7
- Арабские шейхи перестали ломаться, как целки и согласились продать свои вышки? - спросил Мирон, плюхнувшись в кресло за столом.
Ничто так не подпитывает эго, как пост генерального директора нефтяной компании, что уже практически монополист, если бы не государственные учреждения, которым постепенно перекрываются краники, с поступающим черным золотом по трубам, медленно нагибая всю промышленность. Потому что мужчина просто это может себе позволить: рассматривать свой европейский обгрызенный маникюр, пить кофе и пролистывать отчеты, пока по его особняку бродит новый домашний питомец.
- Перестали, но цена завышенная, - ответил Илья, положив перед ним договора.
- Вышки и полученная в последствии прибыль окупит затраты на эту хуеботню? - проговорил Федоров, листая бумаги.
- Мы сможем покрыть расходы без ущерба компании через три месяца, если купим то, что нам предлагают по заявленной цене, - сказал помощник. - Однако, мы не знаем, в каком состоянии там оборудование.
- Отправьте ревизию туда, - попросил Янович, взглянув на расчеты арабов, - Потому что с количеством ресурса меня явно пытаются хорошенько наебать.
- Может легче расторгнуть сделку, которая почти состоялась? - спросил Илья. - Это навредит репутации, они снизят цены.
- Ты идешь путем более ориентированым на внешние факторы, вроде СМИ, а я не хочу лишний раз видеть свое имя на первых полосах, - заметил Мирон, - Поэтому ревизия припугнет их, они снизят цены, но попросят без осмотра. Это нам и нужно.
- А если нет? - поинтересовался он.
- Тогда сбрасывай водородную бомбу, - пожал плечами мужчина, - Нам терять там уже будет нечего.
- Все шутите? - вздохнул Мамай.
- Плакать мне нужно, по-твоему? - вздернул бровь Федоров. - Господи, прости, что упоминаю, ломается одна дамочка, образно говоря? Либо напоим и въебем, либо найдем другую.
- Как все просто, - покачал головой помощник.
- Да что вы, люди, любите все так усложнять, - прошептал Янович. - Вы сами придумываете себе проблемы, чтобы потом искать выход из созданной вами же задницы с дерьмом. Вам это нравится, я понять не могу? Вам доставляет удовольствие тонуть в собственном же лицемерии перед собой? Вам нравится себя жалеть или чувствовать себя полнейшим долбоебом, потому что ты сидишь в куче говна, которое сам наложил и не можешь встать?
- Вы о чем? - удивился Илья.
- Да обо всех вас, - выдохнул Мирон. - Гордо зовете себя венцом эволюции, когда, по сути, лишь еще одно ее звено.
Мужчина не любил людей, считал их противными и глупыми, ведь при их-то умственном потенциале можно давно было изобрести лекарства от всех болезней, но следом за этой мыслью шло осознание, что естественный отбор - намного лучше разделения по кастам: смерти похуй, насколько ты богат, Федоров знал, и бумажки не спасут, если в окно постучат лезвием косы.
- Знаешь, - проговорил Янович, подойдя к окну и взглянув на город под ним, - Говорят, что ненависть - последний этап эволюции.
"Fedorov Corporation" - яркая надпись, которая горит по ночам над Питером, будто показывая всем жителям, кто же здесь император, коронованный в терновый венец эволюции, потому что он ненавидит весь Совет, надоедливых паразитов, снующих там, внизу. Вы думали Мирон не любит себя? Ха, смешно!
- И если это действительно так, - усмехнулся мужчина, прищурившись, - То меня ждет деградация. Так хуево, на самом деле, понимать, что ты обречен стать таким же, как большинство, что ты тоже скоро будешь сидеть в своем же дерьме и не знать, что с этим делать.
- А почему вы не рассматриваете возможность остаться на пике?
- Потому что все в вашем мире, да и в моем, обречено на смерть - мне остается наблюдать за разрушением империй, как исчезают целые нации, - ответил Федоров. - Ничего не остается на пике. Зарождение, рост или развитие, стабильный высокий показатель, увядание и депрессия, что, в принципе, равносильно смерти. Когда-то в мире закончится нефть, и я останусь без работы, уйду в депрессию и сопьюсь.
- Вы уверены, что доживете до этого момента? - удивился Мамай.
- Хорошие парни уходят рано, - пожал плечами Янович, - А я, видимо, буду жить вечно. Да и, по сути, умирать тогда, когда только поперло, особого желания нет.
Оно, может, и поперло, но вкуса жизни Мирон давно не чувствовал: ни вкуса тутти-фрутти, ни изысканого красного вина, ни металлического привкуса крови на губах.