SCP-106 "Старик"
Класс объекта: Кетер
Особые условия содержания:
ВЕРСИЯ 11-6
ВЕРСИЯ 11-7
ВЕРСИЯ 11-8
Физическое взаимодействие с SCP-106 запрещено при любых обстоятельствах. Разрешение на физическое взаимодействие может быть дано только с согласия не менее 8 из 12 участников совета О5. Означенное взаимодействие следует проводить в Зонах с максимальным уровнем безопасности AR-II и только после эвакуации всех сотрудников, за исключением необходимых для функционирования Зоны. Всем сотрудникам (научному персоналу, службе безопасности, классу D и т.д.) следует соблюдать дистанцию в шестьдесят метров от камеры содержания, подходить ближе допускается только в случае нарушения условий содержания.
SCP-106 следует содержать в герметичном контейнере, состоящем из сорока слоёв стали со свинцовым покрытием. Промежутки между слоями должны быть не менее 36 см, опорные балки следует устанавливать на неравных расстояниях друг от друга. Означенный контейнер должен удерживаться как минимум в 60 сантиметрах от любой поверхности с помощью электромагнитного подвеса ELO-IID.
Вторичная область содержания должна состоять из шестнадцати сферических "ячеек", заполненных различными жидкостями и случайным набором плоскостей и опор. Также она должна быть оснащена автоматизированной системой освещения, способной создать на всей территории вторичной области освещение с силой светового потока в 80 000 люмен в случае срабатывания без участия людей. Обе области содержания должны находиться под круглосуточным наблюдением.
Обо всех признаках разъедания на поверхностях камер содержания, телах сотрудников или других местах Зоны в пределах двухсот метров от SCP-106 следует докладывать службе безопасности Зоны. Вещи и сотрудники, забранные SCP-106, автоматически считаются утерянными / погибшими при исполнении долга. Попыток извлечения и спасения не следует предпринимать ни при каких обстоятельствах.
Примечание: В ходе исследований было установлено, что при столкновении с очень сложными конструкциями, лишёнными закономерностей, SCP-106 "путается", вход и выход из таких конструкций осуществляется со значительной задержкой. Также была замечена неприязнь SCP-106 к ярким вспышкам света, направленным на него. Это не сопряжено с какими-либо повреждениями, в таких случаях SCP-106 уходит в своё "карманное измерение", создавая себе проход на твёрдой поверхности.
Выяснение этих слабостей, а также воздействия свинца и запутывания в жидкостях, помогло снизить частоту случаев побега на 43%. Также "первичные" камеры содержания показали свою эффективность в ходе инцидентов с применением Протокола Возврата ██ -███ -█. Наблюдение продолжается.
Описание: SCP-106 выглядит как пожилой гуманоид на поздней стадии разложения. Внешность меняется от случая к случаю, но свойство "гнилости" присуще любому облику. SCP-106 не особо ловок, и временами лежит без движения по несколько дней, поджидая жертву. SCP-106 также может карабкаться по любой вертикальной поверхности и висеть вверх ногами сколь угодно долго. Излюбленная форма атаки SCP-106 - выведение жертвы из строя путём повреждения жизненно важных органов, групп мышц и связок, после чего SCP-106 затягивает обездвиженную жертву в своё "карманное измерение". Самая предпочтительная для SCP-106 жертва - люди в возрасте от 10 до 25 лет.
SCP-106 вызывает "разъедание" всех твёрдых поверхностей, к которым прикасается, физическое разложение материала начинается через несколько секунд после первого прикосновения. Внешне это проявляется как ржавление, гниение и растрескивание материала; также материал покрывается чёрной слизистой субстанцией, схожей с тем, чем покрыт сам SCP-106. Это воздействие особенно губительно для живых организмов. Считается, что это - подготовка пищи к перевариванию. Эффект длится в течение шести часов после прикосновения, после чего "затухает".
SCP-106 способен проходить сквозь твёрдые тела, покрывая их при этом своей разлагающей слизью. Внутри твёрдых предметов SCP-106 может "исчезать", уходя, согласно современным теориям, в своё "карманное измерение". SCP-106 способен покинуть это измерение через любую поверхность, физически связанную с местом ухода (например: "ушёл" во внутреннюю стену комнаты, "вернулся" через внешнюю; "ушёл" в стену, "вышел" из потолка). Неизвестно, является ли это измерение местом происхождения SCP-106 или же просто его "логовом".
Сведения об этом "карманном измерении" крайне скудны. Известно, что оно состоит в основном из залов и комнат со [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ] входом. Такие действия могут продолжаться несколько дней, некоторых жертв SCP-106 отпускает с целью охоты, повторной поимки, [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].
Приложение 106-01
О пересмотре условий содержания:
В связи с исключительной сложностью содержания SCP-106, условия содержания следует пересматривать раз в три месяца, или сразу после нарушения объектом условий содержания. Физическое сдерживание невозможно, а нанесение физического вреда не оказывает на SCP-106 никакого воздействия. Нынешние условия содержания, сформулированные ██.██.████, основаны на пристальном наблюдении и быстром реагировании. Принятые ранее условия активного содержания были упразднены в связи с инцидентами ██, ███, ██, █ и ████.
О поведении объекта:
SCP-106 свойственны долгие периоды бездействия, во время которых он совершенно неподвижен. Они могут длиться до трёх месяцев. Причина такого поведения неизвестна; на данный момент, считается, что это тактика "усыпления внимания". Из этого состояния SCP-106 мгновенно переходит в фазу активных действий, в ходе которой он атакует и похищает персонал и наносит значительный ущерб как своей камере содержания, так и всей Зоне. Протокол возврата [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].
Агент █████, "отпущенный" SCP-106
на свободу. Отсутствовал в нашем мире
два часа. Прожил ещё час после того,
как был отпущен.
Похоже, что SCP-106 охотится не ради пропитания, а по прихоти. Во время фазы активных действий SCP-106 атакует и собирает много жертв, большинство из которых держит "живыми" в своём карманном измерении в течение длительного периода времени. Предельное число жертв, если таковое есть, не установлено, число собранных SCP-106 жертв меняется от раза к разу.
"Карманное измерение" SCP-106, похоже, доступно лишь ему самому. Устройства видеозаписи и передачи сигнала не теряют работоспособности в этом измерении, хотя качество записи и передаваемого сигнала очень сильно страдает. По некоторым сведениям, SCP-106 "играет" с пойманными жертвами, пользуясь полным контролем над пространством, временем и чувственным восприятием в пределах этого измерения. Похоже, также, что SCP-106 [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].
Протокол возврата ██ -███ -█:
В случае нарушения SCP-106 условий содержания для возврата объекта готовится один человек возрастом от 10 до 25 лет. В это время производится замена и восстановление повреждённой камеры содержания. После этого субъект-приманка получает травму - либо перелом длинной кости, такой как бедренная, либо перерезание важного сухожилия, например, ахиллова. Затем субъект-приманка помещается в подготовленную камеру содержания, а издаваемые им звуки транслируются по системе публичного оповещения Зоны.
Обычно SCP-106 устремляется к приманке примерно через 10-15 минут после того, как услышит её голос. В случае если SCP-106 не отреагирует на первые звуки, субъекту-приманке следует наносить новую травму раз в 20 минут, пока SCP-106 не отзовётся. В наиболее тяжёлых случаях нарушения условий содержания допускается применение нескольких приманок.
Как правило, разделавшись с субъектом-приманкой, SCP-106 входит в состояние бездействия. Вдобавок жертвы могут [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].
Молодой
Капрал Лоуренс всегда был всем не по душе. Не то чтобы к нему все подряд относились предвзято, да и сам он не был бирюком, просто так уж случилось, что он был из тех людей, которые по-другому скроены. Однако, в окопах Первой Мировой слово "нормальный" было термином весьма относительным, да и к жизни относилось постольку поскольку, так уж вышло. Лоуренс сражался, выполнял приказы, не мешал другим солдатам, а большего от него и не требовалось. Так почему же людям становилось не по себе рядом с ним? В таком месте, где основным поводом для беспокойства было заживо гниющее мясо на твоих костях, личностный конфликт значил в разы меньше, чем порез от бумаги.
Что до самого Лоуренса, к этой проблеме он подходил как обычно. То есть совершенно не осознавал, что его избегают. Как слепой человек не может грустить об утраченных воспоминаниях о цвете, капрал Лоуренс не мог печалиться отсутствием компании. Он был тихим человеком - ему не с кем было поговорить - и мало двигался из-за долгих периодов вынужденного ничегонеделания. Вражеский окоп, примерно в километре отсюда, затихал на несколько дней кряду, и скука с нервозностью давили на душу сильнее обычного… и к ним прибавлялась тревожность, которую Лоуренс, казалось, излучал, словно тепло.
Хуже всего было то, что не было никаких очевидных причин не любить капрала. Он был простым человеком среднего роста и телосложения, с ничем не примечательным голосом и образом действий. Никто не помнил, чтобы он хоть раз повысил голос от радости и гнева. И всё же водились у него кое-какие странные привычки. Он не сводил с людей взгляда на пару секунд дольше, чем диктовали нормы приличия. Он почти всегда плохо спал, а соседи по койкам говорили, что во сне он почти постоянно бормочет. Когда удавалось разобрать эти сонные разговоры, их содержание казалось странным и могло заставить занервничать. Один рядовой перевёлся в другую казарму, когда услышал из уст капрала Лоуренса имя своей дочери, а затем - приглушённый, булькающий смешок.
Народ склонялся к мнению, что командиры послали его из окопов, просто желая держать его подальше, а не из-за боевых навыков - с воинским ремеслом Лоуренс не ладил. Вместе с четырнадцатью однополчанами Лоуренса отправили по чудовищно изуродованной ничейной полосе между окопами, чтобы отряд провёл разведку вражеских укреплений и, при возможности, захватил их. Многие надеялись, что в этот раз Лоуренсу представится случай доказать преданность своей стране, героически сложив за неё голову.
И как раз в период его отсутствия, в те три дня, когда солдаты ходили пригнувшись, ожидая внезапного залпа, кто-то начал задавать вопросы. И раньше, и сейчас, поднимать тему капрала Лоуренса в разговорах считалось табу, но после того, как он вместе со своей "аурой" удалился, слухи начали циркулировать со всей сладостью запретного плода. Никто не помнил, чтобы он хоть раз говорил о доме. Ему не приходило надушенных писем, он сам никогда ничего не писал на подмокших, заляпанных грязью листах. Он часто говорил о своих снах, бывало, досадовал на нехватку провизии и удовольствий, но делал это как-то без души.
Даже более высокопоставленные чины начали задаваться вопросами. Никто не мог найти приказа на его размещение. Он прибыл с отрядом подкрепления из Франции… но документов по нему не было. Другие бойцы из того подкрепления ни разу не видели его до той ночи, когда их затолкали в вагон вместе с другими обрывками потрёпанных германцами войск. Среди рядовых поползли шепотки, что капрал - злое наваждение. Почти у всех, кто спал с ним в одном бараке, появилась траншейная стопа, и даже комнаты, в которых он обычно ошивался, приобретали плесневый и болезненно-сладковатый запах, слишком густой даже для окопов.
Те бойцы, которые отправились в ничейную полосу, ничего об этом не слышали и вообще не задавались подобными вопросами. Очередной боец, чья похоронка уже подписана и ждёт печати. Они двигались быстро, пригнувшись, перебежками между воронками, скользя по грязи и перебираясь через колючую проволоку. Кроме колючки, в выжженной полосе, казалось, ничего не росло. Последний рывок, прыжок в окоп - и их встречает не лающая немецкая речь и не выстрелы из винтовок… а густая, близкая тишина. Приготовившись к нападению из засады, бойцы двинулись по туннелям и коридорам окопов.
Бойцы и без того нервничали, а найденное и вовсе не успокоило их нервы. В окопах воняло потом, плесенью и тонким привкусом гнилых плодов. Казалось, в каждую ямку и трещину наползла мерзкая, приторная слизь, липкая, словно клей. Те места, куда она попадала, потом чесались. В том мире, где крысы и насекомые обычно норовили выхватить еду изо рта, не было ничего живого, даже мухи. В оружейной творился полный беспорядок, пол был усеян патронами, винтовки были разбросаны как кегли. Столовая оказалась разгромленной начисто - обгорелые, изуродованные столы и стулья были составлены в центре комнаты, а пайки как будто крепко утоптаны в землю множеством ног. И всё так же, солдаты не заметили ни живой души, ни единого покойника. Это заставило их занервничать ещё сильнее.
Первое тело обнаружил рядовой Диксон. Он даже успел вскрикнуть, перед тем, как его стошнило.
Человека в этом опознали только потому, что ничего другое не подходило по размеру. Оно лежало на полу казармы. На всём полу. Мягкие ткани каким-то образом оказались… размазаны, как масло, по земляному полу. Тут и там, словно мёртвые деревья на застывшем болоте, под разными углами торчали кости, покрытые пятнами гнили. Череп находился на верхней полке одной из коек, лицом в сторону двери, и в его треснувших глазницах торчало десять блестящих костяшек пальцев. Один из бойцов осмотрел череп - затылок оказался разбит, а внутри не было ничего, кроме рыхлого, как мочалка, гнилого языка.
Нашлись и другие трупы, один другого страннее и страшнее. На полу обложенного мешками с песком поста обнаружилось кольцо из рук. Пальцы были переплетены, как прутья корзины, запястья переломаны и потрёпаны. Двое мужчин в тоннеле, кожа тонкая и пергаментная, как у мумий, глаза смотрят в никуда, челюсти отвисли нечеловечески далеко, одежда - рваньё под слоем маслянистой чёрной дряни. От сортира отшатнулись даже самые стойкие, дрожа и сдерживая рвотные позывы. Сортир был переполнен, в вонючей жиже плавали куски мяса… а вся поверхность была усеяна, казалось, тысячами блестящих глазных яблок, нервные пучки которых торчали наружу, словно рыбьи хвосты.
Первым дыру обнаружил капрал Лоуренс. Остальные бойцы начали утверждать, что бережёного Бог бережёт, и лучше уйти побыстрее из кошмарного окопа. Дыра была небольшой, в недавно отрытой части окопа - начале новой ветки окопов, тянущейся ближе к расположению противника. Отверстие было всего метр с небольшим в ширину и казалось случайно отрытым проходом в какую-то пещеру. Внутри была непроглядная темень. Рядовой Диксон, пришедший в себя и находившийся после пережитого в блаженном ступоре, видел, как капрал потыкал край дыры носком ботинка, потом присел, чтобы посмотреть внутрь… и вдруг свалился туда головой вперёд. Всё произошло так быстро, что рядовой не успел даже вскрикнуть.
Рядовой был хорошим солдатом и рванулся к месту происшествия, чтобы помочь товарищу. Его ответы на случившемся потом допросе никак не пролили света на то, что же происходило в те две минуты, пока капрал Лоуренс находился в дыре. Диксон ничего не видел, а густая тьма, казалось, пожирала свет факела уже в паре метров внутри дыры. Звуки были… был шорох по гравию или чему-то подобному. Было какое-то булькающее шевеление, был сухой шелест, который напомнил рядовому о панцирях жуков, которые он собирал когда-то летом. Когда он позвал товарищей на помощь, из дыры вдруг поднялась отвратительная вонь, словно от давно протухшего террариума. Подоспевшие на помощь солдаты обнаружили Диксона беспомощно скорчившимся от позывов рвоты.
Когда они подоспели, из дыры показалась рука. Все, как один, подняли винтовки и рявкнули, чтобы владелец этой бледной, дрожащей руки назвал себя. Затем у них на глазах из дыры показалась вторая рука, а за ней - бледная и трясущаяся голова капрала Лоуренса. Он был заляпан чёрной слизью, похожей на смолу. Давясь приступами кашля, он подтянулся и вылез из дыры рядом с Диксоном, который хватал ртом воздух. Солдаты рванулись было помочь ему, но тут капрала вырвало мощным потоком той же отвратительной слизи, которая покрывала всё его скрюченное тело и пропитала форменные штаны, безнадёжно их испортив. Трогать его никто не хотел, пока неудержимый, казалось, поток мути не перестал литься из него. Лоуренс упал без чувств, глаза закатились, тело обмякло, как у выпотрошенной рыбы.
Со всей возможной скоростью бойцы убрались из окопа. Капрала пришлось половину времени тащить волоком. Об укрытии, о возможной гибели никто не думал - только о бегстве. Они одолели расстояние в рекордный срок и повалились в родной окоп, как охапка дров. Один боец, когда-то забивший немца до смерти кирпичом, зарыдал и, сотрясаясь, свернулся в позе эмбриона на полу. Подоспели офицеры, изолировав солдат и расспросив тех из них, чей рассудок был наименее помутнён. Их рассказ можно было бы с лёгкостью счесть враньём и галлюцинациями, но честные, умоляющие взгляды бойцов говорили об обратном. Офицеры успокоили их, списав их состояние на боевое истощение и испытание странных газов… а когда измождённых бойцов отконвоировали прочь, сосредоточенно и безмолвно переглянулись.
Капралу Лоуренсу было почти не о чем доложить. Он мало что мог (или хотел) сказать о времени, проведённом в дыре. По его словам, он провалился и упал во что-то, похожее на подземное водохранилище или же на засыпанный сортир. Звуки и запахи, о которых рассказал рядовой, Лоуренс не комментировал никак - некоторое время он барахтался, затем выбрался как раз в тот момент, когда подоспели бойцы. И вправду, казалось, он практически не пострадал. Более того, он, казалось, воодушевился сильнее обычного, и, широко улыбаясь, оглядел командиров, когда его отпустили восвояси и велели молчать о произошедшем.
За последующие несколько дней капрал полностью переменился. Он стал разговорчивей, но однополчане быстро начали тосковать по былому неловкому молчанию. Он болтал о том, как же хороши закрытые пространства, какое творение и какое разрушение расцветает в них и вокруг. Об упущенных удовольствиях - от объёма и содержания этих речей кое-кто пригрозил капралу Лоуренсу тихой и бесславной смертью… отчего улыбка, не сходившая теперь с лица Лоуренса, только стала шире. Рядовой Диксон, спавший на одной из соседних коек, как-то шёпотом признался товарищу, что проснулся однажды ночью и увидел склонившегося над ним капрала, глаза которого горели как серебряные доллары. Труп рядового нашли на следующий день. Он запутался в колючей проволоке, а его кишки растянулись во все стороны вокруг на три метра.
