Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В её глазах - молчание и страх,
А в нём - огонь, не знающий пощады.
Они в разлуке, каждый - на весах,
Где гнев и нежность мерят свои клятвы.

Он - камень, что упрямо смотрит вниз,
Она - вода, что шепчет, но не гасит.
Он рвёт себя, чтоб снова не склонить,
Но мысль о ней - в груди стучит и давит.

Всё - пауза, дыхание на ноль,
Ни правых, ни виновных - только тени.
Но даже холод, принятый с больной,
Не отменяет жажды возвращений.
_________________________________

Подвал был холодным, несмотря на то что над ним кипела жизнь: музыка, огни, алкоголь, гул голосов. Ни один из гостей не знал, что под их ногами - другое измерение. Неон наверху скрывал то, что творилось в сыром бетонном мешке с толстенными стенами. Здесь не было жалости. И не было света - только узкий луч лампы над креслом, к которому был привязан мужчина.

Кахраман стоял в тени, медленно закатывая рукава чёрной рубашки. Его лицо было каменным, ни одна мышца не дрогнула, взгляд - как лезвие. Сигарета между пальцами тлела неторопливо. Пахло кровью. Пахло страхом. И самой смертью, которая будто присела в углу и терпеливо ждала своей очереди.

Мужчина на кресле дышал прерывисто. Лицо его было разбито, на губах - кровь. Один глаз заплыл, губы дрожали. Но он всё ещё пытался держаться.

- Я... я уже всё сказал, - захрипел он, слюна и кровь стекали на майку.
Кахраман подошёл ближе, не спеша. Его ботинки глухо стучали по бетону, как отсчёт времени.

- Нет, - произнёс он низким голосом. - Ещё не всё.

Он не кричал. Он никогда не кричал. Кахраман Емирхан не нуждался в громких словах. Его молчание весило больше, чем чья-то истерика. Он просто взял металлический лом, положил его на ладони мужчины и стал медленно прижимать. Мужчина завизжал. Кахраман молчал.

- Ты... ты псих! - захлебнулся тот.
- Продолжай. - Голос Кахрамана был спокоен. Почти равнодушен.

Мужчина сорвался - то ли от страха, то ли от боли. И начал говорить. Медленно, ломаясь, вырывая слова сквозь зубы. О поставках. О людях. О крысе в системе. Кахраман кивал. Всё это он уже знал. Но ему нужно было услышать. Из его уст.

И вдруг - в какой-то момент - мужчина поднял заплывший глаз и с хриплой, мерзкой усмешкой выдохнул:

- Ты думаешь, она не узнает, с кем спит? Такая, как твоя Хаят... такие девочки всегда выбирают монстров. И кто знает, может она не такая уж и...

Он не успел договорить. Всё мгновенно изменилось.

Кахраман даже не закричал. Он просто взял лом и с силой ударил по креслу сбоку, так что тот содрогнулся, а металл вылетел из руки мужчины вместе с пальцами. В глазах Кахрамана на миг вспыхнуло нечто жуткое - не ярость даже, нет. Это было хищное, ледяное безумие.

Он наклонился ближе, ухватил мужчину за челюсть, сжал так, что хрустнули кости.

- Её имя не звучит в твоём гнилом рту, понял?

Мужчина стонал, плевался кровью. Кахраман отступил, бросил кровавый лом на пол. Он знал, что уже ничего не нужно - тело трясло в судорогах, сознание вот-вот отключится. Но он не позволил ему уйти. Не так просто.

Он прошёл к столу у стены, взял скальпель и вернулся. Всё остальное происходило в тишине. Только хриплое дыхание. Только всплески крови.

Он пытал его методично, без суеты. Без бешенства. Словно врач. Словно хирург - хладнокровный, расчётливый. Он не кричал. Только изредка напоминал:

- За каждое слово о ней... ты будешь платить.

А когда всё закончилось - он стоял один. В темноте. Над безжизненным телом. Кровь стекала с его рук. Он закрыл глаза. Вдохнул глубоко. И вытер руки платком, прежде чем уйти. Всё было закончено.

Но внутри него - нет. Там не заканчивалось ничего.

Он ещё не умер.

Хотя, глядя на его тело, трудно было поверить в это. Рубашка была изорвана и прилипла к окровавленному телу, грудь вздымалась в судорогах, глаза закатывались, а губы, ободранные до мяса, всё ещё пытались шевелиться. Кахраман стоял над ним, вглядываясь в остатки его сознания. Он знал, где граница. Он не хотел убивать - ещё нет. Смерть была слишком лёгким выходом. Он ждал слов. Правда. Причину.

Но каждую секунду она ускользала, захлёбываясь в боли и страхе.

- Почему вы пришли в дом? - тихо спросил он. - Кто послал?

Молчание. Глухое. Дерзкое. Злое.
Он кивнул - и подошёл к стене. Снял с крюка резиновый шланг и ведро с водой.

- Ты ведь знаешь, что сейчас будет, - произнёс он, разминая пальцы, словно готовясь к тренировке. - Но всё ещё держишься.

Он подошёл. Поднёс ведро, плеснул воду на лицо - и резко прижал мокрую тряпку ко рту и носу мужчины, перекрывая дыхание. Дёрганье, хрип, гортанные звуки. Паника.

- Говори, - спокойно выдохнул он, убирая тряпку.

- П-пошёл ты... - прохрипел мужчина, кашляя кровью и водой.

Снова. Холодный металл наручников вцепился в руки. В этот раз Кахраман взял пассатижи.

- Хорошо, - кивнул он. - Дальше - пальцы.

Щелчок. Первый палец сжался. Треск кости. Крик. Второй.
- За каждый твой ответ - ты сохраняешь часть себя, - сказал он. - Но если снова коснёшься Хаят своим грязным языком - я вырву язык.

Он не играл. Он не вёл спектакль. Всё было предельно реально.
Мужчина дёрнулся, глаза налились кровью, лицо исказилось.

- Хорошо! - заорал он. - Ладно! Я скажу!

Кахраман замер. Молча. Только смотрел.

- Это не я... это не моя инициатива... - захлёбывался он. - Нас... нас наняли. Мы... нам дали информацию, что у тебя в доме будет она. Девчонка... твоя жена. Это была ловушка. Хотели... её забрать. Использовать против тебя. Это всё - из-за неё. Кто-то знает, насколько она тебе дорога. Хотели выбить из-под тебя почву.

Тишина в подвале стала гробовой. Даже капли воды в ведре будто замерли.

Кахраман не сдвинулся с места. Он просто смотрел. Внутри него всё оледенело. Кто-то знал. Кто-то посмел. Прикоснуться к его самому уязвимому месту. К ней. К его Хаят.

Он сжал челюсть. Он не мог позволить себе эмоций. Ни паники. Ни боли. Только действие. Только холодная стратегия.
Но руки уже сжимались в кулаки.

- Кто дал приказ? - тихо. Опасно.

Мужчина замолчал.
- Не знаю. Клянусь... через третьи руки... какой-то старик... имя никто не говорил...

Кахраман отступил назад, глядя в его разбитое лицо.
И тогда... он просто достал нож. Длинный, хирургически острый.
- Ты полез в то, чего не понимаешь, - прошептал он. - И теперь... ты уйдёшь как тень. Больно. Медленно. Без следа.

То, что началось дальше, уже не было допросом. Это была кара. Хладнокровная, обдуманная, мстительная. Он не спешил. Он забирал у мужчины боль - по кусочкам. И в этой тишине подвала - с его бетонными стенами и криками, что никто не услышит, - рождалась новая ярость Кахрамана.

Тот, кто посмел посягнуть на Хаят, теперь попал в чёрный список.
И он поклянётся - этот список сгорит только тогда, когда последний виновный будет под землёй.

Кахраман не спешил.
Он стоял перед распростёртым телом, будто скульптор перед мраморной глыбой, что ещё не превратилась в завершённую работу. Его взгляд не дрожал. Ни на долю секунды. Ни малейшего сомнения. Перед ним - не человек. Уже нет. Только тело, оболочка. Он перестал быть личностью в тот момент, когда его гнилой рот посмел выговорить имя Хаят в грязном, низменном тоне. Когда он усмехнулся, произнося то, что нельзя было простить.

Он вытер лезвие о чёрную ткань, запах которой уже пропитался железом и потом, - и молча опустился на корточки. Мужчина дёрнулся, задыхаясь от боли, но Кахраман осторожно придержал его за челюсть.

- Я предупреждал, - произнёс он глухо. - Не трогай её даже в мыслях. Ты же не послушал.

Он взял металлический зажим, крепко зафиксировав распухший язык между зубами.
- Ты много говорил, - продолжал он. - Слишком много.

Холодный металл скользнул по поверхности языка, и мужчина, почувствовав остроту, забился в панике, но его движения были слабые, вялые. Связанные ноги, изломанные пальцы, кровь и страх - всё это сделало его слабым, как щенок.

И тогда лезвие скользнуло вниз. Резко. Без промедлений.

Крик. Дикий. Нечеловеческий. Гортанный.
Но не было больше слов. Только сдавленные всхлипы, захлёбывающиеся в крови.
Кахраман бросил окровавленный орган на бетонный пол, словно мусор, и поднялся на ноги.

- Ты стал тише, - прошептал он. - Наконец-то.

Он ходил по комнате, медленно. Звуки его шагов эхом разносились по подвалу. В углу - его чёрная кожаная сумка. Та самая, которую всегда приносили в случае... особых визитов. Он открыл её, достал длинные хирургические ножницы, покрытые старым налётом металла. Инструмент был тяжёлым, выверенным. Не для простых задач.

Кахраман подошёл к мужчине снова, опустился, и в его лице не было ни капли гнева. Только ледяное спокойствие.

- А теперь - последнее. - Голос прозвучал глухо, даже как-то отрешённо. - Ты лишишься того, чем так хвастался.

Он разорвал ткань брюк, не оставив ни намёка на стыд или пощаду. Мужчина бился в агонии, беззвучно, бессильно. Ему оставалось только смотреть. Чувствовать. Понимать.

Кахраман не отвёл взгляда, когда ножницы сомкнулись.
Треск, кровь, шипение боли.
Мужчина дёрнулся, как от удара током, но не закричал - не мог.
И Кахраман просто наблюдал, как по бетону растекается алая лужа.

Он встал. Вдохнул. Словно очищаясь.

- Ты посягнулся на то что принадлежит мне - произнёс он. - И теперь платишь за это.

Он достал пистолет. Один выстрел. Прямо в лоб.
Молчание. Тишина. Конец.

Кахраман смотрел на безжизненное тело и медленно выдохнул.
Он не чувствовал облегчения. Ни капли гордости. Это не победа. Это - необходимость.

Он повернулся, вытер руки от крови, и, не оборачиваясь, произнёс:

- Сжечь тело. Пусть исчезнет, как будто его никогда не было.

И ушёл.
С каждым шагом оставляя за спиной подвал, запах боли и расплаты, но в груди у него крепла ярость. Эта история только начиналась.
Потому что где-то... кто-то осмелился пойти против него. И выбрал самое опасное - его жену.
А это значит, что теперь он их найдёт. Всех.
И сожжёт до пепла.

Дом встретил его тишиной.

За тяжёлой деревянной дверью укрывался полумрак, и лишь тусклый свет бра в коридоре мягко скользил по его фигуре. Кахраман шёл медленно, словно под ногами был не мраморный пол, а вязкое болото. Его костюм был чёрным - но теперь он стал темнее. Мокрые пятна крови тянулись от груди до локтей, засохли на манжетах, покрыли пальцы. Запах - металлический, насыщенный, липкий - будто въелся в кожу.

Он не снимал пиджак. Не пытался стереть с лица следы крови. Даже не взглянул на охрану у дверей - лишь короткий кивок, словно подтверждение: «Я жив. Откройте».

Тяжёлым шагом он поднялся по лестнице. Молчал. Ни единого слова. Только дыхание - медленное, ровное. Но в этом молчании была буря.

Дверь в спальню была приоткрыта. Хаят сидела на краю кровати в пижаме, кутаясь в плед. Часы показывали за полночь. Она не спала. Не могла. Её тревога не отпускала с того самого момента, как он ушёл. Что-то внутри подсказывало ей - он не просто «в делах».

И когда он вошёл...
Она замерла.

- Кахраман? - голос дрогнул, сорвался почти в шёпот.

Он не ответил.

Она вскочила, плед соскользнул с плеч, и под босыми ногами мягко зашуршал ковёр. Она подбежала ближе, глаза распахнуты от ужаса - кровь. Слишком много крови. На лице, на груди, на руках. Это была не его кровь. Она поняла это сразу. Но от этого не стало легче.

- Что... что случилось? - выдохнула она. - Ты... ты ранен?

Он не остановился. Прошёл мимо, не глядя. Словно её не было. Словно она - воздух.

Хаят стояла, не зная, что делать. Сердце стучало громко, в висках пульсировала тревога. Его глаза... они были чёрными. Не от усталости, нет. Это был мрак. Бездна. Та, в которую она боялась заглянуть.

Словно не Кахраман вернулся в спальню. А кто-то другой.

Он вошёл в ванную, хлопнула дверь.
Шум воды.
Только он мог так резко открыть кран - до предела, чтобы сбить с себя не только кровь, но и остатки человеческого.

Хаят осталась одна. Стояла посреди комнаты, прижимая руки к груди. Не знала, чего больше - страха или боли. Хотела подойти. Поговорить. Спросить. Но его взгляд... он был каменным. Резал.

Слёзы подступили к глазам. Она знала - это был плохой знак. Когда он молчит. Когда уходит в воду. Когда не хочет, чтобы она видела, каким он стал там, снаружи.

Но ведь она - его жена. Она имеет право знать. Или нет?

Она сделала шаг к двери ванной...
Потом второй...
И остановилась.
Прислонилась лбом к прохладному дереву. Закрыла глаза.

Там, за стеной, был мужчина, который только что вершил правосудие по своим законам. И он не хотел, чтобы она видела ту сторону. Даже если эта сторона - ради неё.

Горячая вода стекала по его коже, смешиваясь с кровью, как будто смывала не только следы чужой плоти, но и всё то, что он только что сделал. Вода ударялась о кафель, струилась по мрамору, превращая ванную в паровую ловушку, и в этом глухом, замкнутом пространстве Кахраман, наконец, позволил себе выдохнуть.

Он стоял под душем, не шевелясь, как статуя. Пальцы сжаты в кулаки, плечи напряжены, будто даже вода не могла расслабить его. Внутри бушевало. Не гнев - это уже было пройдено. То, что кипело в нём сейчас, было глубже, темнее. Это была ревность, ярость, страх. За неё. За Хаят.

Он вспомнил каждое слово, сказанное тем человеком в подвале. Грязные, гнилые фразы, произнесённые с усмешкой, с вызовом. И как только речь зашла о Хаят, он потерял контроль. Не просто пытал - рвал. В нём не осталось человека. Осталась только звериная жажда - стереть того, кто осмелился говорить её имя с грязью на языке.

Он мог бы не убивать. Мог бы просто добиться информации. Но он не хотел просто знать. Он хотел наказать.

И даже сейчас, когда тело уже чистое, одежда лежала аккуратной стопкой на полке, а вода больше не была розовой - внутри всё равно не было облегчения.

Он вышел из душа, обмотавшись тёмным полотенцем, волосы мокрые, капли воды скользили по ключицам. Он встал перед зеркалом и смотрел на своё отражение. Долго. Не узнавал. Глаза были пустыми. Тени под ними - глубокими. Он выглядел как кто-то, кто давно уже прошёл точку невозврата.

---

Когда он открыл дверь и вернулся в спальню, Хаят сидела на кровати. Плед, заботливо наброшенный на плечи, не скрывал дрожи в её пальцах. Она взглянула на него - осторожно, с тревогой, но в глазах уже не было паники. Было ожидание. Терпеливое, почти взрослое.

Он накинул рубашку, не застёгивая её, прошёл в комнату молча. Несколько секунд - и тишина между ними стала оглушающей.

- Ты был в крови, - наконец сказала она, тихо, будто сама боялась звуков. - Это... было его?

Он остановился у окна. Не обернулся.

- Да.

- Он мёртв?

Молчание. Ответа не последовало. Но ей и не нужно было слышать «да». Всё было видно по его глазам.

- Из-за меня?

Он резко повернулся. Глаза его вспыхнули.

- Не говори так.

- Но ведь...

- Я сказал - не говори, - голос был твёрдым, низким. Как лезвие.

Хаят сжала губы. Пальцы вцепились в плед.

Он прошёл к ней, не спеша, опустился на край кровати, и на мгновение между ними повисло напряжение - словно вся комната застыла в ожидании следующего слова.

- С сегодняшнего дня, - начал он, не глядя на неё, - ты больше не выходишь за пределы особняка. Ни на шаг.

- Что? - её голос дрогнул. - Но почему?.. Я ведь...

- Это не обсуждается, - он посмотрел на неё. - И не смотри так. Это - ради твоей безопасности. Не больше.

- Но я не в клетке! - вспыхнула она. - Я не птица, чтобы ты меня держал под замком!

- Нет, - его голос был тихим. Но в этом спокойствии была угроза. - Ты моя жена. И если тебя хотят использовать против меня, я сделаю всё, чтобы этого не допустить.

Она прикусила губу. Молча. Слишком много эмоций в груди, чтобы вырвать хоть одно слово. Она чувствовала себя одновременно любимой и пленённой. Надёжность и страх - рядом, как две противоположности, связанные невидимой нитью.

Кахраман вдруг протянул руку:

- Телефон.

- Что?

- Телефон, Хаят, - спокойно, как приказ. - Я хочу знать, с кем ты общаешься. Кто звонит. Кто пишет. Я не доверяю никому.

Она медлила. Сердце стучало громко, в ушах. И не от страха - от обиды. Она посмотрела ему в глаза и медленно покачала головой.

- Нет.

Он не сразу отреагировал. Лицо его будто застыло. А потом, как по щелчку, стало каменным.

- Нет? - переспросил он холодно. - Это твой ответ?

- Да, - сказала она, чуть дрожащим голосом. - Я не скрываю ничего. Но это - моё личное. И если ты начнёшь отнимать даже это... что останется?

Он встал. Резко, но не грубо. Грудь его тяжело вздымалась, но он сдержался. Не крикнул. Не подошёл ближе. Он просто отвернулся.

Он стоял к ней спиной. Плечи подняты, пальцы на руках подрагивают от сдерживаемого напряжения. В комнате повисло гнетущее молчание. Время будто замедлилось. Даже тиканье старинных часов на стене звучало громче, будто природа сама насторожилась в ожидании грозы.

- Значит, ты хочешь всё усложнить, - тихо повторил он. И тишина после этих слов была страшнее крика.

Он развернулся медленно, но в глазах не осталось ни тени мягкости. Там было лишь железо - хищное, холодное, непреклонное. Хаят поднялась на ноги, сжав телефон в ладони, будто вцепилась в последнюю каплю свободы.

- Кахраман, не надо...

- Отдай. - Он подошёл ближе, шаг за шагом, не мигая. - Последний раз говорю по-хорошему.

Она отступила. Только на полшага. Но он видел - она не сдастся. Не сразу. Не без боли.

- Это неправильно.

- Я не собираюсь спорить. - В голосе не было эмоций, только ледяная решимость. - Я не могу рисковать.

Он шагнул вперёд. Резко. И в следующее мгновение его пальцы сомкнулись на её запястье. Не больно, но сильно. Уверенно.

- Отпусти, - прохрипела она. - Кахраман, прошу...

- Не вынуждай.

Хаят стиснула зубы, но пальцы разжались. Телефон выскользнул из ладони и оказался в его руках. Она отвернулась, будто сам жест вырвал у неё кусок души. Но он уже не смотрел на неё. Он полностью сосредоточился на устройстве.

Пальцы двигались быстро, точно, как у хирурга. Контакты. Сообщения. Журналы звонков. Он просматривал всё. Без остановки, без колебаний.

- У тебя есть телеграм, второй WhatsApp, - процедил он сквозь зубы. - И ты мне говоришь, что не скрываешь ничего?

- Это для общения с университетом, с друзьями. Там нет ничего важного.

Он не слушал. Или делал вид, что не слышит. Продолжал рыться. Проверил фотографии. Недавние файлы. Голосовые сообщения. Приложения. Чаты. Сердце его стучало всё громче, как барабаны перед боем.

И вдруг - остановка. Экран замер.

Номер. Незнакомый. Ни имени, ни фото. Просто сухой международный код. Но дата сообщения - несколько дней назад. И видеофайл.

Он открыл его. Сначала - чёрный экран. Потом вспышка света. Пыльный подвал. И его собственный голос. Хриплый, жестокий, врывающийся в тишину. Металлический стон, крик боли, звук удара. Он вспоминает это видео. Это то, что он отправил тому человеку, чтобы запугать. Чтобы донести послание. Но тогда оно должно было остаться закрытым кругом.

- Кто это тебе прислал? - тихо, почти угрожающе произнёс он.

- Что?..

- Это видео. С моей пыткой. Кто тебе его прислал, Хаят?

Она побледнела. По-настоящему.

- Я... я не знала, что оно у меня. Мне пришло странное сообщение, я испугалась, даже не стала открывать. Просто удалила и... забыла.

- Не лги мне. - Голос стал низким, грудным, хриплым. - Не смей.

Он шагнул к ней. Телефон в его руке словно горел.

- Ты должна была рассказать мне. Сразу. А вместо этого... ты пыталась скрыть это?!

- Я не хотела, чтобы ты снова убивал! - сорвалось с её губ. - Я просто боялась. Я думала, что это какая-то угроза, провокация! Я не знала, как... как правильно поступить...

Он смотрел на неё. И в его глазах - не злость. Глубже. Страх. Не за неё - за то, что она может стать уязвимостью. Что враг уже рядом. Что кто-то пытается проникнуть в их круг.

- С этого момента, - сказал он, глядя ей прямо в глаза, - всё будет иначе. Ты не понимаешь, насколько глубоко это идёт. Насколько близко они подобрались.

Он повернулся к двери. Но перед тем как выйти, бросил:

- Твой телефон останется у меня. И не вздумай искать его. Иначе... последствия будут.

И он ушёл. Не хлопнул дверью. Просто закрыл её за собой. А Хаят осталась стоять посреди комнаты - с ощущением, будто её сердце вырвали из груди, а воздух стал слишком тяжёлым, чтобы дышать.

_________________________________

Кахраман сжал телефон так, что тот хрустнул в его ладони. Он даже не сразу понял, насколько сильно напряг пальцы. Кровь застыла в венах, но ярость - наоборот - вспыхнула, расползаясь по телу как огонь по сухой траве. Он чувствовал, как внутри что-то рвётся. Как будто ножом провели по старому шраму - и он снова открылся, до самой кости.

Этот номер. Он его помнил. Он не знал, кто стоит за ним, но это было то самое видео. Тот момент, когда он потерял контроль. Когда выбил все зубы тому ублюдку, когда ломал пальцы один за другим, а камера фиксировала каждую каплю боли и безумия на его лице. И кто-то отправил это ей.

Хаят. Его Хаят. Его жена.

И она видела это.

Он шагнул назад, будто от удара, сжимая телефон, будто в нём была сама суть предательства. В голове эхом пронеслось: вот почему она тогда исчезла. Заперлась в комнате. Не подходила к нему. Отстранялась. А он... он злился, не понимал. Кричал. Давил. Он думал, что она капризничает. Что боится его - без причины.

Но у неё была причина.

Голова гудела. Мысли путались. Он прошёлся по комнате, не зная, куда деть себя. Сердце билось, как у раненого зверя. Внутри всё стонало от обиды и гнева. Кто-то показал ей ту сторону, которую он хотел спрятать. Которую сам ненавидел. Которую не хотел, чтобы она видела никогда.

Он бросил телефон на постель - тот отскочил и глухо стукнулся об подушку. Кахраман сел на край кровати, сжал пальцы в висках. Он чувствовал, как теряет почву под ногами. Как теряет контроль.

Воспоминания нахлынули, как шторм.

Хаят. В тот день когда ей стало плохо.

Она была тенью самой себя. Ни одного слова. Ни одного взгляда. Только холодная, глухая тишина и замок на двери. Он ломился. Кричал. Пытался понять. Она - молчала.

Он был тогда как разъярённый зверь. Обвинял. Угрожал. Не понимал, за что. А теперь всё стало ясно. Кто-то целенаправленно хотел разрушить их. Заложил мину под их доверие. И она, бедная, юная, наивная - увидела в нём не мужа, а монстра. И не сказала ничего.

Почему ты молчала, Хаят? - пронеслось в голове. - Почему не пришла ко мне с этим? Почему не показала? Почему держала в себе, когда я сходил с ума от того, что не могу тебя понять? Но ответ был у него. Потому что он не любящий муж. А её самый страшный кошмар.

Он встал. Резко, как удар. Шёл по комнате, словно в клетке. Внутри всё бурлило. То бешенство, которое он недавно выплеснул на другого человека - снова возвращалось. Но теперь оно было направлено не наружу. А внутрь. На себя.

Он хотел разбить что-нибудь. Уничтожить. Но не мог. Потому что понял - сделал ей больно. Не чужой. Он. Своими руками. Своей злостью. Тем, что не разглядел её боль за тишиной.

А она ведь просто хотела понять, кто он на самом деле...

Он остановился у окна, опёрся руками о подоконник. Грудь вздымалась. Дыхание рвалось наружу, будто ему не хватало воздуха в этой комнате, в этом мире, в этой жизни. За стеклом была ночь. Беззвучная, равнодушная. А в нём бушевала буря.

Теперь всё, что ему оставалось - снова выбираться из обломков.

Но прежде...

Он должен был знать, кто прислал это. Кто посмел залезть в его жизнь. Кто посмел показать его жене того, кем он был в момент, когда терял себя.

Он подошёл к тумбочке, взял свой телефон, открыл зашифрованный канал связи. Его пальцы были холодны, но движения - уверенными. Через несколько секунд он уже отправлял команду своим людям: Найти этот номер. Срочно. Всё, что можно. Взломать. Достать. Живого.

Он не будет ждать.

Он не позволит, чтобы её страх повторился.

А с Хаят... он поговорит. Только не сейчас. Не в этом состоянии. Ему нужно было остыть. Найти правильные слова. Не давить, не обвинять, не подчинять. Впервые за долгое время ему хотелось не обладать - а быть услышанным. Понятым. Принятым... несмотря ни на что.

Он резко остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Руки сжались в кулаки, челюсть напряглась, будто в любой момент мог ударить - кого угодно, хоть стену, хоть себя. Мысль, которая закралась в голову, была отвратительной. Слишком человечной.

Он начал переживать за неё.

Нет. Нет. Он откинул голову назад, закрыл глаза и глубоко вдохнул. В груди всё горело - не от боли, от ярости. На неё. На себя. На весь этот фарс, в который превратилась их жизнь после свадьбы. Он вспомнил, как она тогда - в ту ночь - заперлась от него. Не впустила. Не посмела. А он снаружи чуть с ума не сошёл. Бил в эту дверь, как зверь в клетке. Кричал, требовал, ждал, пока она подползёт на коленях, распахнёт, скажет: "прости".

Но она не открыла.

Не открыла.

И теперь он знал, почему. Это видео. Эти проклятые кадры, на которых чужие руки касаются её спящего тела. Которые он сам не смог досмотреть до конца. Которые разнесли его разум в пыль. Ему тогда показалось, что она его предала. Оказалась грязной. Слабой. Лживой.

Он рвал себя изнутри за эти мысли, но не признавал их даже самому себе.

Потому что легче было думать, что она виновата. Легче было рявкнуть, хлопнуть дверью, не смотреть ей в глаза. Чем увидеть, как она дрожала. Как пыталась дышать. Как держалась, только чтобы не упасть перед ним на пол.

Он сел. Медленно. Жёстко. Смотрел в пустоту. Сердце не билось - колотилось. Мысли не шли - гнали друг друга по кругу.

Он начал думать о ней, как о женщине.

О своей женщине.

О той, которую хотел запереть в клетке, но вместо этого сам стал её пленником.

Он сжал виски. Злость душила. Злость на то, что внутри что-то сдвинулось. Что он начал волноваться. Начал думать, как она себя чувствует. Что она переживает. Почему её пальцы дрожали, когда она отодвинулась от него в ту ночь. Почему глаза были пустыми, а губы сжаты.

Его трясло.

Он должен был просто наказать виновных. Закрыть тему. Открыть новую главу - холодную, чёткую, без эмоциональных всплесков.

Но вместо этого в голове крутилось одно: она боялась меня.

Он встал. Резко. Стул отъехал назад и со скрипом ударился о стену. Он прошёлся по комнате, затем ударил кулаком в шкаф. Один раз. Второй. На третий - рассёк кожу на костяшках.

Кровь. Приятная, острая боль. Хоть что-то настоящее.

Он не пойдёт к ней. Не станет извиняться. Не станет вымаливать прощение.

Но в душе уже было поздно - яд пустили корни. Он начал переживать. