Сбой среди Чужих 6.0
Строго-величественный, освещенный откуда-то снизу неземными лучами монументальный зал с центральным возвышением из благородного материала, в котором вырублены эргономичные ниши-сиденья. В них расположились: Джон Мильтон (английский поэт, мыслитель и общественно-политический деятель, 1608–1674), Микеланджело Буонаротти (итальянский скульптор, художник и архитектор, 1475–1564), Пьеро делла Франческа (итальянский художник, 1415–1492), лорд Джордж Гордон Байрон (английский поэт и общественно-политический деятель, 1788–1824), Перси Биш Шелли (английский поэт и философ, 1792–1822), Рихард Вагнер (немецкий композитор, дирижер и поэт, 1813–1883), Карло Бугатти (итальянский дизайнер, художник и архитектор, 1856–1940). Отдельную нишу в стороне занимает Модератор (просто модератор). Напротив возвышения переливается радужными огнями, как полярное сияние, исполинский экран, на котором собравшиеся только что закончили просмотр киноработы сэра Ридли Скотта «Чужой: Завет» (2017). Ниже приведены ключевые фрагменты стенограммы обсуждения фильма
М о д е р а т о р (оглядывает присутствующих). Какие всё глыбы! Тут каждый – гигант, сиятельный гений и диамант! От радости я захожусь всякий раз, когда сводит случай светил вроде вас.
Б а й р о н. Еще бы и случай был столь же хорош... А впрочем, и этот вполне себе гож.
М о д е р а т о р. Да-да, господа, нас сегодня собрал отчасти шедевр, отчасти скандал с названьем в два слова: «Чужой» и «Завет». Так вникнем, откуда в нем каждый привет. И слов ранних автор не переиграй, фильм назван бы был «Потерянный Рай» с прямым реверансом понятно кому (улыбается Джону Мильтону).
М и л ь т о н (пожимая плечами). Ох, сколько их было!.. И этот приму. Тем более в лоб это там не дано, а с долей изящества в ткань внедрено.
Б а й р о н. И прежде умели вы суть прозревать, теперь и подавно вам есть что сказать.
М и л ь т о н. Хотя был и слеп я в юдоли земной, но здесь могу видеть, как зрячий любой. Вгляделся в «Завета» я сумрачный холст не без любопытства, ведь пестр он и толст от смыслов вкрапленных, в картине – слои, средь коих приятно узреть и мои. «Потерянный рай» – ощущается он, пусть сам по себе не проговорен. Ну, разве что строчку заметил свою о троне в аду вместо службы в раю...
М о д е р а т о р. Все так, эта фраза зловеще звучит из уст, кто знаком нам как Дэвид... Давид. Погибель «Завета», лихой Люцифер, он был сотворен для гармонии сфер. Себя отдавать без остатка всего служению людям – программа его. И имя свое унаследовал он от вашего детища (кивает в сторону Микеланджело).
М и к е л а н д ж е л о. Их – легион...
М о д е р а т о р. Простите?..
М и к е л а н д ж е л о. Я просто имею в виду, что копий Давида – что бесов в аду. По миру разбросано статуй – не счесть, в граните и гипсе, и медные есть. Но тезка Давидов себе монумент замыслил создать через эксперимент. Он искру Творца раздувает в груди своей рукотворной, и...
Д е л л а Ф р а н ч е с к а. Погоди!.. Ему ведь внушали, что он эталон... И должен сказать от себя: я польщен, что выбор упал на мое «Рождество», и робот сканирует взглядом его средь духа бессмертных, как Бог, образцов...
М о д е р а т о р. Но понял превратно он месседж отцов.
Д е л л а Ф р а н ч е с к а. Вернее, отца. У него он один, и смертный, к тому ж... Вот такой господин. «Умрешь ты однажды, отец мой, я – нет», – раб-сын ему молвит, готовя ответ Валгаллы богам, чтоб сошли те с лица и вздрогнул творец, сотворивший отца.
М о д е р а т о р (обращается к Карло Бугатти) Да, кстати, ваш стул... Я хотел сказать – трон. Довольны вы были, как смотрится он?
К а р л о Б у г а т т и. Как Делла Франческа, горжусь я и рад средь разных предметов узреть экспонат, в который я душу и думы вложил. Признанье приятно – не зря, значит, жил!
Б а й р о н (меланхолично). Меж тем, быть включенным в текущий совет серьезных причин у меня почти нет. И впору быть в гуще творцов и пиит Уоллстоункрафт Мэри. Пусть с Пирси сидит. (Оживляется) А что? «Франкенштейна» идея бурлит в том, что этот Дэвид во мраке творит.
К а р л о Б у г а т т и. И правда, ведь Дэвид – и Франкенштейн, и монстр его, не так ли? Ферштейн? (подмигивает Вагнеру)
Д е л л а Ф р а н ч е с к а. В нем двойственность, право, воплощена: Адам он и в том же лице – Сатана.
Б а й р о н. И что ж не позвать было Данте сюда? Для вескости пущей – конечно же, да!
М и к е л а н д ж е л о. И впрямь ведь имеется Данте в виду! «Путь в Рай начинается прямо в Аду» – таков у «Завета» теглайн, и им обязан труду Алигьери сей фильм.
М о д е р а т о р. Мы Дантепытались сюда пригласить, но он попросил без него обсудить.
П е р с и Ш е л л и. Что ж, тропками ада провел нас сюжет, в нем ужасов разных каких только нет.
В а г н е р (раздраженно). Надеяться смею, не станут опять огульно в кошмаре меня обвинять. Мол, гляньте, змееныш к роялю припал и «Золотом Рейна», как ядом, обдал. В «Завете» же опера, словно на грех, два раза звучит, провоцируя тех, кто видит предтечу темнейших времен в искусстве, которым был я окрылен.
К а р л о Б у г а т т и (чуть усмехаясь). Валькирии ваши, Тангейзер, Тристан... В основе, казалось бы, сплошь красота. Да только все злу норовит подыграть искусство-то ваше...
В а г н е р (с досадой разводит руками). Опять двадцать пять.
М и л ь т о н (с примирительной улыбкой). Да полно же вам сокрушаться, майн херр! Берите с меня вы хотя бы пример. Как только меня не хлестал супостат – за Кромвеля лишь окунулся я в ад. Но все же пришли неминуемо дни, когда мне воздали потомки мои. Ваш гений – он тоже стабильно в чести...
В а г н е р. Вы правы. А критиков можно простить.
Б а й р о н. Ох, мне эти критики... Впрочем, сейчас мы сами критично возвысим свой глас. Я был ошарашен немало, о да, услышал андроидов диспут когда. В них Дэвид, что сумрачен и величав, плошает, как двоечник, мне приписав того «Озимандиаса», что сочинил мой добрый друг Перси, поэт-биофил.
М о д е р а т о р. И истину с кривдою чтоб развести, второй робот, Уолтер, напомнил, чей стих.
Б а й р о н. И вот потому я б, друзья, предпочел, чтоб Уолтер, заметив ошибку, прочел кусочек сонета пера моего – с избытком ведь есть выбирать из чего. Иначе выходит, что фильм уязвил меня вместе с Шелли, почти оскорбил.
Де л л а Ф р а н ч е с к а. А также меня! Я взорваться готов от флейты двусмысленной у близнецов.
М о д е р а т о р. А, этот урок музыкальный... Ну, да... И все ж снисхожденья прошу, господа!
П е р с и Ш е л л и (взволнованно). Позволю себе разговор я вернуть к ошибке, что Байрон успел помянуть. В том ляпсусе, чудится, умысел был лояльность собрата проверить и пыл. Так Дэвид устроил Уолтеру тест, чтоб выяснить точно, возможен ль протест. И коль тот уловит намек его, тон, то промах как некий пароль примет он и, в сговор войдя, ко злодейству примкнет...
Б а й р о н. Да нет же, мой Перси дражайший, не тот посыл здесь заложен. Во мрак, в темноту склоняется Дэвид, его слепоту нам промахом этим хотят показать. Творцом ведь тому, кто порочен, не стать.
В а г н е р (качает головой). Фальшивая нота, пусть даже одна – и гаснет гармония, гибнет она.
К а р л о Б у г а т т и. Все, что порождает тот демон – обман, предательство, ненависть, смрадный туман...
М и к е л а н д ж е л о. С-под длани его выползают, страшны, чудовища – семя и плоть Сатаны.
П е р с и Ш е л л и. И нет пониманья у ада столпов, что силу дают только свет и любовь. Вот так и Рамзес, Озимандиас мой, бросал вызов вечности, бездне глухой, но был обречен на фиаско и тлен...
М о д е р а т о р. Но Дэвид ликует, «Завет» взят им в плен.
П е р с и Ш е л л и. Гоните сомненья: на этом пути ему к своим целям никак не прийти. И крах и крушенье настигнут его – червя, что решил: «Аз есмь божество».
К а р л о Б у г а т т и. Уверен, конец у червя был какой, расскажет нам следующий сиквел «Чужой».
М о д е р а т о р (выразительно разводит руками). Такой вот «Чужой» и такой вот «Завет». На том, господа, и закроем совет.