Книга первая. Закон воина. 5
***
Прошло два года.
Коля вытянулся и возмужал, поражая редкостной, пугающей красотой. Какая девчонка не маялась бессонницей по ночам, вспоминая широкие плечи, скуластое, волевое лицо и черные, бездонные глаза, пронизывающие до самых сокровенных уголков неспокойных девичьих душ?
Наталья тоже повзрослела и превратилась из замухрышки в статную, симпатичную девицу с не по возрасту задумчивым взглядом. Правда, ей далеко было до Татьяны?—?первой красавицы на селе, да и, пожалуй, во всей округе. Русая коса до поясницы в руку толщиной, фигура богини и огромные, нереально зеленые глазищи заставляли оборачиваться не только молодых парней, но и уже пожилых мужиков, давно променявших ласки своих жен на бутылку самогона.
— Ух, дьяволица! Такую бы прижать в темном углу, да и помереть от счастья, — облизывались они, провожая маслеными взглядами крутой Танюхин зад.
Однако Таня вроде и не замечала столь пристального внимания мужской половины населения, а всё чаще посматривала в сторону избы деда Евсея Минаича. Вездесущие бабки понимающе кивали и, сплевывая шелуху от семечек в пыль, гадали?—?в этом или в следующем году пойдут под венец Татьяна с Евсеевым Колькой. Только дело было за малым?—?Колька, казалось, и не замечал Таниного существования. По-прежнему ходил в лес с Натальей, помогал по хозяйству и на пару с ней спасал от болезней и разной другой напасти односельчан и их домашнюю животину.
Наконец, однажды Татьяна не выдержала и вечером подсела на завалинку деда Евсея, улучив момент, когда рядом с Колькой никого не было.
Поздоровались. Посидели, помолчали. Татьяна поерзала туда-сюда пышным задом, подала вперед и без того высокую грудь с невзначай расстегнутой верхней пуговицей праздничной кофты и задушевно начала:
— Что ж ты, Коленька, ни на танцы, ни на гулянки не ходишь, все с дедом старым да с Наташкой. А веселиться-то когда ж?
Колька пожал плечами:
— Да мне и так с ними весело. А танцевать-то я и не умею…
— Хочешь, научу??—?Татьяна придвинулась поближе. — Приходи завтра в клуб…
— Да не, Тань, не по мне это. Спасибо тебе, я уж как-нибудь так…
— А хочешь, ко мне приходи… — совсем потерявшая стыд, раскрасневшаяся деваха взяла парня за руку и, прижавшись упругой грудью, жарко зашептала в ухо:?—?Приходи, любый, измаялась вся. Приворожил ты меня, колдун проклятый, заснуть не могу, глаза закрою?—?ты стоишь…
— Да ты что, Танька, ополоумела…
Колька вскочил с завалинки и резво чесанул в избу?—?только пятки засверкали…
— Ну и черт с тобой!
Танька в слезах, кусая губы, вскочила с завалинки и побежала прочь от избы.
— Пропади ты пропадом, век бы тебя не видать…
Но давно известно: просто сказать, да не просто забыть. Видать, крепко втюрилась Танюха в Кольку, если через неделю вновь подловила парня одного в лесу, куда тот пошел по какой-то своей ведовской надобности.
— Погоди, Коленька, — девушка ухватила парня за рукав. — Ты уж прости меня, дуру, за прошлое, совсем я стыд потеряла. Да только не могу я без тебя, хоть вешайся. Не думала, что такое в жизни взаправду бывает, не верила. А сейчас… Хочешь, бей меня, хочешь?—?ругай, только не уходи…
Девчонка упала перед парнем на колени:
— Любый мой, прошу Христом Богом, возьми меня прям здесь, не венчанную. А потом?—?хоть трава не расти. Бог меня простит, люблю я тебя…
Другой мужик на месте Кольки давно бы потерял голову и, не боясь ни Бога, ни мести односельчан, завалил Танюху на мягкий лесной мох, наплевав на строгие и жестокие в этом отношении негласные законы глухих российских сел. Но смущенный Колька поднял девушку с коленей, погладил по голове и тихо сказал:
— Прости, Танюша. Красивая ты, хорошая. Но… я другую люблю…
— Наташку… — Танька смахнула навернувшиеся злые слезы. — Сучку-подкидыша… Грешишь с ней, вражина?
— Да она и не знает, что я люблю её, — Колька грустно улыбнулся. — Ходим вместе, живем, считай, в одной избе, а сказать не могу…
— Знаю я всё.
Наталья вышла из-за дерева.
— Следила, тварь??—?В изумрудных Танькиных глазах полыхнула ненависть.
— Да не следила?—?мимо шла. А чё следить? Тебя небось в деревне слыхать… А Коля пусть сам выбирает, кто ему больше по сердцу.
