. Сбоку от него с держащими невидимый мяч руками замерла Валерия. — У Натальи Сергеевны тогда настроение было плохое, она прямо рвала и метала о твоей безответственности. Ну она пошла в учительскую, чтобы позвонить твоему бате и пожаловаться на тебя, но за ней выбежал Мишка. Что-то наговорил ей. Она и остыла.

Александр удивлённо втянул воздух и с новыми необычными чувствами стал всматриваться в спину сводного брата.

— А в одиннадцатом, когда ты разбил цветочный горшок в двадцать седьмом, и уговорил весь класс не говорить, что это ты? Мишка взял на себя вину. Он вышел перед началом урока, дождался училку и попросил прощения за цветок. Ему, кстати, сошло с рук. Вот, что делает признание и раскаяние. Хоть и мнимое.

Настя хмыкнула, намекая на то, что Александр был не достоин такой чести со стороны брата.

— Это было в мае. За несколько дней до последнего звонка, — задумчиво проговорил Александр.

— Хм, да, действительно, — удивилась Настя. — Как интересно помнить то, чего ещё, по сути, не случилось.

— Да уж, — кивнул Александр, исподлобья рассматривая Михаила.

Как интересно получается. Александр всё время старался отгородиться от брата, не подпускать близко, быть максимально далёким для него человеком, чтобы не было дружбы и близости. Но Михаил каждый раз старался быть рядом. Помогал, прикрывал.

Александр вспомнил, как они с друзьями (тогда ещё плохими друзьями, нехорошими) устроили вечеринку в доме, где Александр прожил год перед тем, как они переехали в дом побольше: дом новой жены отца, дом неполной семьи Астапенко. Вечеринка вышла громкой и пьяной: отвёртка и портвейн знатно дали им в голову. До такой степени, что они забылись, стали буянить. И естественно соседи позвонили родителям. А в то время у Александра официально появилась новая мама — точнее мачеха — которую он не хотел признавать. Именно поэтому он и буянил.

Тогда Александр хотел, чтобы на него обратили внимания. Хотел, чтобы отругали. Хотел, чтобы отец поговорил с ним по душам. Тогда бы Александр смог высказать, что ему не нравится новая семья. Что он снова хочет быть один на одни с отцом. Но тут на велосипеде приехал Михаил. Он был испуган. Сказал, что «дядя Слава» очень расстроился и злится. Михаил сказал, что «дядя Слава и мама приедут через десять минут, чтобы позорно забрать Сашку и разогнать вакханалию». И тогда Александр понял, что одно дело злой отец и совсем друге — расстроенный. Видеть печального отца Александр не привык. А именно после того, как отец сошёлся с Еленой он таким образом и давил на сына. Правда, Александр это понял совсем недавно.

Михаил тогда мог бы нарваться на злых, пьяных подростков, но он всё равно приехал. Александр вспомнил, как весь сдулся после новости, потерял свою браваду, оглядел забросанный бутылками двор. Сдержанно кивнул. И ушёл убирать мусор. Михаила он о помощи не просил: слишком гордо и независимо Александр тогда держался.

*

Максим стал раззадоривать одиннадцатый «б», стараясь их поинтересней подколоть. Он не рассчитывал, что это может вылиться во что-то большое и страшное. И на начальных этапах шутки в сторону агрессивно настроенного одиннадцатого «б» смотрелись смешно.

Михаил не мог удержаться и тоже смеялся над тем, как Максим подкалывает Натаху, которая старалась быть везде и агрилась на своих одноклассников. В какой-то момент Михаил почувствовал взгляд: кто-то его пристально рассматривал. Михаил даже не знал, что такое бывает. Он не думал, что можно просто чувствовать чей-то взгляд.

Его рассматривали со спины, и Михаил не сразу догадался, кто это мог быть. Он с беззаботной улыбкой обернулся назад и наткнулся на недоумённый взгляд Александра, который заинтересованно, словно филин со склонённой набок головой рассматривал Михаила: потного, радостного, немного удивлённого, но открытого.

