Киноциклотека: Киберпанк

Вперив взгляд гигантское панно с иконографическим изображением зубасто-слюнявого ксеноморфа на дальней стене просторного университетского зала, Багдат Медет то и дело приглаживал тронутые ранней сединой волосы и ждал своей очереди. Она, если верить программе конференции, вот-вот должна была быть объявлена. Багдат испытывал нервозность и не мог взять в толк, что обусловило ее в большей мере – волнение в связи с предстоящим выступлением перед внушительной и незнакомой аудиторией или возникшее чуть ранее легкое, но неотступное чувство физического дискомфорта.

Зал гудел, словно трансформатор, от голосов экспертов разных мастей. Философов, социологов, культурологов, психологов, антропологов, искусствоведов, кибернетиков, биологов, футурологов и прочих посланцев научных и квазинаучных дисциплин объединял интерес к элиенистике, она же ксеноморфология, – области знания, всплывшей, как новообразовавшийся остров, посреди смыслового и эстетического океана, рожденного идеями и образами фильма «Чужой». Собравшая их всех конференция была приурочена к четвертьвековому юбилею классической кинокартины Ридли Скотта.

– Итак, дамы и господа, продолжим наше заседание, – раздался хрипловатый голос модератора конференции, немолодого сухопарого очкарика, склонившегося над микрофоном, формой напоминавшим, и едва ли случайно, голову ксеноморфа.

Гул в зале стих, а взоры гостей, занимавших места вокруг внушительных габаритов овального стола, на небольшом удалении от которого была устроена трибуна для докладчиков, устремились на восседавшего в президиуме модератора. Багдат повел плечами, стряхивая оцепенение. Ощущение дискомфорта при этом, как ему показалось, начало переползать в недомогание.

– Напомню, сегодня мы уже имели удовольствие заслушать обозревателя «Франкфуртер Альгемайне» Юргена Кляйнбрюкера, представившего вольное эссе «Двадцатипятилетие «Чужого» как повод для критического переосмысления магистральных путей развития технологической цивилизации», профессора Тосисиро Накадзаву с его «Введением в прикладную ксеноморфологию под углом зрения проблем астробиологии и поиска внеземных цивилизаций», доктора Шломи Зонненберга и его доклад на тему «Обзор психоаналитических и гендерных аспектов «Чужого» в контексте актуальных общественно-политических вызовов XXI века».

Модератор взял паузу и панорамно одарил собравшихся улыбкой, вызвавшей у Багдата ассоциации с оскалом ксеноморфа. Для полноты сходства не хватало только слизи, капающей из хищно разверстого ротового аппарата.

– Кроме того, своими аналитическими выкладками нас порадовала мисс Лесли Морган из Эдинбургского Университета, развернувшая перед нами тезисы под заглавием «Социальная политика и трудовые отношения во вселенной «Чужого» как несущий элемент структурного базиса элиенистики». А также Ксавье Дюшанель, самый молодой участник нашего мероприятия, который изложил суть своей исследовательской работы, названной им «Размышления о «Чужом» сквозь призму постгуманизма».

Краем глаза Багдат заметил, как сидевший неподалеку канадец Дюшанель, услышав свою фамилию, сделал какой-то галантный жест, кажется, в адрес британки Морган. Впрочем, его внимание тут же вернулось к собственной персоне, разделившись между ожидающим своего часа докладом и то усиливающимися, то утихающими неприятными ощущениями чуть повыше желудка.

– Каждый из выступивших ответил на серию вопросов, возникших у слушателей, что, несомненно, обогатило наше общее понимание проблематики, затронутой оригинальным фильмом Ридли Скотта, равно как и лишний раз напомнило всем о непреходящем значении данного произведения, вышедшего далеко за рамки своего жанра, вида искусства и самой эпохи. Значение это только крепнет из года в год и будет, не сомневаемся, крепнуть и впредь, параллельно с чем мы ожидаем бурного развития ксеноморфологии, ее вовлечения в академическую орбиту и закрепления за ней равного с существующими научными дисциплинами статуса.

Багдат поглядел на пустую трибуну с приготовленным там стаканом воды, сжал в руках стопочку листков и заерзал на стуле, когда модератор, сверившись со списком у себя на столе, кашлянул и объявил:

– Наш следующий спикер представляет Казахстан – республику в Центральной Азии, соседствующую с такими государствами, как Китай, Россия и Монголия. Не все, возможно, осведомлены, но Казахстан представляет собой один из самых увесистых осколков, оставшиеся на месте бывшего Советского Союза, и входит в десятку крупнейших территориальных образований не только Евразии, но и всего мира. И было бы досадным упущением, если бы такая страна оставалась не нанесенной на международную карту элиенистики. Сделать первый шаг к устранению данного пробела и призван мистер Багдат Медет...

Багдат машинально подметил, что его фамилия была произнесена как «Мэдэт», с ударением на первый слог.

– ...который в отведенное регламентом время озвучит основополагающие для его доклада мысли и положения. Озаглавлен же доклад следующим образом: «Дискурс, наследие и уроки «Чужого» и их соотношение с философскими и правовыми компонентами степной (кочевой) культуры», – закончил представление модератор.

Раздались ободряющие хлопки, многие из собравшихся изобразили вежливое приятие, а на бледном лице Юргена Кляйнбрюкера из «Франкфуртер Альгемайне» Багдат даже увидел улыбку, показавшейся ему искренней. Делегат Казахстана поднялся и, переваливаясь на ходу, как борец вольного стиля, коим он, в некоторой степени, и был, поскольку баловался указанным видом борьбы в молодые годы, неспешно прошел к трибуне. По пути он с неудовольствием отметил появление в груди сдавленности и жжения, но виду не подал.

– Хочу поблагодарить организаторов настоящего форума за приглашение и выразить глубокое уважение всем его участникам, – произнес Багдат на угловатом английском и с акцентом, сразу придавшем глобальному ксеноморфологическому слету тюркского колорита.

Суть доклада «мистера Мэдэта» заключалась в том, что казахстанских аналитиков «Чужой» всем великолепием своей интеллектуально-эстетической методологии заставил заново, по-иному взглянуть на ценности и идеологемы кочевой цивилизации. Последние же, подчеркнул докладчик, по широко распространенному в научных и политологических кругах мнению, определили характер коллективного сознания на значительной части евразийского пространства.

– Нам с коллегами прежде всего бросилась в глаза своеобразная перекличка между одиссеей звездолета «Ностромо», основного места действия фильма, и странствиями наших кочевых предков. Они, номады старины, пускались в путь по маршрутам Великой степи, которая бесприютностью, суровостью и пустынностью, особенно в холодное время года, в известной мере сравнима с неизмеримыми далями открытого космоса, изображенного в «Чужом», кажется их моделью. В кочевом обществе издревле важнейшую роль играл эмпатический контакт. Каковой контакт можно было найти в любом встречном хабитате – то есть определенном пункте временного, продолжительного или постоянного проживания и деятельности людей. Таким хабитатом могла была одинокая кибитка бедного степняка, целая агломерация кочевых групп, устроившая сезонный лагерь на пригодном для выпаса скота участке степи, или же любой объект оседлого существования вроде городища или крепости. Конному и уж тем более пешему путнику здесь была обеспечена доля упомянутой эмпатии в комплекте с кровом и пищей, потому как распахивавшие перед ним двери хозяева были отлично осведомлены об изматывающем и небезопасном характере путешествий по степным просторам. Глубокое понимание этого фактора и послужило основой для традиции гостеприимства, которым всегда славился Казахстан. Пользуясь случаем, хотел бы пригласить вас посетить нашу страну, где вы сможете напрямую оценить специфику данного социально-культурного института и испытать на себе, как он работает. Здесь, следует отметить, кроется ключевая для кочевой цивилизации составляющая концепции человечности и человеческого. Это то, как мы понимаем идею гуманности, универсальную для любой культуры, существующей в мире.

Багдат сделал паузу, перевел дыхание, потер засаднившую грудь и продолжил.

– «Ностромо» прибыл на планетоид LV-426 в системе Дзета Сетки, отреагировав на поступавший оттуда радиосигнал. Но вместо эмпатического контакта, вместо теплого приема экипаж корабля встретил холод, пустоту, враждебность и, в конечном итоге, смерть, что позволяет воспринимать мир «Чужого» как концентрированное выражение антигуманности, чего-то фундаментально и принципиально чуждого человеку и человеческому. Наиболее же прямым воплощением этой смертельной враждебности заявлен ксеноморф – тот самый Чужой. Он не только не делится с путниками кровом и эмпатией, не только не предоставляет им пищу и отдых для восстановления сил, а, напротив, сам использует их для собственных биологических нужд. Большего кошмара с точки зрения степного менталитета невозможно придумать! Притом делает это монстр с невероятным коварством и изощренностью, каждым осуществленным актом ярко манифестируя собственную предельную чуждость и античеловечность.

Неловко зашелестев своими записями, Багдат пригладил галстук и судорожно кашлянул от боли, вспыхнувшей в теле, как пламя газовой горелки. Он дождался, когда боль сойдет на нет, и отер пот со лба. Потом отхлебнул из стакана и поглядел в зал, откуда на него воззрились десятки пар глаз, включая внимательные серые глаза Юргена Кляйнбрюкера.

– Кстати, поначалу мы с коллегами были близки к консенсусу, что «Чужого» следует толковать как прозрачную валеологическую аллегорию. В таком примерно ключе: «Ностромо» символизирует человеческий организм, ксеноморф – проникшее внутрь инородное тело типа вируса или микроба, которое начинает активно угрожать здоровью и даже жизни человека. Израсходовав часть своих жизненных ресурсов, организм находит силы выбросить пакость наружу, вытолкнуть ее вовне, как борец вышвыривает соперника за пределы ковра или ринга. Вот только в рассматриваемом случае приходится говорить, по большому счету, о пирровой победе, так как корабль уничтожен вслед за своим несчастным экипажем. Все, что осталось от всей экспедиции – небольшой челнок с единственным выжившим членом команды и рыжим котом на борту. Хотя избавиться от опасного врага и удалось, но ущерб, нанесенный им, в некотором роде сравним с ущербом организму после, скажем, тяжелейшей травмы, инсульта, удаления почки или ампутации конечностей. То есть организм подвергается определенной децимации и выходит из критического положения в чрезвычайно ослабленном, инвалидном состоянии, лишенным способности реализовывать какие-то из своих прежних нормальных функций.

Докладчик снова замолк на несколько секунд. Ему пришлось собрать в кулак волю, чтобы подавить поднявшуюся к горлу тошнотворную, выворачивающую внутренности волну.

– От биологических аналогий мы закономерно пришли к более широким и далеко идущим обобщениям, – наконец выдавил Багдат. – Имеются в виду параллели между жизненным циклом, на котором основана активность Чужого, и феноменом социально-политической тирании, поскольку уместно, как нам представляется, говорить о схожей природе того и другого. В одном случае субъектами взаимоотношений являются ксеноморф и человек, в другом – тираническая верхушка и общество. И там, и там нетрудно отметить паразитический и одновременно угнетающе-подчиняющий характер взаимосвязи, устанавливающейся между субъектами. Напомню, что Чужой проходит пять последовательно сменяющих одна другую стадий развития – яйцо, лицехват, эмбрион, грудолом, взрослая особь. Так же, как эмбрион должен сформироваться внутри носителя, в его грудной клетке, рядом с жизненно важными системами организма, так и тирании требуется вызреть внутри общественной структуры, а именно – внутри ее несущей части, политического скелета, где находятся источники управления, до поры не выказывая своей уродливой наружности.

Последовал новый прилив болевых ощущений, ожививший в памяти Багдата воспоминания о его схватках на борцовском ковре, где он выступал в роли спарринг-партнера у одного перспективного кандидата в сборную республики. Подавив и его, он повел плечами и стал развивать мысль дальше:

– «Чужой» очень ярко иллюстрирует момент импрегнации жертвы, что хорошо соотносится с ситуацией, когда доселе свободный от враждебных ему элементов социальный организм заражается и становится средой для развития разрушительного эмбриона, впоследствии проникающего прямиком в управленческий аппарат общества. В этом смысле сопровождающие инфильтрацию чужеродного агрессора действия лицехвата, лишающего человека чувств и вводящего его в похожее на кому состояние, воспринимаются в качестве метафоры того, как социуму принудительно ограничивают пути свободного приема сенсорных данных извне. У жертвы в результате атаки блокируются зрение, двигательные функции, возможность вызывать помощь со стороны и вообще что-либо открыто выражать – сравните это с излюбленными приемами диктатур вроде уничтожения каналов обратной связи, ограничения свободы слова и внедрения цензуры в информационно-культурной сфере. Нарушается нормальный контакт системы с внешним миром, она превращается в подчиненный объект, основательно придушенный, причем так, чтобы только ввести его на время в летаргию безволия, но не убить раньше времени и не потревожить, спровоцировав на решительное противодействие, какие-либо силы, способные помешать спрятавшемуся враждебному организму окрепнуть и достичь нужной ему стадии зрелости.

Зал внимательно, с напряжением слушал, как Багдат говорил, превозмогая боль, становившуюся нестерпимой.