Из того окопа никто не пережил войну, хотя мало кто погиб в бою. После гибели рядового Диксона окоп скосила волна болезни. Странная, иссушающая болезнь, казалось, пожирала плоть, словно кислота. Люди просыпались и видели, как ещё недавно здоровое мясо гниёт, чернеет и сочится. Одного из сержантов нашли в сортире, покрытым сплошным шевелящимся ковром из крыс. Звери не отпускали тело даже под пулями, а от их зубов пострадало несколько солдат, но тело удалось унести. Вскоре пришло облегчение, хотя большинство бойцов разослали по госпиталям, докуда многие из них так и не доехали, скончавшись в пути от болезни.
Капрала Лоуренса перевели в психиатрическую лечебницу во Франции после нескольких жалоб из госпиталя, куда его отправили изначально. Похоже было, что его поведение указывало на усиливающееся умственное расстройство. Кульминацией стала попытка изнасилования медсестры, в результате чего она лишилась трёх пальцев на правой руке и перестала видеть правым глазом. Капрал досаждал другим пациентам своими тихими бреднями о бесконечных коридорах, о погоне в темноте, о плоти, раскрытой, словно книга. И, хотя его поведение всё меньше склонялось к агрессии и всё больше - к тревожному, это списывали на чрезмерное боевое истощение.
Несколько раз он пропадал из палаты и появлялся только через несколько часов как ни в чём не бывало. На него пытались давить, но тогда он начинал монотонным голосом тянуть "У каждого дома осталась подруга", пока доктора не уходили, опустив руки. Соседи по палате умоляли перевести их подальше от шепчущего безумца. Затхлая плесневая вонь витала в воздухе там, где он оставался, а случаи заражения и странной иссушающей болезни, которая выкосила его родной окоп, витали вокруг, подобно облаку. Несколько попыток перевести бойца натолкнулись на бюрократические проволочки. Никаких документов по нему не удалось обнаружить. Ни документов о поступлении на службу, ни наград, ни происшествий, ни даже свидетельства о рождении. И всё это время он часами сидел по-турецки на своей постели, временами напевал не в лад или перечислял имена соседей по палате, прерываясь на короткие, булькающие смешки.
Как-то раз, ночью в ноябре, капрал Лоуренс и ещё восемнадцать людей исчезли за пять минут в момент пересменки медсестёр в три часа ночи. В палате воняло ржавчиной, маслом, плесенью и сладким запахом распада. Чёрная слизь покрывала постели размашистыми чёрными мазками, лежала широкими пятнами на полу, проедая паркет. Поначалу не удалось обнаружить ни следа людей. Во время поисков одна из сестёр отодвинула кровать и едва не свалилась на зловонное углубление в полу. Внутри него спиралью, плотными витками, были аккуратно разложены сотни зубов. После пересчёта удалось найти зубы каждого из исчезнувших… кроме одного.
Ни капрала, ни людей так и не нашли. Под градом ужасов с передовой инцидент затерялся и с лёгкостью забылся. Рассказы о проклятом окопе ходили на фронте, и нередко рассказчиков обрывали - это было плохой приметой. Но всё же слухи ходили… слухи о странных смертях, о пропавших людях, которых удавалось отыскать через несколько дней, живыми, но сломленными до неузнаваемости телесно и духовно. Рассказы о странном тёмном силуэте, который появлялся в разбомблённых городах Европы.
Возможно, это - единственная фотография капрала Лоуренса. Она была сделана через несколько дней после того, как он вернулся из той дыры в немецком окопе.
Лакомства.
Хочу ещё раз заявить, что 106, вопреки сложившемуся мнению, не является типичным хищником на уровне достаточно умной акулы. SCP-106 - разумное существо, однако этот разум совершенно чужд нам. Похоже, кроме незамутнённых инстинктов и генетической памяти он осознаёт и кое-что ещё. Нарушения условий содержания SCP-106 постоянно происходят в те моменты, когда поиск и возвращение сопряжены с наибольшими трудностями. Лиса может понимать, как выбраться из капкана, но только человек будет ждать, пока его пленители отвернутся, чтобы сбежать.
- Д-р Эллок
"О разумности гуманоидов на содержании Фонда"
- Твою ж мать, куда он, сука, подевался?
Агент Вень вздохнул, потирая лицо через противогаз. Ночь была прохладная, но все трое бойцов обильно потели. Вокруг них разливалось море ужасов, чудовищ, демонов, сказочных созданий и оживших предметов, отовсюду раздавались рычание и смех. На этом фоне троица бойцов в противогазах и бронекостюмах казалась, пожалуй, одетой не по сезону. Не сходя с места, один из бойцов резко выбросил вперёд затянутую в перчатку руку, схватил зомби средней степени опьянения, притянул к себе на несколько секунд, а затем втолкнул обратно в человеческий поток. Нежить выругалась и поковыляла прочь.
- Сраный Хэллоуин, зараза. Здесь всё надо оцепить.
Агент Драк покачал головой и указал в сторону шатающейся орды костюмированных гуляк.
- Вагон сошёл с рельсов слишком близко к городу. Он на этот путь вообще заезжать не должен был. Есть мнение, что МКиД подлянку устроили. А весь город просто так не оцепишь, вони будет…
- Им вообще интересно, что дальше, блин, будет? Старье это гнилое где-то тут шатается, а мы его даже НАЙТИ, блядь, не можем! - Вень отбросил пустую обёртку, гневно глядя сквозь тонированные стёкла маски на всех, кто не занимался борьбой со всякими ужасами профессионально.
Драк похлопал разозлённого бойца по плечу.
- Уймись, здоровяк. Руководство думает, старик найдёт парочку жертв, а потом заляжет, как крокодил. Легче прикрыть такое, чем объяснять, зачем в крупном городе понадобилось вводить карантин на Хэллоуин.
В разговор вмешался доселе молчавший и стоявший неподвижно Паркс. Голос у него оказался ломким и хриплым.
- Сложно вообще найти прогнившего старика, который убивает всё, до чего дотронется?
Вень покачал головой, не переставая всматриваться в толпу.
- Большую часть времени он выглядит как обычный старик. Вид он может принять какой ему заблагорассудится. Мы обычно говорим "идите на звуки воплей". Только хрена лысого от этого сейчас толку. Где этот эксперт, мать его?
Ожила рация, выплюнув хрупкий и трескучий смешок.
- Харкен говорит, он такой же эксперт по SCP-106, как выживший в авиакатастрофе - эксперт по авиации. Научников в поле не пустят, пока мы не закончим первичную оценку. Пока что мы сами по себе.
Трое бойцов стояли, окружённые ужасом, высматривая тот из них, что посрамит все остальные.
Пьяная ангелица забрела на самый край освещаемого костром пятна. Вокруг слитной массой увивались демоны, зомби и заметные персонажи массовой культуры. Увивались, распадались на пары и группки, а потом снова собирались вместе. Казалось, рёв костра пульсирует в такт музыке. Кострище в поле незваные подростки расположили достаточно далеко, чтобы никто не жаловался на шум, но не настолько далеко, чтобы привлечь излишнее внимание взрослых. Спиртное лилось рекой, отовсюду раздавалось хихиканье, в прохладном воздухе висела густая смесь подростковых тревог и отброшенных моральных ограничений.
Ночь ещё только начиналась, но несколько парочек уже оставили уютные места у костра, чтобы предаться другим уютным занятиям в тёмном лесу около поля, где никто не будет мешать. Ангелица посмотрела на безмолвные деревья и в очередной раз поднесла почти опустевшую бутылку пива ко рту. Опорожнённая бутылка упала на мягкий грунт как солдат на поле брани, где скоро лягут многие его товарищи. По уму, ей сейчас там, в лесу, находиться надо, в чьих-то тёплых объятиях, целовать чьи-то тёплые губы… но нет, надо было выбрать именно того парня, который обязательно решит, что перед вечеринкой надо сказать ей, как его "беспокоят наши отношения". Вот скотина.
Ангелица с порядком покосившимися крыльями направилась блуждать между прохладными, тёмными деревьями. Ну и в жопу его… хочет от неё избавиться - ладно… ей это не помешает получить свою долю веселья. Она хихикнула и в первый раз за некоторое время улыбнулась. Можно и повеселиться… "сласти или страсти"… и то и другое. Она рассмеялась в голос, щёки её зарумянились от порочного веселья и алкоголя. Вроде бы сюда забрёл один из мальчиков с потока… может быть, удастся его найти и… познакомиться получше.
Она вошла в прохладную темноту, единственными признаками жизни в которой были случайные смешки, несущиеся откуда-то шёпоты и проблески фонарика. Запнувшись о корень, она потеряла равновесие и ухватилась за склизкий ствол дерева. Она одёрнула руку практически сразу; зернистая слизь обжигала руку. Потеряв равновесие, ангелица повалилась на землю. Прищурившись, она посмотрела на ладонь. Видно было пятно чего-то зернистого, волокнистого и желеобразного. Руку жгло всё сильнее. Она заметила странные оспины на коре дерева.