Михаил улыбнулся Александру, но другой улыбкой: счастливой — что брат хоть и со спины, но смотрит, интересует им; понимающей — что он знает, как ему до сих пор тяжело принять семью; ободряющей — что он не держит зла, что он всё понимает; и наконец улыбка выражала надежду — что, возможно, ещё не поздно что-то изменить...

Краем глаза Александр заметил, что в него летел мяч, который резво перехватила Настя Аникина.

— Сволочи, — прорычала Настя. — Сейчас я им задам.

Настя Аникина проскакала три шага. Остановилась. Сделала пас Насте Поляковой, которая от неожиданности еле удержала мяч. Настя Аникина подскочила к сетке со стороны Виолетты, которая успела посторониться, чтобы не мешать. И резко саданула по мячу, который ей изящно, чуть закрутив, подкинула Настя Полякова.

Весь одиннадцатый «а» видел, что Настя Аникина направила мяч точно в середину, но в последний момент он сделал финт и ушёл в сторону.

— Очко одиннадцатому «а», — откуда ни возьмись просвистел Степан Анатольевич.

— В центр, — рявкнул на весь зал Дрюс и шустро собрал вокруг себя одиннадцатый «б».

— Ой, не нравится мне это, — прошептала Прасковья на лавке.

— Они ничего не смогут сделать, — кое-как беззаботно отозвалась Олеся, которая давно опасалась, как бы мяч, который очень часто летал в их сторону, не пришиб и её, и тем более Прасковью. Олеся также почувствовала неприятную тяжесть в желудке и волнение, которое очень походило на то, что она испытывала, когда ехала домой в двадцатом году перед вечером встречи выпускников.

— Хотелось бы верить, — неслышно прошептала Прасковья. У неё появилось дурное предчувствие, что ничем хорошим этот урок не закончится. И не только для неё. Но и для всего класса.

*

Мяч в сторону сидящих Прасковьи и Олеси стал летать чаще и сильнее. Владимир опасался, как бы его не проворонить, но стоящий позади него Кирилл отменно страховал, да и Настя Изотова всегда оказывалась рядом, словно ангел-хранитель. Но этого было недостаточно. Хватило одного недоглядённого паса и...

Разнёсшийся по спортзалу хлопок услышал каждый. Первую секунду стояла тишина, после которой одиннадцатый «б» разразился победными криками, фразами типа «точно в яблочко», «прям по морде», «вот это её сотрясло». Ученики одиннадцатого «а» же в это время уже собрались вокруг Прасковьи, которой волейбольным мячом, прямо со всей пацанской силы, заехали по лицу.

Прасковья скорчилась на лавке, чувствуя жгучую обиду и унижение. Ладно бы, если это всё случилось один на одни, без свидетелей. Ладно бы не чувствовать всеобщее внимание. Ладно бы с болью — с ней она может примириться. Но с унижением. Это было уже слишком.

Прасковья всхлипнула, чувствуя, как горит щека, распространяя жар по всему лицу, как распухают глаза от слёз. Она понимала, что сейчас будет выглядеть не лучшим образом, но ничего не могла с собой поделать: ей хотелось хоть что-то сделать, хоть как-то защитить себя.

— Ты... — Прасковья поднялась с лавки и неуверенным шагом вышла из окруживших её одноклассников. Кто-то хотел её поддержать, схватил под руку, но она отмахнулась. Прасковья подняла руку, указывая пальцем на Дрюса, который за сеткой перестал веселиться и с интересом наблюдал за сценой. Прасковья заметила, как дико трясется рука и внутренне усмехнулась, представляя сейчас свой вид: то ли сбежавшая из больницы сумасшедшая, то ли ведьма. Хоть и жирная. — Я проклинаю тебя. Проклинаю. — Выплюнула Прасковья, заметив, что следом за словом вырвались маленькие капельки слюны. Дрюс отшатнулся: видимо, тоже это заметил. — В семнадцатом году ты сядешь в тюрьму. И там сгниёшь.