Наталья подошла и прижалась к парню.
— Да выбрал я давно уж… Ты прости, Тань, видать, не судьба…
Татьяна медленно пятилась назад. Красивое лицо девушки перекосила дьявольская ухмылка. Глаза из-под густых бровей глядели жутко, пальцы сжатых кулаков побелели, между ними проступила кровь от воткнувшихся в ладони ногтей.
— Ну попомнишь ты меня, Коленька. И ты, подруга, попомнишь. Мне не судьба, да и вам, ведьмаки, счастья не будет… Будьте вы прокляты!
С этими словами Татьяна скрылась за деревьями.
«Попомнишь… Будьте прокляты…»?—?эхом отозвался лес.
— Странная она, — Николай пожал плечами. — Мы ж ничего ей не сделали. Зачем проклинать-то?
— Люди злые, Коленька, — Наташка крепче прижалась к парню. — Злые и завистливые… Но с тобой мне ничего не страшно…
— Как бы Танька не натворила чего. Чует мое сердце?—?беда будет, — мрачно сказал Николай, обнимая подругу.
***
Однако в последующую неделю все было спокойно. Только Танькина мать ходила по дворам, спрашивая у людей:
— Вы, часом, мою дурёху не видали?
Люди в ответ пожимали плечами?—?мало ли куда может запропаститься молодая, своенравная девка? Может, хахаль в соседней деревне завелся, а может, и вовсе из нашей глухомани в райцентр махнула.
— Чего такой красавице делать в нашем захолустье? Объявится непутевая, не гоношись, мать, раньше времени, — говорили люди…
Прошла неделя, другая, и вдруг однажды хмурым утром деревню поднял на ноги истошный женский вопль. Голосила Танькина мать. Татьяна действительно объявилась.
Возвращаясь из ночного, пастухи увидали в озерной ряске край знакомой всей деревне кофты. Почуя неладное, принесли багры и вытащили на берег то, что совсем недавно было Татьяной.
Распухшее, порченное тлением и озёрными жителями тело вместо былого восхищения вызывало лишь ужас. Только лицо красавицы смерть как бы не решилась превратить в уродливую маску. Казалось, что девушка уснула и чему-то улыбается во сне. Только улыбка была ехидной и торжествующей, как у садиста-палача, наконец-то прикончившего свою жертву. Люди, суеверно крестясь, отходили от трупа?—?по коже мороз шел от зрелища столь странной посмертной гримасы. Даже голосившая родная мать, увидев лицо дочери, замолчала, охнула, прикрыла рот рукой и попятилась назад.
— Ведьма… — пробормотал кто-то в толпе.
А кто-то, напротив, припомнил, как Татьяна в слезах убегала от Кольки, как последние дни ходила сама не своя. Еще кто-то услышал и подхватил… И вот уже вся толпа, разом забыв всё добро, которое Наталья и Николай делали людям, поначалу тихо, а после во весь голос зароптала:
— Ведьмаки девку спортили… Точно, они, больше некому…
— Будя!?—?возвысил голос председатель сельсовета. — Сама Танька за парнем бегала, а что утопилась?—?дура девка, не тем будь помянута. Надоть теперь о похоронах думать, а не самосуд над безвинными чинить…
Толпа поворчала маленько, погудела недовольно, да и начала потихоньку расходиться.
Труп погрузили на телегу и увезли, но долго ещё после похорон вспоминали люди страшную улыбку утопленницы, втихаря прибавляя: «Спортил не иначе ведьмак девку, как есть спортил…»?—?не забывая, однако, в случае какой беды или хвори, пряча глаза от соседей, идти на поклон к тому самому «ведьмаку».
Хоть и не в чем было винить ни Кольку, ни Наташку, но суеверный народ стал ещё больше их сторониться…
Но людская память короткая. Может, со временем забыл бы народ деревенский о своих страхах и подозрениях. Но ведь не зря говорят?—?беда не приходит одна.
***
Шла как-то из курятника бабка Гришачиха, шкандыбала себе потихонечку, боясь лишний раз тряхнуть лукошко со свежими яйцами. Погода была отменная, небо чистое, ни облачка, ни ветерка. Вдруг неизвестно откуда налетевший вихрь с силой толкнул бабку в согнутую спину, сбил её с ног, швырнул об забор лукошко и… снова всё стало тихо, будто ничего и не было.
Встала бабка, отряхнулась, заплакала и побрела в избу. И с той поры каждый день, а особенно ночью, стала Гришачиха тихонько плакать-горевать неизвестно о чём, за короткий срок высохла вся и совсем перестала вставать с печки.
— Что с тобой, мама, — наперебой спрашивали её три сына-бугая.