Ангелица поёжилась, мгновенно трезвея и осознавая, что никто сейчас не знает, где она. Что поблизости нет никого, кого можно было бы позвать на помощь. Она попыталась вытереть руку о пышные юбки, даже не замечая, что на ткани остаются красно-чёрные смазанные пятна. Глаза её расширились, какая-то потаённая, доисторическая часть её мозга била тревогу. Она быстрым шагом двинулась на горящий, словно маяк, костёр, пытаясь убедить себя, что это всё глупость, что нет причин для растущей и бездумной паники.
Позади неё хрустнула ветка.
Она застыла белым призраком, с руки капала кровь - если бы ангелица посмотрела, как разъело её руку, она бы пришла в ужас. Она не смела оглянуться, но боялась бежать, боялась услышать, как кто-то бежит следом, тянется, хватает. Шли пустые секунды, ангелица приняла было решение бежать, но в этот самый миг тонкая, костистая рука пробила её костюм и вошла в мышцы спины, подобно тому, как избалованный ребёнок впивается руками в торт.
Она завизжала - вернее, попыталась завизжать - но от нахлынувшей боли крик превратился в какой-то резкий лай, конечности обмякли и налились свинцом, а нервы залила всепоглощающая боль. Она ощутила, как пальцы трогают её рёбра изнутри, сами рёбра постепенно распадаются от едкого вещества, а её тело медленно поворачивается в сторону хозяина этой руки. Отблески далёкого костра высветили нечто увядшее, тёмное, покрытое слизью и мягкое, как гнилой овощ, но всё же жилистое и сильное. На слишком крупной голове блестели два молочно-белых глаза, под ними застыл трупный оскал с тонкими и щербатыми зубами.
Ангелица, не в силах пошевелиться, хватала ртом воздух и булькала. Маслянистая, жгучая отрава просачивалась в тело. Девушка старалась не думать о том, что падает, что земля под ногами становится мягкой и рыхлой, поглощая обоих сантиметр за сантиметром. Нечто придвинулось, и, хотя лицо его обжигало ужасом, какая-то часть разума ангелицы была рада тому, что скоро её боли придёт конец. Однако, существо помедлило, поднимая другую, когтистую, словно лапу зверя, руку. И девушка, и чудовище уже погрузились в землю почти по пояс.
От нового прикосновения и от взгляда прогнивших глаз в ангелице вспыхнул новый страх. В этих глазах светилось нечто понятное ей. Нечто принялось отрывать от неё мокрые от крови клочки платья вместе с кожей, и девушка начала кричать.
Джейсон бежал в свете уличных фонарей. Лёгкие жгло огнём, но он всё старался урвать момент между очередным выдохом и резким вдохом, и закричать о помощи. Костюм Бэтмена казался смехотворным, а на штанах ощущалось мокрое и тёплое пятно. Да КУДА все делись? Какая же дурость, строить из себя больших смелых ребят, пойти одним… а сейчас он остался и вправду один, а остальных, наверное, съели.
Точно он не знал, но когда из дерева вывалился бабай и принялся засовывать детишек в стену, которая вдруг стала как зыбучий песок, по-другому и не подумаешь. Он и поделать ничего не мог, только стоять и смотреть, как длинные, костлявые пальцы хватают двух его лучших друзей и просто… дёргают с места, как кукол, не дав и вскрикнуть, а потом они исчезают в противной чёрной стене. Бабай засунул пальцы в глаза Дэвида так, как папа учил Джейсона брать шар для боулинга, а потом…
Джейсона внезапно вытошнило на перед костюма. Полупереваренный шоколад был похож на ту слизь, которая везде разбрызгалась, когда долговязый, тощий и голый старик появился из дерева. Джейсон остановился, упал на колени, заходясь кашлем, и испустил в темноту слабый вопль о помощи. Никем не услышанный крик улетел, мальчик же оцепенел от ужаса и бессилия, и не мог даже плакать. Шаги он заметил только тогда, когда они оказались совсем рядом.
Он поднял голову, готовясь попросить взрослого о помощи. Потом он увидел ноги. Тонкие, чёрные, стопы какие-то рыхлые, стоптанные от возраста. Бетон под ними шёл трещинами и тёк слизью. Джейсон поднял голову повыше, его била крупная дрожь. Иссушенные бёдра, липкая и дряблая грудь, которая не колыхалась от дыхания… и, наконец, кошмарная голова, похожая на гнилую тыкву, но рыхлая и маслянистая, словно облитая смолой. Глаза, блестящие и пустые, как свет фонарика в подвале, смотрели прямо на мальчика. Рот открылся, за зубами шевелилось что-то чёрное и покрытое липкой дрянью.
Джейсон, не поднимаясь, попятился. Он попытался крикнуть, но не смог даже толком вздохнуть. На его глазах бабай выложил что-то на узкую ладонь своей потрёпанной руки, взял это двумя костлявыми пальцами, и поднёс ко рту. Мальчику показалось, что это какая-то конфета, но потом он заметил блеск металла.
Это был передний зуб его лучшего друга Энтони. Тот носил брекеты, и на зубе осталась проволочка со скобой.
Бабай прикусил молочно-белый зуб, изо рта его капала какая-то гадость. Он помедлил какое-то мгновение, а потом… его челюсть дёрнулась, зуб дрогнул и разлетелся, как большой леденец под колесом машины. Бабай сделал ещё пару движений челюстью, а потом просто встал, не сводя взгляда с мальчика. Секунды всё тянулись, и Джейсон даже не понимал, дышит ли он ещё. Ему казалось, что это конец, что такое бывает, когда не слушаешься и убегаешь без присмотра, и тогда тебя забирает бабай, навсегда, без возврата…
Но не забрал. Он повернулся, будто бы готовый шагнуть вперёд… и повалился лицом вниз, как старик, запнувшийся о собственный шнурок. Чёрная тварь почти коснулась земли… но прошла сквозь неё, как призрак, оставив на бетоне лишь чёрное пятно и крохотный брекет, изъеденный коррозией.
Когда через несколько часов мальчика нашли, он сжимал брекет так сильно, что тот глубоко впился в ладонь.
Мальчик сидел, окружённый заботой и унынием. Мама сжалилась над ним и позволила даже надеть костюм Марио, но даже он был вынужден признать, что ещё слишком нездоров, чтобы ходить хотя бы по дому, не то что несколько часов по холодной улице. Ночами он просыпался, его рвало, и болезнь не проходила. Родители надеялись на лучшее, но были вынуждены отказаться от походов за сластями. Но, как бы мальчик ни грустил, родители изо всех сил старались утешить его. Ему оставили вазочку конфет, пообещали, что все остатки отдадут ему и разрешат смотреть любимые ужастики сколько влезет.
Тук-тук.
- Сладость или гадость!
- Ути, какая тут у нас черепашечка! А ты кто у нас, дорогуша?
- Я Рапунцель!
- Вот тебе, принцесса!
- Спасибо!
Он даже не хотел помогать раздавать сласти. Лучше просто сидеть, не обращать на всё внимание, думать, что все тоже сидят по домам. Так было легче. Он надвинул мягкую кепку, стараясь отогнать от себя мысли, что в животе поселился ёжик, который любит кататься туда-сюда. На экране брели куда-то зомби, и мальчик отчасти хотел, чтобы вместо бегущих к дому и вопящих людей оказались бы ребята из его школы.
Тук-тук.
- Сладость или гадость!
- Ой, какая славная вампирша!
- Я Дракулаура! Ар-р!
- Страх-то какой! Ну, держи…
- Спасибо!
Он прибавил громкость. Медленные стоны живых покойников заглушили радостные вопли живых. Хуже всего будет завтра. Придётся всех слушать, смотреть, как они едят конфеты и говорят о разных домах и всём, что пережили. Он вздохнул и тяжко сглотнул, в желудке перекатился ещё один жирный ком. Мальчик отложил в сторону конфету, которую не спеша грыз, даже её запах вдруг стал ему противен.
Тук.
- …
- Здрасьте? … ой…
- …
- Эм, а вы сО БОЖЕ!
От резкого крика матери, переходящего в визг, мальчик подскочил на месте. Желудок свело ещё сильнее, но сейчас было не до него. С дивана не было видно, но было слышно - шум, удары, приглушённые крики, перемещение чего-то мокрого и шуршание, словно отходы из канализационной трубы текут по сухим листьям. Он поднялся, осторожно выглянул из-за простенка, дрожащим голосом позвал родителей, страшась не получить ответа и почти так же боясь, что ответ придёт. Буквально в паре метров от него чья-то ладонь хлёстким движением ухватилась за угол.
Ладонь была чёрно-серая и тонкая, такая же костлявая и с такой же пергаментной кожей, как у бабушки. Широкие, плоские ногти глубоко впивались в краску. Вокруг тех мест, куда они вонзились, расплывались чёрные пятна, словно жир на бумажном пакете. Пальцы напрягались и расслаблялись, в опухших костяшках ходили суставы. Мальчик попятился, не сводя глаз с руки, почти умоляющим тоном стал звать маму. Рука напряглась и немного ушла в стену, пятно расползлось и из-за угла показался кошмар.