Прасковья бессильно опустила руку, но не отошла. Осталась на месте. Она заметила, что в глазах Дрюса, словно метеор, блеснул испуг, но тотчас исчез, как и подобает метеорам.

— А ты в семнадцатом году сдохнешь от ожирения.

Олеся заметила, как после слов Прасковьи Дрюс быстрым движением сложил руки на груди и наклонился назад, увеличивая расстояние, защищаясь. Олеся подумала, что Прасковья просто запугивает Дрюса, поэтому решила ей подыграть.

— О, нет, — Олеся вышла со спины одноклассников, лица которых выражали решительность и бесстрашие. Конечно они опасались, что перепалка выльется во что-то более масштабное. Да и ещё учитель куда-то подевался: за столом его не было и в каморке с инвентарём не горел свет. — Прасковья в семнадцатом году будет жить спокойной жизнью с собственном доме. А ты в это время будешь ходить, кхм... как это называется? «По рукам». На зоне.

Олеся усмехнулась, увидев, как вздрогнул Дрюс и беззащитно опустил руки.

— Ч-что ты сказала, овца?

— Чего грубить-то? — скривилась Олеся. — Мы просто тебе предсказываем будущее. Неужели ты не рад узнать, что тебя ждёт?

Прасковья видела, как жилка на шее Дрюса задрожала и забилась в истерике. Прасковья испугалась, что сейчас может произойти взрыв в шаткой нервной системе Дрюса, а она была как раз рядом. Непроизвольно Прасковья сделала шаг назад, чем и привлекла всеобщее внимание.

— Ведьма, — просипел Дрюс, позади которого показался Гога и остальные ученики одиннадцатого «б». Каждый из них сжимал кулаки, словно это была стая диких собак, готовая наброситься на беззащитных людей, — что нам с тобой сделать: повесить или утопить?

Прасковья недоумённо моргнула, удивляясь от Дрюса таким необычным познаниям. Но удивление молниеносно сменилось ужасом, когда одиннадцатый «б» дружно сделала шаг вперёд. Небольшой шаг, потому как им на пути мешала сетка. Но и его хватило для того, чтобы одиннадцатый «а» сразу же сгруппировался: Прасковью запихнули в центр, где уже спрятали остальных девчонок. Парни же их окружали, словно слонихи своих детёнышей.

— Только попробуй к ней, или к кому-нибудь другому, подойти, и я тебе селезёнку вырву. А я прекрасно знаю, где она находится. Уж поверь мне.

Голос Владимира был твёрд, жесток, по-настоящему угрожающ. Прасковья, не стесняясь, потянулась к нему, чтобы дотронуться, хоть немного успокоить, но не доставала: казалось, между ними пролегал целый Ла-Манш, если пролив не больше.

— Ещё один защитник, — хитро прищурилась Натаха. Гога при этом поводил носом, будто принюхиваясь. Ну! Действительно крыса!

— О-о, — протянул Дрюс, приподнимая сетку и двигаясь на одиннадцатый «а», — а мне никто кроме Параши и не нужен. Давно хочу глянуть, что у неё прячется под мешком: то же уродство, что и на лице?

Ни Максим, стоящий справа от Владимира, ни Кирилл, стоящий слева от него, не успели схватить ринувшегося вперёд одноклассника.

Владимир лавиной налетел на Дрюса, опрокинув того на сетку. Сетка же сыграла злую шутку и отпружинила сцепившихся парней обратно на учеников одиннадцатого «а», которые от неожиданности не успели расступиться: драка начала развиваться в самой середине одиннадцатого «а».

— Наших бьют! — проорал Гога и проскочил под сеткой, но его ловко подрезала подножкой Настя Полякова, которая чудом выбралась из кучи тел, ног и рук, в которую её запихнули.

Гога растянулся на полу и проехал вперёд, уперевшись при этом макушкой в ноги Дрюса, которого успели завалить.

Настя Полякова заметила, как за Гогой под сеткой прорвались остальные ученики одиннадцатого «б». От вида наступающих бешенных подростков Настя чуть не впала в истерику, но быстро совладала с собой и снова вклинилась в гущи своих — родных! — одноклассников.