– Далее наружу властно выбирается грудолом, – лицо спикера на пару мгновений исказила пугающая гримаса, – окончательно хороня и отбрасывая структуру, послужившую ему временным прибежищем и питательным материалом... В широком смысле выход грудолома на авансцену еще не означает полного торжества Чужого, ведь это пока что не сильная, зрелая особь, и если своевременно принять меры, к примеру, выжечь ее напалмом, то опасность будет устранена. Погибшего же человека может заменить другой, то есть пострадавшая социополитическая конструкция еще подлежит восстановлению либо перестройке и в состоянии вернуться к нормальному, здоровому функционированию. Полная гибель системы – а вплоть до появления грудолома систему детерминирует и олицетворяет именно социум, а не внедрившийся в него опасный элемент, ибо только наличие социума дает монстру-тирану саму возможность, паразитируя, решать свои задачи, очень, к слову, примитивные – так вот, окончательная гибель системы и ее подмена чужеродными структурами наступает позже. И вот... для нас как молодого государства... более молодого, чем фильм Ридли Скотта... как страны, только начавшей движение по пути построения демократии, эти ксеноморфологические уроки служат напоминанием того, до какой степени важно, жизненно важно, не допустить прихода тирании...

Казахстанский делегат не смог закончить фразу и, задыхаясь, схватился за грудь. Скорчившийся, он опрокинул стакан и рассыпал по полу листки с докладом. Невыразимая боль, застилающая глаза и отключающая сознание, заполнила до краев все его существо. Утратив способность держаться на ногах, Багдат рухнул на пол и забился в конвульсиях под трибуной. Его горло исторгало сдавленные звуки, свидетельствовавшие об одном: он с ужасом понимал, что именно рвется наружу, ритмично и настойчиво. На секунду-другую толчки под ребрами прекращались, после чего давление изнутри возобновлялось с удвоенной энергией. Треск грудной клетки предвещал то страшное и неминуемое, что произошло в «Чужом» с одним из героев во время последнего совместного ужина экипажа «Ностромо». Только вместо экипажа астронавтов над агонизирующим несчастным столпились участники конференции, среди которых казахстанец успел разглядеть лицо профессора Тосисиро Накадзавы с застывшей на нем укоризненно-скорбной миной. Позади японца с панно безглазо таращился ксеноморф.

Теряя рассудок, «Мэдэт» напрягся всем телом и выдал конвульсивное движение, словно борец, пытающийся отчаянным рывком высвободиться из железного захвата оппонента, с неотвратимостью берущего верх, и, объятый животным отчаянием от осознания тщетности сопротивления, издал вопль, переходящий в предсмертный хрип. Потом дернулся и... вскочил с лезущими из орбит глазами.

Взмокший, обессиленный, похожий на эпилептика после припадка, Багдат отнял руки от груди, которой полагалось, исходя из кошмара предшествующих мгновений, иметь развороченный и окровавленный вид. Его глазам, однако, предстал подаренный женой галстук поверх чистой, ничем не запачканной рубашки, который повторял округлый контур упитанного брюшка и ленточным червем уползал под полы застегнутого на все пуговицы пиджака.

Сердце еще отстукивало частую дробь, но при виде обнадеживающей своим мирным видом, обыденной нормальностью картины стало успокаиваться, как это происходит вскоре по завершении схватки на ковре. Ужас быстро отступал, и до Багдата дошло, что он находится в зале заседаний, где вокруг сидело пара дюжин человек, похожих на него и знакомых ему. Некоторые из них тоже дремали или даже откровенно спали, кто-то тихонько резался в компьютерные игры на служебных ноутбуках. Он моментально определил, что никто из соседей и соратников не заметил его паники во сне, как и его истеричного пробуждения, спровоцированного бесконтрольным брожением в голове образов фильма Ридли Скотта и, кажется, чересчур сытным обедом в ведомственном буфете.

Вспомнив, что видеосъемка заседания, по заведенному обыкновению, не велась, он ощутил окончательное облегчение. Некогда преподаватель политологии и права, историк-энтузиаст, публицист-общественник, книгочей и киноман, а в последние полтора года неприметный депутат районного уровня, Багдат Медет выдохнул, шмыгнул носом, отер губы тыльной стороной ладони и поправил галстук, дабы согласовать его положение с воротником рубашки. Чуть задержав взгляд на знакомом каждому школьнику страны портретном изображении на стене зала заседаний, он наконец принял в кресле положение, подобающее законотворцу. Не считая слабой боли в груди – да и та, в общем-то, затихала – все было в порядке.