Крупная шишковатая голова неправильной формы, похожая на сделанное тяп-ляп пугало, кожа тонкая и похожая на холодец. Над тонкой, широкой прорезью рта блестят, как две гусеницы, глаза однородно-серого цвета. Их взгляды встретились, и мальчика словно окатило страхом с ног до головы, желудок его забурлил, как забытый на плите чайник. Его нервы вопили о бегстве, о спасении, но он был не в силах отвести взгляд от этих глаз, и медленно пятился, как лунатик. Рука и харя немного сдвинулись, раздался звук, словно что-то мокрое и тяжёлое волокут по полу, и вот глазам мальчика предстала его мать.
Она была либо мертва, либо при смерти. Её движениями управляла рука, воткнутая в грудную клетку, как в куклу-перчатку. Местами она уже почернела и стала рыхлой, чёрные мазки разъедали лицо, шею и руки. В груди зияла чёрная, слизистая дыра, в которую по самое запястье ушла рука кошмара, кровь уже вытекла, и останки болтались безвольной куклой. Мальчик заорал, его вырвало желчью и полупереваренными сластями, а потом он с воплем побежал по лестнице, изо всех сил зовя на помощь маму, папу, кого угодно, хоть кого-нибудь.
Он вломился в туалет, закрыл дверь и заперся на задвижку. Его била крупная дрожь, по лицу текли слёзы. Папа ушёл к соседям, вот-вот вернётся и всё как-нибудь исправит. Позвонит в полицию или ещё куда, выкинет их из дому, сделает так, чтобы чёрная штука оказалась далеко. Может, мама просто заболела, люди ведь иногда тяжело болеют, но выздоравливают, а он её видел только несколько секунд. Эта штука - просто псих в костюме, он услышит людей и убежит, и всё будет хорошо, всё будет в порядке. Мальчик произносил это еле слышным шёпотом, упершись ногами в ванну, а спиной - в дверь.
Когда харя протолкнулась сквозь дерево у него над головой, он по-прежнему повторял эти слова.
Услышав треск, мальчик взглянул наверх и увидел глядящую прямо на него адскую харю, буквально в нескольких сантиметрах над головой. Пол под ногами вдруг стал мягким и вязким, рот кошмара распахнулся, и оттуда вывалился язык, гнилой и распухший, как дохлая рыба. Вывалился, потянулся ниже… ещё ниже, сползая, как смола, прямо на испуганное лицо мальчика. Прикосновение языка обжигало, ноги уходили всё глубже в пол, не было возможности даже пошевелиться, а рыхлый, склизкий комок плоти жёг кислотой. Нос его развалился, как истёртый от частого пользования ластик. Мальчик закричал, бесконечный язык протиснулся в рот на добрые полметра, вызвав рвотные позывы и выжигая нервы, но сознание он начал терять только тогда, когда кошмар принялся пробовать его глаза на вкус.
Драк проснулся разбитым, словно спал на груде ржавых автозапчастей. Он сел, потянулся и попытался понять, откуда взялась пульсирующая боль в ноге. В этот момент вернулась память, воспоминания ударили с силой товарного поезда. Они бегут по городу. Пробиваются сквозь толпу, видят на земле иссохшую руку, разлагаюшуюся на глазах. Вопли. Бегут люди. Из-под земли выползает отвратительная чёрная рожа и глядит прямо ему в глаза. Паркс стреляет. Ещё крики. Тощая рука тянется, хватает, тянет за собой…
Боже, нет.
Он оглянулся, постепенно приходя в ужас и умоляя собственный мозг солгать ему. В помещении было темно и грязно, неровный, весь в потёках, потолок нависал над головой, по углам валялась грязь и мусор, со стен пластами облезала сероватая краска, пол бугрился. За дверным проёмом была темнота, откуда-то издалека доносился смутный, неумолкающий звук. Освещение было тусклым, но его источника не было видно - казалось, слабое, чуть зеленоватое свечение разносится повсюду, словно глубоко под водой.
Это место было знакомо Драку, хотя бывать здесь ему не доводилось. Или, по крайней мере, место, очень похожее на это. Здесь старик сбрасывал свежий улов, который потом… искал. Драк поспешно поднялся на ноги, пригибаясь под провисающим потолком. Такое место и подошвой трогать не хотелось, не то что голой рукой. Он поморщился, ощутив тянущую, пустую боль в ноге, в верхней части лодыжки. Должно быть, за это место схватил… и хрена с два Драк станет смотреть, что там с ногой. Прохромав несколько шагов, он убедился, что нога держит вес тела, и тщательно осмотрел всё помещение.
Он медленно и глубоко вздохнул, вспоминая, что было в документе и на брифинге. Время здесь субъективно, могло пройти как несколько секунд, так и несколько недель. Старик любит играть в кошки-мышки, охотиться в своём… доме или игровом зале - хрен его знает, что это такое. Пространство бесконечно, но иногда людям то ли удавалось выбраться, то ли их отпускали. Всё время надо двигаться, прятаться нельзя - оно здесь бог, оно узнает. Где-то на краю мозга поднялась паника, Драк изо всех сил вдавил её обратно и с мрачно-решительным выражением лица шагнул через дверной проём.
Коридор был длинным и разгромленным, как больничный холл после землетрясения. Больших дыр нет, всё просто перекручено и странно наклонено. Драк двигался пригнувшись, возле самой стены, едва не касаясь её. Под ногами хрустела грязная штукатурка. Звук стал громче, превратился в монотонный высокий плач. От него ныли зубы, но к этому его подготовили на брифинге. Важнее всего было двигаться и смотреть по сторонам. Да, место бесконечное, но если не останавливаться, то 106 вроде как мог сбиться с толку или потерять тебя из виду, и можно случайно забрести обратно в мир. Он делал шаг за шагом, прокручивая брифинг в голове, как молитву, и старательно не обращая внимание на ту часть, где говорилось, что 106, как правило, охотится на беглецов вечно.
В конце коридора он повернул направо, в другой коридор, потом налево, постепенно ускоряясь и не глядя на странные, ржавые скрученные трубы и проволоку в некоторых комнатах, или на мокрые кучи … чего-то, наводящие на нехорошие мысли. Плач становился громче, теперь в нём можно было узнать высокий, булькающий вой младенца. Не обращай внимания, иди дальше. Здесь оно распоряжается, захочет - может каждую стену заставить визжать как бормашина. Драк почти на полной скорости метнулся по коридору, стараясь не смотреть на то, как на стенах растут влажные пятна, как меняется фактура всего вокруг. Разбитая штукатурка переходила в старые, позеленевшие кирпичи, пол из видавшего виды пластика стал бетонным, потом - земляным.
Разогнавшись слишком сильно, Драк свернул за угол, поскользнулся на слизистом чёрном пятне и едва не упал на колени, но в последний момент удержался за сырую стену из голого кирпича. Он заглянул в полутёмную, поросшую мхом комнату, из которой раздавался режущий уши, сердитый беспомощный вой. Заглянул - и замер в полуприседе, держась за стену. Посередине комнаты, в глубокой, по щиколотку, луже чёрной слизи, стояло оно. Старик медленно поворачивался, покачиваясь из стороны в сторону. Вой исходил из того, что он держал на руках.
Это был человеческий торс, обёрнутый во многих местах чем-то, похожим на колючую проволоку. Проволока местами входила в тело, казалось, что кровоточащая кожа обтекает её, словно тёплая карамель. Оборванные останки конечности тянулись и изгибались, каждое движение заставляло проволоку всё глубже впиваться в тело. На нём не было волос, кожа на голове и шее была гнилой и ободранной, на лице застыла гримаса боли. Гортань была … вскрыта, осторожно и тщательно, скручена и закреплена проволокой. Младенческий плач исходил из этой гортани взрослого человека, изуродованной так, чтобы издавать беспомощный и жалкий вой.
Старик внимательно смотрел на него, повернув голову и не сводя глаз. Драк поднялся, не обращая внимание на шипение, исходившее от ботинок, стараясь не думать, что же нужно сотворить с горлом, чтобы звук был похож на страдающего младенца… или о том, куда же делись конечности этого жалкого обрубка. Старик, не отрывая взгляда, приоткрыл щербатый рот и постепенно перестал качать свою опутанную ношу, а потом и вовсе выронил её. Руки старика обвисли, комок плоти и боли ударился об пол, отскочил и застыл лицом вниз в поросшей мхом грязи, судорожно втягивая булькающим горлом воздух и издавая новый стон. Старик повернулся. Руки его висели вдоль тела, обёрнутого в какую-то сочащуюся чёрным рвань.
Драк рванул с места, как перепуганный олень, вся психологическая подготовка куда-то улетучилось, осталось лишь слепое, безумное, животное и паническое бегство. Он кричал, задыхался, говорил, смеялся, старался как угодно заглушить медленные, спотыкающиеся шаги за спиной. Он всё бежал и бежал и бежал, падал, словно сбитый машиной, хватал ртом воздух, ждал неминуемой гибели, терпел боль в измученных мышцах… и вновь бежал, подгоняемый мягкими, шуршащими шагами.
Он этого не знал, но прошло четыре дня, прежде чем старик добрался до него и стал выдирать из его тела куски.
Возврат на содержание провели в предрассветные часы, когда на небе не было ни солнца, ни луны, и, учитывая все факторы, провели на удивление гладко. SCP-106 обнаружили в поле, где он разлагал и лопал тыквы, сдавливая их руками или наступая ногой. Подкрепление в команду, лишившуюся одного бойца, прибыло за час до возврата. Объект втолкнули в камеру для перевозки, едва не ослепив при этом в служебном рвении двух оперативников из команды возврата.
