кистью по губам
Если Мунбёль предпочитала пончики с фиолетовой посыпкой, то Хвиин предпочитала вообще не есть в обществе художницы — слишком уж сладко потом она облизывала пальцы и показывала, какое же это наслаждение — есть именно эту выпечку. Если Мун была воздушной, лёгкой и наслаждалась каждым днём, стараясь их запечатлеть на картинах, то Чон ходила мрачнее тучи и лишь косилась на подругу, которая была будто бы чуть больше, чем подруга.
Их знакомство началось в колледже, где они изучали декоративно-прикладное искусство: у них часто были потоковые лекции, а потом их разбросало по разным факультетам, но связи сохранились. Вот и после выпуска стали общаться, потому что иначе никак, иначе друзей нет, и пускай жизнерадостная Бёри раздражает до одури Хвиин, они как-то вместе уживаются.
— Может, всё-таки попозируешь мне в фиолетовых тонах? — Чон тронула свою макушку — совсем недавно подруги одинаково окрасили волосы, только у Хви цвет получился темнее, и она задумалась — фиолетовые волосы на фиолетовом фоне? Это Бёри любила фиолетовый, правильно, это ведь цвет психически неуравновешенных и творческих людей, попадание в два из двух в её случае.
— И что мне за это будет? — не сказать, что Хвиин флиртовала, просто всерьёз уточняла, может, что-нибудь да перепадёт.
— Почёт и уважение!
Мунбёль, такая милая и радостная, не знала, что Хвиин хотела насадить её пальцы на проволоку и хорошенько, до боли закрутить. Потому что от её позитива становилось тошно и неуютно, но вместе с тем это странно... нравилось? Будто бы, кроме Бёри, с Хвиин никто общаться и не будет больше, потому что та выглядит так, будто может убить взглядом, а потом расчленить с особым изощрением. Стоило ли вообще пытаться с ней заговорить и уж тем более подружиться? Нет. Она сама не подпустит. Только Мун подпустила, да и то кажется, что зря — суёт постоянно свои пончики, предлагает чай с розмарином и берёт самую большую кисть, чтобы красными красками на губах подруги нарисовать крест. Знак молчания. Покорности. Хвиин потом долго отмывала масляную краску и орала, что больше не придёт в студию. Приходила. И не раз.
— Напомни, почему я с тобой дружу?..
— Потому что ты меня любишь.
Хвиин не умела любить, кажется. Она испытывала при виде людей лишь раздражение. Даже Мунбёль её раздражала. Хотя Чон всегда к ней возвращалась. Иного пути не было, ведь друзья по стране разбежались, как муравьи, осели в других местах и завели семьи. Им вроде всего по двадцать семь, а уже должны быть замужем, родить по ребёнку и наслаждаться семейной жизнью, да только вот как-то отвратительно думать о мужчине, о сексе с ним и рождении дитя. Хвиин, наверно, больше по девочкам. Мунбёль, кстати, точно по девочкам.
Она это показывает всем своим телом: подаётся вперёд, когда разговаривает с девушками, сладко улыбается и приглашает натурщиц — все женского пола. Потом достаёт шампанское и клубнику, расслабляет гостей и... может в шутку (или нет?) поцеловать, читая стихи и рассказывая необыкновенные истории из своей обыкновенной жизни. С Хвиин как-то так же было: Бёри напоила её, а потом поцеловала, да так, что наутро Чон проснулась с засосами на шее, а на саму Мун было страшно смотреть — так она светилась от любви и счастья. Ей нравилось целовать Хвиин. А Хвиин вроде как в тот момент была не против.
А сейчас даже против прикосновений.
Бёри всё же уговорила подругу на картину, но только одну — времени не было на баловство, следовало углубиться в работу и засыпать себя натуральными камнями, а потом всё это собранное вместе добро сфотографировать красиво и написать чудесный пост. «Агат, являющийся камнем Близнецов, дарит им спокойствие и терпение, а прекрасный жемчуг, защищающий этот знак зодиака, прекрасно дополнит украшение» — над этим предложением Чон сидела как-то пару часов и лучше ничего не выдумала. А вот Мунбёль сыплет цитатами и афоризмами через слово, потому что память у неё бесконечная, как и воображение. Почему-то она во всём лучше Чон. Наверно, поэтому и хотелось проткнуть ей пальцы проволокой.
— Расслабься, — и Хвиин расправила плечи, — не показывай напряжение. Тебе важно лишь дать знать, что ты лёгкая и воздушная, а уже потом покажешь, какая ты на самом деле.
— Все девочки на твоих картинах написаны под девизом «казаться», а не «быть»?
— Они все нормально воспринимали своё тело. Но ты его ненавидишь.
И действительно — Хвиин его ненавидела. Бёри будто знала подругу наизусть, в то время как сама Чон не могла разгадать ни единой эмоции на лицах людей. Ей это было чуждо, недоступно, непонятно.
— Возлюби себя — и на картине появишься ты настоящая, какая ты есть на самом деле, потому что... потому что ты очень красивая, — и Бёри смущённо опустила глаза.
— Скольким девочкам ты это говорила?
— Никому.
— Только мне?
— Только тебе.
Хвиин упала с табуретки. Да быть того не может.
— Мунбёль, ты слишком любвеобильна, целуешься с кем придётся, а ещё рисуешь тех, кто этого не заслуживает, — строго выговорила девушка. — Когда же ты остановишься?
— Когда ты позволишь рисовать только себя, ясно? — вспылила Бёри. — Я люблю только тебя, хочу рисовать только тебя, и если есть идиот, который скажет, что я тебя не люблю, то этот придурок уж точно не заслуживает права общаться с нами!
— А я тебя не люблю.
Но почему-то при выходе из квартиры сердце у Хвиин болело. Она хотела к Бёри, что сейчас плакала в своей мастерской, очень сильно. Грёбаная жизнь. Грёбаная судьба. Но Чон ни за что не сможет принять то, что чувствует к девушке.
Бёри слишком воздушная, Хвиин же тяжёлая на подъём. Одна слишком мечтательная, вторая суровая реалистка. Мун слишком красива, а Чон, по её личному мнению, отвратительна. Они — противоположности, которые не должны существовать в рамках одной плоскости. Только Хвиин не знает, что завтра придёт к безутешной подруге с шампанским и клубникой, позволит провести кистью по губам и сладко поцеловать, когда голову вскружат пузырьки.
Но это будет завтра. Сегодня Мунбёль страдает, а Хвиин думает, что потеряла единственную в своей жизни подругу.