Дрюса не били. Александр и Андрей держали его за руки. Владимир придавил ноги, чтобы он не брыкался и не попал кому-нибудь в глаз или по почкам. Остальные же пытались отбиться от взбесившихся учеников одиннадцатого «б». Они окружили «а»-класс. Окружили и старались пинками, резкими выпадами, цепкими пальцами вытащить из кучи хоть кого-нибудь, чтобы также взять в плен, а по-хорошему — накостылять. Но у них не получалось: одиннадцатый «а» стоял кучно. Ученики отбивались ногами и отпихивали тянущиеся к ним руки. Они стояли сплочённо, дружно, держались друг за друга, чтобы не попасть в западню. Но этого было недостаточно.

Дрюса придавили. Еле удерживали от того, чтобы он не поднялся и не вступил в бой с одиннадцатым «а». Дрюс был бешенным. Если он начинал драться, ему сложно было остановиться. Казалось, что всю боль, которую выносил в жизни, он старался выплеснуть на оппонента. А боль от жизни у Дрюса была неимоверная. Но сейчас его держали и не давали защититься, не давали накостылять этим зазнайкам одиннадцатому «а», которые считали себя лучше и значимей в школе. А ведь они такие же подростки, такие же дети, как и он. Но сегодня они вывели его не по-детски. Именно сегодня они возомнили себя взрослыми. Ходили все такие тихие и приличные. Не реагировали на выпады. Спокойно переносили тычки. Не обращали внимание на новые надписи, которые одиннадцатый «б» весь урок выводил на клеёнках в двадцать первом кабинете.

Распластанный на затоптанном, пыльном полу, придавленный отталкивающими телами, закрытый от своих одноклассников, Дрюс слышал, как одиннадцатый «б» истошно ругался, пытаясь хоть кого-нибудь выцепить.

Пятнадцать на семнадцать. Трое из семнадцати держали одного из пятнадцати. В итоге получалось четырнадцать на четырнадцать. Но даже такой расклад был не честен.

Ученики одиннадцатого «б» были настроены воинственно, дико, по-первобытному страшно. Они словно амазонки, нападавшие на мужчин, которых терпеть не могли, которых старались истребить, разрезав пополам. Ученики одиннадцатого «а» просто хотели защитить себя, свой класс.

— Ауч, — прошипела в стороне Марина. Она стояла чуть позади Влада и помогала ему отбиваться. Драться ей не хотелось. Да Марина даже не знала, как это делать, но из-за общего настроя стояла со всеми. По её лицу невозможно было сказать, что она не умеет держать удар, до такой степени оно было воодушевлённое и грозное. — Ты меня поцарапал. Теперь придётся делать прививку от бешенства.

Марина пошутила непроизвольно. Несмотря на решительность, наступление одиннадцатого «б» ей казалось немного вялым. Одиннадцатый «а» отбивался примерно также. Хоть «б» класс и искал слабые стороны «а» класса, но делала это пассивно.

— Ах ты...

В наступление на Марину пошёл Илья. Улыбка у Марины пропала. Марина увидела, как на неё наступает парень. Мужчина. Один. Два. Три. Трое мужчин наступали на Марину. Они скалились и увещевали, что больно не будет (было!), что в этом нет ничего страшного (есть!), что с ней всё будет в порядке (нет!), что они все вместе развлекутся (только они!) и всё (и всё?).

Марину парализовало. Хотелось кричать, но, как и в тот вечер, не получалось. Она просто позволяла наступать тому, что приближалось.

— Нехорошо нападать на беззащитных, — громко проговорил Влад.

Влад мягко прикрыл каменную Марину и махнул в сторону наступающего Ильи скрученной спортивной курткой. Скрученная морковкой куртка попала тому прямо по рукам, которые Илья так и продолжал тянуть к Марине. Влад ещё успел удивится, что Илья не отвёл от неё взгляда, словно именно она и была его целью, словно только ей он хотел навредить, а не всему одиннадцатому «а» классу.

Марина видела теперь кажущийся ей безумный взгляд Ильи. Взгляд, который сопроводил её за спину Влада. Взгляд, который лишь слабо дрогнул, когда по пальцам его обладателя стеганул замок спортивной куртки. Взгляд, который отталкивал Марину, но от которого она не могла, боялась отвернуться. Боялась, потому как знала, что произойдёт, если она это сделает: ей снова придётся пережить то, что случилось в конце первого курса.

В горле Марины заклокотало, прочищая связки. Марина почувствовала, что готова. На этот раз она готова позвать на помощь. Разразиться баньшой так, чтобы у наступающего насильника даже и в мыслях не было к ней приближаться, в то время как он подходил всё ближе.

Марина втянула воздух: быстро, незаметно, чтобы никто не успел заткнуть ей рот, как сделали в прошлый раз. Но сейчас всё было иначе. Она чувствовала, что просто обязана призвать помочь.

И Марина призвала.

Стоящая левее от Марины Валерия даже не думала, что человек может так кричать. В крике Марины: истошном, громогласном, истерическом, надрывном — слышалась вся боль, которую пришлось пережить человеку за десять лет. Валерия не знала подробностей, но жуткие мурашки и поднявшиеся от ужасного визга волосы на руках подсказали, что Марина ещё держалась молодцом на протяжении этого времени.

Ученики одиннадцатый «б» позатыкали уши. Ученики одиннадцатого «а» сделали то же самое.

Влад, не ожидающий таких проявлений чувств от Марины, уставился во все глаза на неё. Он видел, что Марина наконец просит о помощи, наконец готова её принять. Всё то время, что она пыталась пережить боль, Марина была закрыта, хоть и рассказывала о своих переживаниях и некоторых мыслях. Но сейчас она раскрывалась, выпуская случившееся в виде крика наружу. Освобождаясь.

Марина кричала надрывно, как в фильмах ужасов. У неё у самой заложило уши так, что свой собственный крик она слышала, как из-под воды: глухо, с лёгким волновым эффектом — то приближаясь, то чуть отдаляясь.

Глаза Марины были закрыты. Кто-то обнял, сжав сильно, но ласково её лицо, шепча какие-то слова успокоения. Она подумала, что до неё снова добрался тот парень — Илья, один из которых, теперь Марина была в этом уверена, изнасиловал её в конце первого курса. Вымарав честь и себялюбие. Бросив отчаянную на обочине, ушёл посмеиваясь. Теперь Марина вспоминала, наконец вспоминала и понимала, почему тогда взгляд ей казался знакомым.

Глаза Марины раскрылись в ужасе. Она снова втягивала в себя воздух для очередного душераздирающего крика, но горло сжалось от перепуганного, озабоченного и такого заботливого взгляда Влада. Марина запнулась на вдохе и со свистом выпустила воздух обратно.

— Успокойся. Я здесь. Никто тебя не тронет. Никто не причинит тебе вреда. Я всегда буду рядом с тобой. Всё будет хорошо. Мы со всеми ими разберёмся. Мы вместе справимся.

Ученики одиннадцатого «а» и одиннадцатого «б» вокруг стали приходить в себя. Те, кто успел согнуться от оглушительного визга, выпрямлялись и недоумённо оглядывались. Многие даже не поняли, кто кричал, поэтому-то и рассматривали рядом стоящих на предмет адекватности.

Влад видел, как из глаз Марины покатились слёзы: крупные, чистые, наконец свободные. Марина давно так не плакала. В основном она сидела с пустыми, сухими глазами и тихо всхлипывала. А если и плакала, то не привлекая к себе внимания, словно стыдилась. Таких слёз Влад давно не видел и это было утешение и успокоение, которого он так долго ждал.

Марина благодарно кивнула и отчаянно вцепившись в Влада, спрятала лицо у него на груди. Не хотелось видеть позади Влада всё того же Илью, который сломал ей жизнь и заставил существовать в собственной скорлупе на протяжении десяти лет без возможности и желания восстановления.