Старик сидел в камере, ни разу не попытавшись сбежать. Сидел и ничего не делал, склонив голову набок и расслабив руки и ноги. Один из бойцов МОГ заявил, что у него сытый вид, на что получил официальный приказ заткнуться. Пропажи людей спустили на тормозах, убийствам не дали огласку и не осветили в новостях, подготовленные городские легенды запустили в народ. В общем и целом, когда этот ад закончился, всё прошло хорошо.
Через несколько недель сотрудник службы наблюдения занёс в ежедневный протокол одну запись. SCP-106 неожиданно извлёк откуда-то пригоршню мелких белых предметов, в которых позже опознали зубы и фаланги пальцев, и высыпал их на пол. Потом он разложил эти предметы по разным кучкам - позднее выяснилось, что он сортировал их по возрасту жертвы. Посмотрев на кучки несколько часов, он собрал их обратно.
Этот случай был сочтён недостаточно важным для исследования.
До самой смерти
Она не слышала этого. Поначалу.
В это время ночи лаборатории были безлюдны. Зона-120 была полностью пуста: коридоры мрачны и тихи, офисные помещения закрыты, экспериментальное оборудование обвисло в тёмных камерах. Здесь не содержались аномалии, так что единственными присутствующими были лишь несколько человек из службы безопасности. И шестидесяти трёх летняя исследовательница, сгорбившаяся над столом, полным заметок и блокнотов, единственная настольная лампа освещала окутывающую темноту лаборатории.
Её коллеги говорили, что она была помешана на своей работе. Да и исследовательнице не к кому было идти домой. С фондом она была в течение многих лет. Много ночей были как эта: затягивающими в вычисления и формулы, распростёртые перед ней. И поэтому она не услышала шума в тот момент, когда он начался.
Мягкий, трещащий звук из дальнего угла лаборатории, подобно сгорающим мокрым листьям. Сравним с шёпотом из засохшего горла, аккурат на грани слышимости. Он оставался незамеченным, пока запах гнили, слабый, но едкий, не отвлёк её, заставив обернуться.
Исследовательница встала со стула, эта знакомая напряжённость в её бёдрах стала неприятным напоминаем о часах и годах, проведённых в лаборатории. Задумавшись, она поправила свои очки и осмотрела тёмную комнату. Шум был всё ещё тут. Кратковременное вслушивание не помогло определить его природу. Она сделала четыре шага по лаборатории и лампа позади неё начала мигать.
Поглощённая темнотой, исследовательница замерла. Шум пропал. Её дыхание стало учащённым и поверхностным, она сделала два глубоких вдоха, прежде чем достала телефон и включила фонарик. После момента сомнения она обернулась к своему рабочему месту, чтобы проверить, что случилось со светом.
С мерцанием луча фонаря первым, что она заметила, стала стопка бумаг, на которой было что-то не то. Что-то чужеродное. Тёмное. Влажное. Кровавое. И тут её мозг понял: это была человеческая почка, вместе с мочеточником и языком кровяных сосудов. Орган блестел в свете фонаря, багряное пятно под ним расплывалось на бумаги. К горлу подступил комок.
Шум начался вновь. Он был гуще, в каком-то роде. Сырым. Она осторожно глянула за своё плечо. Её сознание было чисто, реагируя не задумываясь - тысяча различных вариантов выталкивались явной невозможностью этого звука, этого изуродованного органа напротив неё. Стоять тут или идти туда? Ещё до того, как исследовательница определилась, она уже с осторожностью двигалась по тёмной комнате к источнику звука.
Фонарь осветил заднюю стену лаборатории, угол за массивным спектрометром. Чёрное липкое вещество распространилось по нему, краска и штукатурка пузырились и шелушились в медленном бурлении. Шепчущее скворчание было громче, воздух - тяжёлым, с масляной вонью гниения. Приблизившись, она увидела, что поверхность стены размягчилась, покрылась мокрыми волдырями. Исследовательница застыла в сомнении.
Рука вырвалась из стены мгновенно. Её пальцы, широкие и серые, покрытые липкой чёрной слизью, схватили её предплечье. Моментально лабораторный халат начал таять, и, как только она одёрнула свою руку, рукав оторвался, разлагаясь. Пальцы схватили её вновь от чего она выронила свой телефон. Когда она отшатнулась, фонарь, отразившись от пола, освещал фигуру, что пробивала свой путь через пятнистую, мясистую стену.
Она выглядела как старый человек, дряхлый и сгнивший. Он был голый, кожа была гладкой и блестящей, подобно смоле, а тело было высохшим и разлагающимся, с отсутствующими пальцами и деформированными ногами. Из-под узкой груди высовывалась вздутая кишка, руки были расставлены в насмешливом приветствии. Над развалившейся глоткой она увидела рот, застывший в широкой ухмылке, и глаза – о боже, эти глаза. То, что выходило из стены перед ней, выглядело как мужчина, но глаза были серыми и плоскими, как у акулы.
Исследовательница сделала ещё два шага назад, выискивая позади хоть что-то твёрдое, чтобы схватить. Её дыхание замерло. Старик остановился, чёрная жидкость стекала с него на пол, после чего плитка начала разжижаться под ним. Телефон пропал под поверхностью; фонарик выключился. Во тьме, она побежала.
Она задыхалась ко времени, когда достигла дверей лаборатории, ругая свой возраст, лишний вес, пропущенные занятия. Обернувшись закрыть дверь, исследовательница смогла увидеть отвратительную фигуру, медленно проходящую комнату. Отсутствие спешки заставило её нервничать. Она вынудила себя продолжить бежать вдоль коридора, зовя ночного охранника, надеясь, что он был рядом.
- Фрэнк! Фрэнк!
За вторым поворотом она увидела его, на полпути от сторожевого поста с оружием в руке.
- Что случилось? - Фрэнк подбежал к ней, и она согнулась, в её глазах потемнело.
- Боже мой, Фрэнк. Это… - Её грудь вздымалась, и она едва могла говорить. Как ей описать то, что она только что видела?
- Успокойся, эй. Остановись на мину- - Фрэнк притих, она подняла глаза на него и заметила его взгляд, сфокусированный на конце тёмного коридора. Она знала, что он увидел.
Старик двигался к ним, источая липкую слизь. Когда Фрэнк направил фонарь на него, глаза существа сияли жадностью и пустотой. Двадцать шагов от них.
- Эй! Остановись, сейчас же! - Прокричал Фрэнк. - Я пристрелю тебя!
Улыбающийся труп продолжил подходить. Пятнадцать шагов. Двенадцать.
Фрэнк сделал три выстрела. Два попали в грудь.
Старик остановился, постепенно сгибаясь вперёд. Исследовательница выдохнула. Блестящий труп провалился в пол, поглощённый слизью, что он произвёл. От шока ей стало плохо.
- Что за херня это была? - Фрэнк направился к почерневшему полу, но она держала его за рукав.
- Стой! Это - Я думаю это что-то вроде кислоты. - Её голос был приглушён, а горло стало сырым. - Нам нужно позвать кого-нибудь.
Фрэнк достал свою рацию, однако остановил свой палец над кнопкой. - Только после того, как я узнаю, о чём мне докладывать.
В этот момент она испугалась того, что он отойдёт от неё, даже на несколько метров.
- Пожалуйста, - сказала женщина, вставая на его путь, - В нашей базе данных нет ничего, похожего на это, ничего! Нам нужна МОГ."
- Эй, не говори, как мне работать. - Сказал Фрэнк раздражённо. - Для начала мне нужн-
- Нет! - Она ухватилась за его рукава. - Фрэнк, я знаю пространственные аномалии и это одна из них. Я видела, как оно вышло из стены!
Фрэнк попытался отцепить её, но толкнул слишком сильно. Она неловко упала, почувствовала боль из её лодыжки. Слёзы навернулись на её глаза и Фрэнк сразу пожалел о содеянном.
- О боже, извини. Я не хотел-
Он прервался, когда шарик чёрной слизи приземлился на его рацию, заставляя её шипеть. Фрэнк отбросил её, будто ужаленный, и поднял взгляд наверх. Следующая капля приземлилась в его правый глаз.
Исследовательница отскочила назад, когда Фрэнк зарычал и схватился за лицо. Она услышала шипение кислоты, разъедающей его глазницу изнутри. Потом она увидела это ухмыляющееся лицо из тёмного участка потолка, и старик приземлился за спину охранника. Рука чудовища прошла в мышцы его плеча, как если бы оно было из теста, и рычание Фрэнка превратилось в крик. Когда он врезался в стену коридора, она увидела, как другая рука прошла в его горло и разорвала его, после чего крик резко прекратился. Фрэнк стал исчезать в темнеющей вокруг него стене. Последним, что она видела, были те глаза, тонущие в темноте. Пусты, но полны обещаний.
Её сердце колотилось, а в горле был вкус желчи. Она попыталась встать, однако голова закружилась, а лодыжка начала сильно пульсировать. Ей нужно было бежать. Ей нужно было бежать – каждая секунда промедления была смертельной. Опираясь на шкаф, она старалась думать, глаза метались между испорченной рацией и вмятинах на стене и полу. Бежать. Куда? Офис охраны. Сирена.
Она заставила себя идти вперёд, тяжело дыша от боли в её ноге. Её лёгкие горели. Каждая тень в полуосвещённом проходе казалась угрозой. Уже не так далеко. Не оборачивайся. Каждый шаг был битвой: пытаться двигаться быстрее, останавливая ногу от перекашивания. Движение вперёд было единственной силой, поддерживающей её в вертикальном положении. Она обогнула последний угол, увидела охранную станцию в конце коридора. Станция выглядела пустой. Она сможет сделать это. С тяжёлым усилием она вынудила себя на финальный забег, пробегая последние метры и пробиваясь через двери.
Её первый шаг погрузился глубоко в пенистую грязь, которая раньше была полом. Она упала, и её руки были захвачены тоже, кожа горела, когда они погружались всё глубже в пол. Посмотрев вверх, она смогла увидеть консоль с кнопкой тревоги, такую недосягаемую, и девушка зарыдала в тошнотворном отчаянии. Это был последний звук, который она издала, перед тем, как мир был поглощён ночью.
Смерть не пришла. Исследовательница была погружена в смоляное озеро, но каким-то образом всё ещё могла дышать, могла думать. Она всё ещё падала? Нельзя было сказать. Все чувства были размыты, её кожа больше не горела, хотя кровь всё ещё колотилась в её лодыжке. Она оставалась подвешенной в течении нескольких минут, не зная, сколько времени прошло, или что это всё значило. Затем мрак осветлился, расплылся и растворился в кафельном полу.
Серый свет показал ей комнату, которую она не могла узнать, но она выглядела знакомой. Пыль, мёртвые листья и куски металла были разбросаны по полу, а одна из стен состояла из всего этого. Она подошла к двери и выглянула в полуразрушенный коридор, плесень и ржавчина покрывали потолок, а пол искажался, как извивающаяся змея. Там не было освещения, но зал был покрыт серо-зелёным светом, слабое сияние расстилалось по каждой поверхности.
Она была права: это была пространственная аномалия. Возможно, контролируемая этим существом. Исследовательница впала в отчаяние. Возможно, оно сделало это место, или живёт тут в течении многих лет, так что знает тут каждый угол. Но если она провалилась сюда, значит, здесь должен быть выход наружу. Она просто продолжит двигаться и найдёт его.
Женщина хромала в коридор, перебираясь через разрушенную мебель и стряхивая пыль с рук. Знакомость этого места захватило её мысли, но она старалась игнорировать их. Продолжать идти вперёд. Искать выход. Не думать о том, что может быть позади тебя. Не думать о Фрэнке. Не думать о той ухмылке, тех глазах.
Металлическое жужжание стало громче, и она поняла, что оно было тут с тех пор, как она попала в это место. Она старалась двигаться быстрее. Зловонный ветер дул вокруг неё. Её сердце заколотилось снова. Это место было знакомо, но как? Ей нужно было остановится, только на момент. Она схватилась за дверную ручку, после чего её настигло облегчение.
Она вошла в её старую квартиру и покрутилась в замешательстве. Это было невозможно. Беспорядок коридоров пропал, всё было на своих местах. Но ничего в этом месте не было своего – она покинула эту квартиру двадцать лет назад, здание было снесено.
Исследовательница промчалась через всю комнату, необходимость в отдыхе была позабыта. Всё здесь было её: её книги, её мебель. Окно показывало тот же вид, невероятно яркий день. Как? Она побежала в спальню, её кровать была заправлена, всё аккуратно убрано. Она открыла шкаф и на неё вывалились трупы.
Это была гора разлагающихся конечностей и органов, вялых и гладких. Они соскользнули на неё под тяжестью кучи, источая кровь. Она почувствовала сильный запах гниения, размахивала руками и пыталась освободится. Когда она упала, раздутая рука легла на её ногу, и она почувствовала что-то скользкое и мягкое под собой, когда встала.
Это скопище могло хранить десятки тел, думала она, всё ещё давясь. По мере того, как оно падало дальше, она заметила лицо, которое смогла опознать. Фрэнк. Глубокая дыра на месте его глаза, шея была разорвана, а с тела капала чёрная слизь. Её глаза осмотрели линию его тела и заметили ногу, жестоко изогнутую вверх, оголяя кость на месте, где ступня была оторвана. Она старалась сдержать крик, когда услышала движение в конце шкафа.
Недолго думая, она побежала. Позади неё были звуки сухожилий, отдаляющихся от ржавой стены. Она бросилась к двери в свою квартиру, лодыжка вопила от боли. Девушка могла чувствовать, как старик вошёл в комнату, всего в паре шагов от неё. Металлический шум сгущался вокруг неё, когда она вышла.
Шатаясь по коридору, осознание ошеломило её. Это не была старая больница или школа. Её помещение дало её ответ. Она была искажена, повреждена, но это была Зона-120. Она не могла думать, почему это была она. Сейчас это означало, что она могла знать выход.
Она сделала ещё один левый поворот, поскользнулась на мокром полу и врезалась головой в противоположную стену. В её ушах зазвенело. Шаги позади неё были громче, ближе. Она потянулась вперёд, её дыхание сбивалось от боли в ноге. Ещё один коридор, и она опять должна выйти к комнате охраны. Она чертовски надеялась, что параллели измерений сохранятся. Шаги становились ближе. Она могла слышать капли гноя.
В её глазах потемнело. Коридор удлинялся перед ней. Рука схватила её спину, её халат начал таять. Комната охраны была прямо впереди. Она была истощена. Она не могла сделать этого. Пол под ней начал пузыриться.
С криком она снова врезалась в двери комнаты охраны, пробираясь через маслянистую лужу за ними, всплывая в настоящей Зоне-120. Упырь был всё ещё позади неё. Она упала на консоль и ударила по сигналу тревоги. Сирены завопили и огни засияли. Она развернулась, толкая себя как можно дальше к углу консоли, но старик остановился в центре комнаты. Он пристально смотрел на свет.
Она услышала новый звук, как глубокий рык. Вдруг она осознала, что труп перед ней имел комок новой плоти в его глотке, кровавый и разорванный. Глотка Фрэнка, она это поняла и её вырвало. Она смотрела вновь на старика, видя его деформированный скелет, залатанный и изуродованный.
Старик всё ещё был парализован светом. Его рычание усиливалось в интенсивности.
- Крррррррррррррррасный.
В её рту пересохло.
Он уставился на неё своими мёртвыми глазами. - Аааннннааа, - сказал он, вздохнув. - Анна.
Она не издавала ни звука. Её разум вопил.
Старик сделал шаг на встречу ей. Ещё шаг.
Пять лет, одиннадцать месяцев, двадцать один день. И ещё на двадцать пять лет после этого. Разваливается, перестраивает себя, перестраивает этот мир. Ради неё.
Он поднял свою левую руку. Она могла увидеть отметину на месте, где было кольцо.
Она не могла двигаться. Не могла дышать. Не могла думать.
Старик потянулся к ней, нежно держа за щеку. Её кожа сморщилась и расплавилась, плоть начала капать с её лица. Он поднёс свой ухмыляющийся рот к ней и поцеловал её, и её зубы стали горячим воском, расплавившись и разъедаясь.
И тогда она закричала. Старик прижал свой поцелуй к её открытому рту ещё сильнее, его распухший серый язык растопил её и наполнил её горло плавлеными мускулами и едкой слизью. Последней вещью, что она почувствовала, был вес их двоих, тонущих в полу, заключённых в последние, горячие объятья.
Когда-то, но не сейчас
Иногда, сомкнув морщинистые веки, старик видел раскинувшиеся степи времён своей молодости, залитые лунным светом луга, чувствовал нежное дуновение ветерка на своей коже. Но всё это осталось в далёком прошлом, ведь так? Иногда, провалившись в дрёму, он забывал о своих годах и бегал по этим полям, крича от первобытной радости бытия. Вместе с ним были и другие - такие же молодые, как и он в своих снах. И пусть их лица были размыты, но они были знакомы до дрожи в сердце. То, что он их забыл, казалось таким несправедливым.
Но когда старик просыпался, его по-прежнему окружали ржавые стены темницы. Откровенно говоря, они не были ему преградой - он мог покинуть место своего заточения в любое время, нужно было лишь просто подняться и выйти. Но мир снаружи слишком изменился за всё прошедшее время: он стал слишком безумным, слишком ярким, слишком сложным - как будто его специально создавали, чтобы одурачить старика, сбить его с толку. Обжигающий белый свет, странные поверхности, раскиданные через неравные промежутки и одним своим видом вызывающие головокружение - даже воздух между ними, казалось, только и ждёт, чтобы удушить или утопить старика в себе. Когда его впервые поместили в это мрачное место, всё было не так плохо - или, быть может, изменился сам старик, ведь под постоянным гнётом стен его силы слабели.
Поэтому он оставался внутри. Он пытался забыться в своих мечтах и фантазиях, спастись в них от удушающей реальности, обменять своё настоящее на остатки уже утраченного прошлого. Но вызывать воспоминания о бескрайних степях с каждым разом становилось всё труднее и труднее. Всё чаще и чаще старику казалось, что он бесцельно бродит по искривлённым коридорам, проходя через покоробившиеся двери, тронутые разложением, под звуки капающей с потолка чёрной слизи. В такие моменты он задавался вопросом - не было ли это всего лишь отображением того, что осталось от его рассудка.
Но когда-то он был молод. Он помнил свою мать, своих братьев и сестёр - хотя в воспоминаниях старика их образы перемешались с его собственными детьми, их совместными играми среди лесов и полей. Его обучали искусству охоты - в те времена дичи было в достатке (нет, подумал он, не в достатке, просто её было легче поймать). Однажды мать принесла ему старую, но ещё живую добычу, и он со своими братьями и сёстрами бил и кромсал её, пока она не задёргалась в агонии и не умерла. Было ли это существо разумным, думал он? Чувствовало ли оно что-нибудь? Понимало ли оно, что уже старо и больше не способно защитить себя? Даже тогда племя старика было небольшим и никогда не насчитывало больше пары десятков членов.
В те времена добыча была иной - кости этих существ были длинные и толстые, над глазами были выступы, к тому же они рядились в снятую кожу других животных. Их зубы и когти едва ли представляли угрозу для племени старика, но бывало, что они пользовались зубами из камня, которые могли держать в руках, или сверкающими предметами, рассекающими плоть.
А потом добыча изменилась. Появились новые существа - они были мелкими и щуплыми, но каменных зубов у них было куда как больше, поэтому первое время племя старика продолжало охотиться на костеголовых. Но мелкая добыча тоже охотилась на костеголовых, хотя и не ради пропитания, и в итоге тех почти не осталось. На новую добычу охотиться было куда как сложнее, даже в те времена - сначала эти создания зарывались в норы, которые затем сменили на ульи из сложенных крест-накрест ветвей. И это было ужасно - от одного вида строго перпендикулярных друг к другу линий глаза тогда-ещё-не-старика и его сородичей слезились, а содержимое желудков стремилось наружу. Ещё у существ был обжигающий свет, похожий на молнию, но хранящийся в куче веток. Но всё же дела у племени обстояли неплохо. Он даже нашёл себе пару - старик обнаружил, что если очень постарается, то даже сможет вспомнить изгибы её тела, когда они лежали вместе. У них были дети - и они тоже свободно бегали по полям и равнинам, как и их отец.
Но добыча всё развивалась и размножалась. Оказалось, что чем больше существ живут в одном месте, тем труднее пробраться туда, тем сложнее было перейти в сумеречный мир, в котором племя старика обретало силу проходить сквозь стены ульев. Существа окружали свои жилища бегущей водой - старик хорошо запомнил свой первый раз, когда вошёл в неё, это всепожирающее чувство движения, как будто весь мир стал таким.
Как же его поймали? На мгновение он уже было решил, что не может вспомнить об этом, но потом обрывки воспоминаний стали стучаться в двери его разума. Были ли они правдивы? Сложно сказать.
Он был один - возможно, в течение многих десятилетий. Последний из своего племени - он больше не помнил, куда делась его пара или потомство, все они однажды просто испарились, как и все остальные. Иногда он тешил себя мыслями, что она ещё жива, а потом думал, что тогда было бы. Нет, он не желал бы, чтобы она или любой другой его родич познали это - это медленное разрушение, это терзающее и непонятное пленение.
Ему казалось, что он помнит, как однажды проснулся и почувствовал сильнейший голод - такой за свою жизнь он ещё ни разу не испытывал. Он заставил себя окончательно пробудиться ото сна и вышел из дерева, в котором обитал. Улей, в котором жила добыча, раскинулся в тени холма на другой стороне озера, которое, насколько помнил старик, в дни его юности было значительно больше. Он понял, что это расплодившаяся добыча осушила его. Что же он будет делать, когда озеро высохнет окончательно и существа уйдут? Он начал приближаться к улью, перемещаясь над и под землёй, испещрённой высокими золотыми стеблями, что медленно вытягивали из неё жизнь.
Улей был больше того, что остался в его памяти, и ошеломлял куда сильнее. Свет, создаваемый добычей, чтобы освещать ночную темноту, что когда-то принадлежала племени старика, отражался в больших плоских поверхностях. Всё это было неправильно, неестественно. Всего одно, решил он, ему нужно всего лишь одно существо, а затем он снова погрузится в сон. Он забьётся в одну из пещер, что добыча вырыла под ульем, и уснёт. Его била дрожь, когда он проходил сквозь лучи холодного жёлтого света. Здесь, на окраине улья, вокруг жилищ ещё оставалось открытое пространство, хотя травы и тут было мало - почти вся была срезана.
Старик вспомнил, как он заметил одного из них - маленького и слабого даже по их меркам - и рот его наполнился слюной. Он следил за ним на протяжении многих дней, дожидаясь, пока выбранное существо не окажется в одиночестве (что тогда было редкостью - своё потомство существа яростно защищали и оберегали). И вот, когда добыча бегала возле своего жилища, он схватил её; длинные руки сомкнулись на теле, пальцы вонзились в плоть. Потом резкий поворот - движение, отточенное годами, - и он исчез. Ему не терпелось поскорее найти укромное место, столь силён был его голод. Его оставшиеся зубы уже начали глодать мягкую плоть носа и ушей добычи, пока он скользил в тенях деревьев, прижимая к себе крошечное тело жертвы.
Потом был свет. Потом была боль. Существа нашли его несколько часов спустя, когда он пожирал то, что осталось от их детёныша, и ослепили его своим ярким светом. На старика градом посыпались удары, сминая его. Он ощутил, как что-то обхватывает его руку. Что-то сияющее приковало его запястье к дереву, и существа ушли. Он попытался скрыться в полях своего разума, но холодное железо крепко держало его здесь. Позже он нашёл способ избавиться от этих оков, но к тому времени его уже заточили в центре лабиринта.
Потом появились белые халаты и забрали его. Свет стал ярче, боль - сильнее. Нет еды, нет еды. Голод терзал его день за днём, и старик решил, что он умирает. Однажды, ещё молодым, он видел, как один из его старых родичей умер от голода - он убил другого члена племени, и остальные отвергли его, перестав делиться едой. Его конечности истончились, а кожа стала подобна сухой листве.
Долгое время в нём теплилась надежда, что родичи найдут его и спасут от унижения. Но он знал, что его голод они не утолят. Они не делились с ним едой. Это он был тем стариком, и он согрешил. Он уже не помнил, почему напал на более крупного самца - то были тяжёлые времена, добычи было мало, а его соперник подвёл племя. Позже он осознал, что этот старший самец, возможно, был его отцом.
Старик вспоминал, как его родичи - их лица по-прежнему размыты и в постоянном движении - наблюдали за их схваткой. Он сбил своего противника с ног и погрузил руку в его череп, сжимая и разжимая пальцы, пока жизнь не покинула его. Но сам он проявил себя не лучше - его народ голодал, их худоба становилась всё более явной, и они покидали его, один за другим, в поисках новых охотничьих угодий. Теперь он остался один. И за годы, проведённые в железной клетке, в его голове сформировалась устрашающая мысль - я последний.
В былые времена эти странные существа в белых халатах не одурачили бы его. Его ум был остр и ясен, и он с лёгкостью бы выбрался из кошмарного лабиринта вокруг своей темницы.
Да, в былые времена. Когда-то, но не сейчас. Теперь ему оставалось лишь бродить одному в стальной темноте и ощущать, как боль в животе затмевает всё остальное.
Я потерял всё, проносилось в его голове. Я потерял всё!
Старик вздрогнул, когда понял, что, забывшись в горьких мыслях, он забрёл уже совсем далеко от своей камеры. Раньше он не бывал здесь: гниющие коридоры его разума остались позади, и перед стариком открывался пробуждающийся мир - по крайней мере, ему так казалось. Воздух здесь был так свеж, что создавалось ощущение, будто он погрузился в лёд, его лёгкие работали всё быстрее. Старик находился в узком туннеле, похожем на нору лисы или барсука, но с прямыми углами и стенами, обитыми металлом, - вполне в духе добычи.
Под ним находились светящиеся пластины, и старик смутно осознал, что способен видеть сквозь них мир белых халатов, чистый и стерильный. Но что-то там было не так. Гипнотически мигали красные огни, сами белые халаты куда-то убегали, а вместо них появлялись другие, в синих шлемах и твёрдостью во взгляде.
А затем старик почуял запах раненой добычи - сильный, сразу вызывающий целый поток воспоминаний, но такой далёкий, что старик сперва решил, будто просто выдумал его, как и многое другое. Но нет, вот он почувствовал его снова. Старик размял свои длинные чёрные конечности и потянулся вверх, стараясь забраться как можно дальше. Его рваные ноздри жадно втягивали ледяной воздух, уши, хоть и глуховатые, но уловили давно забытый звук - крик добычи, бессвязный набор звуков, выражающий боль и панику. Почти человеческий.
С челюсти старика начала капать густая слизь, сухие глаза увлажнились, когда он вспомнил вкус костного мозга и сочного розового мяса, пропитанного кровью. Прямо как в старые добрые времена. Старик не сомневался, что и в этот раз белые халаты отберут у него его любимое лакомство, так было всегда. Но ему было всё равно. От того, кем он был когда-то, почти ничего не осталось - нечему уже было беспокоиться. Сейчас существовало лишь движение, вперёд, сквозь пластины, прямиком к свету.
Чёрной слизью старик по капле начал вытекать из стены…