— Ой, да хто ж его знаеть, сынки? Тяжко на душе, будто давит хто, а слезы сами и текуть… — тихо шамкала бабка, а соленые капли продолжали течь по морщинистым щекам, пропитывая вышитую цветами подушку. И совсем уж собрались сыновья идти к «ведьмакам» на поклон, как рано утром раздался стук в дверь их просторной избы.
— Ой, соколики, погадаю, всё как есть расскажу, что было, что будет…
На пороге стояла статная, очень красивая цыганка в красном платке. Чрезвычайно редко встречающиеся у кочевого народа зеленые глазищи странно контрастировали со смоляным буйством кудрявых волос. Гостья весело глядела на парней, звенело на шее монисто, и столько в ней было кипучей, первобытной энергии, что хотелось угодить этой женщине, подчиниться ее почти осязаемой силе, сделать то, что она пожелает, и рука любого хозяина сама тянулась положить в её котомку кусок пирога или монету.
Но парни стояли хмурые, исподлобья глядя на незваную гостью, и в дом её приглашать особо не торопились.
— Что, соколики, не верите в цыганскую ворожбу??—?Женщина сверкнула глазами и улыбнулась, показав ряд жемчужных зубов. — А я ведь знаю?—?горе поселилось в вашем доме. Злые люди порчу навели на вашу семью, да мать всё на себя приняла, а теперь мается…
— Откель знаешь??—?Старший положил руку на косяк и навис грузным телом над гостьей.
— Да все говорят… — Цыганка перестала улыбаться и чуть попятилась. — Ну не хотите, люди добрые, как хотите…
— Постой, — старший верзила немного смягчился. — Помочь сможешь?
— Отчего не помочь хорошим людям??—?оживилась цыганка.
— Заходи, добрая женщина, будь как дома. Только мамку спаси?—?плоха больно, — старший распахнул дверь и пропустил внутрь гостью, которая, позванивая браслетами и ожерельем, подошла к печке.
— Ой, горе тебе, женщина, — запричитала она над Гришачихой. — Злые люди позавидовали твоей семье, собрали волосы ваши и страшный заговор наложили на тебя и на детей твоих…
Бабка молча смотрела на цыганку, моргала подслеповатыми глазами, а слезы, не переставая, текли и текли…
— Могу помочь беде вашей, люди добрые… — цыганка повернулась к парням. — Да только дорого вам это обойдется, — закончила она тоном базарной торговки.
— Сколько??—?еще сильнее насупив брови, угрюмо спросил старший.
— Сто рублей?—?всего ничего за такую работу…
Братья повесили головы. Старший громко?—?как ножом по стеклу?—?скрипнул зубами. Таких денег не было не только в их крепком хозяйстве, да и, наверно, во всей деревне.
— Не горюйте, милые, — цыганка вновь подала голос, косясь на старшего. — Доброе дело, так и быть, сделаю, даже себе в убыток. Отдадите коня, повозку, шубу новую, сапоги?—?глядишь, и сочтемся.
Повздыхали братья, почесали затылки… Но чешись?—?не чешись, мать-то спасать надо… Ударили по рукам.
Цыганка чего-то пошептала, подожгла клок сухой травы, извлеченный из вороха цветастых юбок, бросила его в чашку с водой, напоила тем пойлом Гришачиху и повернулась к братьям:
— Всё, соколики. Будет ваша матушка здоровее и веселее прежнего…
— А не брешешь??—?Старший приподнялся со скамьи. — Что-то больно быстро ты лечишь, голубушка.
— А ты сам посмотри, милок, — цыганка засуетилась, явно опасаясь плечистого молодца. — Бабушка-то уже и не плачет…
Гришачиха, действительно, перестала плакать, и потухшие глаза потихоньку приобретали осмысленное выражение.
— Ничего, у нас пока поживешь, — произнес старший тоном, не допускающим возражений. — Встанет мать?—?все получишь сполна.
— Да как же так, родимый? Ведь уговор был… — запричитала гостья.
— Как сказал, так и будет, — старший поднялся и оправил рубаху. — А покуда вечерять будем.
Цыганка смирилась, поняв, что деваться некуда. Однако через два дня, когда Гришачиха действительно встала на ноги, вся деревня вышла провожать цыганку. Та ехала в честно заработанной повозке, сверкая зелеными, кого-то мучительно напоминающими глазищами и своей восхитительной улыбкой.
Проводив гостью до околицы, старший брат попридержал теперь уже чужого коня.
— Ты это… не серчай, ежели чего не так… Спасибо тебе за мать.
— Да ладно, — усмехнулась цыганка, — с Божьей помощью справилась.
— Ты скажи… — парень замялся, — кто мог это… ну… мать-то спортить…
— То сам думай, — цыганка тронула вожжи. — Говорят, есть у вас колдуны…
Повозка запылила по дороге, а парень сжимал белые от напряжения кулаки, глядя ей вслед, и повторял:
— Есть колдуны… есть…
***
________
1903 слова