Глава 8
23.02.2021
6:46 (время точное)
Что же было дальше со мной? А дальше была встреча с теми, которых в святых книгах называют падшими, чья пища – страдания и боль живых, которых, эти живые, никогда не видят рядом с собой, иногда их близость ощущают, чувствуют наиболее проницательные, внимательные из них. Когда-то милосердие Бога сделало их практически никогда невидимыми для человеческих глаз, чтобы не ранить души людей их внешним видом, хотя на самом деле не в этом была главная причина их невидимости для них. Нет, их внешний вид действительно был настолько ужасен, что без содрогания на них невозможно было смотреть, но ужаснее всего было их внутреннее содержание, их естество, настолько тёмное, настолько чудовищное, что именно оно вызывало кошмар при их лицезрении. Концентрация зла, предельного, ничем не сдерживаемого изнутри была такой, что именно она вызывала физических ужас и отвращение к ним, а не их внешность, которая у многих напоминала обычную человеческую, но с такими излучениями не добра, не любви ко всему, что если бы обычным людям дали бы возможность хотя бы раз увидеть их перед собой воочию, то для них это было бы потрясением на всю оставшуюся жизнь от которого многие вряд ли бы отошли. Вот поэтому всё светлое, доброе в мире постоянно ограждает людей от лицезрения этих тёмных созданий на земле, многие из которых, к слову сказать, вполне комфортно живут рядом с живыми, питаясь их несветлыми энергиями, которые исходят от них вовремя каких-то критических жизненных ситуаций.
Но сейчас не об этом речь, а о том, как же все начиналось на этот раз. А очень просто. Я подошёл к зеркалу в коридоре, чтобы вспомнить как я выгляжу на самом деле, но отражения своего я в нём уже не увидел, меня не было уже ни в этом коридоре, ни в этом доме...
Я находился в рейсовом автобусе где-то в Югославии, где-то в конце восьмидесятых. Заканчивались, подходили к концу последние дни лета. На дворе стояла неимоверная сорокоградусная жара, а мы въезжали только на окраины Белграда.
Я смотрел на людей, стоящих рядом со мной, в плотно набитом салоне, которых полуденное солнце словно выжигало изнутри, обливаясь потом, меня вдруг охватила тягучая пронзительная тоска, смешанная с тихим бессилием, понятным только мне, она все сильнее и сильнее охватывала меня своими невидимыми мучительными потоками.
Как тонущий корабль, обреченный на гибель наш автобус плыл в мареве раскаленного воздуха, неминуемо приближаясь к своей последней остановке, о которой пока знал в этом салоне только я. Когда автобус доехал до пункта назначения, до своей конечной остановки в центре города и люди начали с облегчением его покидать, я о них уже всё знал и от этого мне становилось ещё печальнее, потому что многие из них должны будут скоро исчезнуть в пламени гражданской войны, которая придет в эту страну очень скоро и о которой они ещё ничего не знают, и о начале которой даже не подозревают.
И наблюдая, как они выходят из автобуса, торопясь уйти подальше от него в спасительные для себя тени, по скорее спрятаться в них, мне казалось, что они уже начинают исчезать, растворяться в усталом от жары воздухе, словно репетируя свой окончательный уход из этого мира уже сейчас. Но благодаря невидимому никому все тому же милосердию, они об этом узнают только тогда, когда изменить ничего нельзя будет и останется им просто жить до тех пор, пока...пока их не станет.
И глядя на них сейчас, постепенно исчезающих из моих глаз, я понимал, что в этом предстоящем порядке вещей я ничего изменить не смогу, как и сказать им об этом, но даже если бы я сказал им об этом, они все равно не поверят мне, поэтому всё должно было оставаться так, как есть. Просто летний жаркий день, просто остановившийся, приехавший к своей остановке автобус. Вот и всё.
Из этого автобуса я выходил последним и усилием воли вышел не в югославскую жару, а в её зиму. Холодную и сырую. И сразу побежал по безлюдной дороге, ведущей к заброшенному железнодорожному переезду. Хорошо, что снега в эту зиму выпало мало и дорога была почти чистая от него. Бежалось легко.
Где-то в километре отсюда, просто на рельсах, стоял обычный канцелярский стул с ещё живым человеком, он был сильно избит и крепко связан. Рядом стоял один из членов местной боснийской мафии и следил, чтобы он не пришёл в себя. В десяти метрах от них стояла машина, в которой находился ещё один бандит.