— Что тут происходит?! — наконец на пороге появился Степан Анатольевич.

Учитель торопился. Прибежал на крик как только, так сразу. А по приходу заметил столпотворение на половине одиннадцатого «а». Степан Анатольевич недовольно фыркнул: предупреждал же он директрису, что ничем хорошим это не закончится. На те вам: в середине сборища учеников одиннадцатого «а» на полу валяется Андрей Краснов, пытается подняться, но видно ноги затекли; Владимир Родионов потирает челюсть, на губе видна небольшая ссадина; Владислав Князев обнимает какую-то девочку, наверно одноклассницу, которая зарылась в него полностью, словно пыталась спрятаться от мира.

Одиннадцатый «б» медленно, недовольно стал отходить от «а» класса. Никаких резких движений. Даже Дрюс по возможности не торопясь поднялся, неодобрительно зыркнул на Владимира, просипев:

— Это не конец.

Владимир только кивнул. Не хотелось отвечать. Не хотелось снова что-то провоцировать. Вся эта стычка походила на цирк, на детский сад. И чего его угораздило кидаться на Дрюса? Ведь Владимир вполне спокойный человек. В последнее время так вообще апатичным стал. Что его изменило за этот день?

Владимир обернулся. Прасковья оглядывала своих одноклассников с дикой благодарностью. Удар на лице покраснел больше, стал насыщенного яблочного цвета. Она выглядела глуповато в этих своих растянутых джинсах и кофте среди учеников в спортивной одежде. Наконец Прасковья встретилась взглядом с Владимиром, и он понял, что же изменило его за шесть уроков.

*

— До конца урока 10 минут. Вначале выходит одиннадцатый «б». Через пять минут пойдёт «а» класс.

Степан Анатольевич, выйдя следом, выпроводил «б» класс. Одиннадцатый «а» остался сам с собой.

— Никогда не забуду эти бешенные глаза, — прошептала отчётливо Валерия. — Вы вообще видели, какие они дикие? Эй, Прасковья, он что, действительно сядет в семнадцатом?

Стоящая возле стены Прасковья оторвала взгляд от теребящих край кофты рук, кивнула.

— Он живёт возле стадиона. Почти рядом со мной. Родители мне в семнадцатом рассказывали, что он устроил пьяную драку в Рославле. С поножовщиной. Одного сильно ранил. Тот умер. Вот Дрюса и посадили.

— Жесть, — прохрипела Настя Изотова, которая держала Валерию за руку, словно боялась, что подруга куда-то исчезнет или просто отобьётся. — А мы вместе учились одиннадцать лет.

— И один день, — смотря в сторону, добавил Артём.

— Точно, — подтвердила Олеся, удивляясь, что они до сих пор не исчезли из этого времени.

— Ой, Вов, а что у тебя с губой? — тихо, но волнительно спросил Кирилл, которому побои не нравились в любом их проявлении.

— Да этот придурок коленкой зацепил, — махнул рукой Владимир, чувствуя, как распухает губа.

— Нехило нам досталось, — задумчиво проговорил Павел, рассматривая Марину, которая с отвращением смотрела на поцарапанную руку.

— Одиннадцатый «а» можете идти. Только не шумите, — Степан Анатольевич стоял в дверях. Он пытался выглядеть строго, уперев руки в боки, но его переживательный взгляд метался от ученика к ученику, чтобы рассмотреть хоть малейшее недомогание и побои. И физрук нашёл, что искал: — Чернова, что случилось?

— Да так, — Прасковья неопределённо дёрнула плечом, словно произошедший ранее хлопок, который вывел всех из себя, был пустяком, — мячом попали.

Степан Анатольевич стоял уже рядом с ней. Наклонился, чтобы рассмотреть. Нежно, бережно взял Прасковью за подбородок и, приподняв голову, осмотрел её единственную пылающую щёку.

— На улице приложи снег к щеке, — физрук недовольно вздохнул, — хоть немного поможет снять припухлость.

Прасковья залилась краской полностью. Она знала, что Степан Анатольевич имел в виду опухшую после удара щеку, но проследить двусмысленность от его слов мог бы каждый. Но, благо, одноклассники уже прошли вперёд.

— Постой, — окликнул Прасковью Степан Анатольевич, словно что-то припомнив, — и Родионову скажи про снег. И пусть обеззаразит рану.

Прасковья согласно закивала и поспешила нагнать одноклассников, не хотелось бы ей один на один столкнуться с кем-нибудь из «б» класса. Хоть после прицельного попадания мячом, она только об этом и мечтала.

В женской раздевалке на лавке стоял её портфель. Прасковья помнила, что вешала его. Но он лежал на лавке. И был весь пыльный, грязный. Прасковья расстроенно покачала головой, схватила портфель и вышла из раздевалки.

— Сволочи, свалили, поваляли сумки и смотались. Только и умеют, что действовать исподтишка, — Прасковья услышала недовольное возмущение Насти Поляковой, которая отряхивала свою сумку, как и Виолетта, которая это всё выслушивала с явным согласием.

— Лицо болит? — возле Прасковьи ниоткуда появился Владимир. Прасковья испуганно дёрнулась: она не ожидала, что кто-то ещё мог остаться. Тем более ждать её.

— Есть немного, — Прасковья поджала губы, но тут же ободряюще улыбнулась — не хотелось показывать слабость, но сегодня Владимир так легко и свободно с ней общался, что было желание довериться ему. А как он защищал Прасковью до этого...

Прасковья встрепенулась. Нехорошо было задумываться о другом парне — мужчине, — когда дома ждал муж, да и маленькая дочь. От того самого мужа.

— Ничего страшного. Не в первой. Тебе, вон, и то больше досталось.

— Ссадина — не страшно, а у тебя может быть сотрясение, — озабоченно проговорил Владимир.

— Да нет, — усмехнулась Прасковья. — В школе мячом попадало мне не единожды. И нормально, жива. Просто уже забыла, какого это — получаться мячом по голове, — Прасковья невесело усмехнулась. Она решила прикрыться шутками и иронией, чтобы Владимир не видел, что у неё действительно сильно разболелась голова. Прасковья успела подумать, что ей хочется поскорей попасть домой, где точно найдутся таблетки, но потом перед глазами встали здоровые и живые родители. Глаза у Прасковьи заволокло слезами.

— Что такое? Болит голова? — забеспокоился Владимир. — Может тебя проводить?

— Нет, не надо! — поспешно ответила Прасковья, но тут смягчилась, чтобы не обижать одноклассника, который в этот день вёл себя до невозможности необычно. — Спасибо, я сама доберусь. Правда.

— А вдруг тебя поджидают эти...

Владимир не закончил, но Прасковья поняла, кого он имел ввиду. Да, за Дрюсом станется, если он решил подкараулить Прасковью на каком-нибудь повороте. Раньше такого не наблюдалось, но младшеклассников, которые косо смотрели на задир одиннадцатого «б» постигала именно такая участь.

Прасковья нахмурившись посмотрела на Владимира, который вопросительно продолжал смотреть ей в глаза.

— У тебя красивые глаза, — Владимир улыбался, маня, приглашая. Прасковья засмотрелась на его губы, которые стали растягиваться в большую улыбку, раскрывая при этом небольшие клыки, словно у вампира. — Яркие, травяные.

Владимир чуть слышно выдохнул, улыбка его стала застенчивой, словно он подумал такое, что не следовало.

Прасковья молчала. Она уже забыла, каково это принимать комплименты. С мужем она познакомилась давно. Букетно-конфетный период закончился тогда же, а потом дочка, а потом быт и домашняя рутина. И вот Прасковья стояла перед парнем, которому она словно бы нравилась. Но ведь этого не может быть. Ведь она...

— Хорошо, — очнулась Прасковья и застенчиво, чтобы отвлечь Владимира от откровенности, спросила, — проводишь меня?

— Конечно, — довольно отозвался Владимир и пошёл краздевалке.