Предстоящая казнь должна была снята быть на видеокамеру, которую тот, что сидел в машине, держал на коленях, до появления поезда оставалось минут пятнадцать-двадцать. Убийцы вели себя спокойно, они знали местность – пустынная, безлюдная, их вряд ли кто-то увидит, а если и увидит, то ничего никому не скажет. Местные хорошо знали, кто они и всегда обходили стороной, но даже если кто-то из них и увидел бы их сейчас там, то вряд ли до конца догадался бы, что на самом деле там происходит. Расправа, снятая на видеокамеру, была лишь так называемым жизненным фоном этих событий, его внешней картинкой, подкладкой, за которой умело скрывалось главное то, что оставалось за кадром, там за потусторонней чертой, никому не видимой, находились, застыв в напряженном ожидании, настоящее и главные любители ничем не прикрытых страданий. Это они, а не эти жалкие люди из местной мафии, присмотрели для себя этот железнодорожный переезд, чтобы не просто так в очередной раз разжечь для себя такой жестоко-волнующий их всегда «костёр страстей», чтобы как можно дольше погреться над ним, как можно дольше насладиться тёмными энергиями, которые будут от него, этого костра, исходить и которые они из людей помимо этого будут выдавливать, как из тюбиков, под разными поводами и предлогами.
На этот раз, в этом случае, этот затерянный переезд давно заброшенный и забытый всеми, должен был послужить нерядовой «столовой» для них. Самые умные и дальновидные из падших, решили сделать из него, на будущее, некое подобие резервуара для так необходимых для их пропитания страданий. Для этого они провели ещё с полгода назад свою генеральную репетицию будущего события-спектакля, который вот-вот должен был обрести так называемую плотность, материальность совершенного, чтобы затем по законам своих демонических технологий, стать катализатором, своеобразным тёмный детонатором, ещё большего в разы злодеяния, которое заключалось в создании тут и сейчас, в виде будущего наезда поезда, не на этого жалкого, никчемного бандита, а на огромную фуру-трейлер с беженцами, которая должна была проехать здесь в будущем и чье точное время этого момента, эти тёмные твари, благодаря своим магическим, насквозь чёрным способностям, давно для себя вычислили, и для реализации всего этого зверского плана им теперь не хватало только одного – стремительно приближающегося поезда на этого бандита, без сознания сидящего сейчас на его пути.
Я уже добегал до переезда, когда увидел наконец силуэты своих падших «друзей», которых вряд ли бы кто-то, кроме меня, увидел бы здесь. Они слишком хорошо умели прятать себя среди повседневности, чтобы их мог кто-то увидеть. Они стояли в отдалении от убийц, образуя своеобразное магическое оцепление вокруг них, чтобы никто не мог им помешать провести свой ритуал так называемый закраски кровью этой территории, этого места под предстоящее, будущее преступление.
Заметив моё приближение, некоторые из них рванулись в бешенстве ко мне, чтобы как-то помешать. Но было уже поздно. Бандита в машине я нейтрализовал одним ударом в голову, со вторым завязалась короткая схватка.
Скорый поезд был в сотни метрах от нас, когда я освободился и от второго убийцы, и за мгновения до столкновения успел связанного на стуле отшвырнуть ногой с путей на противоположную сторону от себя. Сам едва успел застыть в считаных сантиметрах от проносящихся вагонов. Моё обледенелое лицо почти касалось их холодной стали, мелькающей мимо меня. Что-то острое, торчащее из обшивки последнего вагона, едва не вырвало мне пол-лица, но в последние секунды я успел каким-то чудом отстраниться от него и острый металл только немного рассек мне лицо.
Когда поезд, наконец-то, исчез вдали мои тёмные «друзья» в неописуемой ярости покинули это место, ставшее теперь абсолютно бесполезным для них, жалея только об одном, что так и не успели приблизиться ко мне, добраться до меня в последний момент, когда я только подбегал к месту предполагаемой казни.
Приведя в чувство только что спасенного, я развязал и освободил его, после чего повёл по дороге к ближайшему населенному пункту. Его несостоявшиеся убийцы продолжали лежать в беспамятстве, там, где я их оставил. Через некоторое время нас подобрал местный житель, выехавший в это утро на работу. Что было потом? Больше ничего интересного. Я оставил его на пороге маленькой больницы, чтобы ему оказали первую медицинскую помощь. Он был сильно избит. А сам после этого вернулся туда, откуда пришёл.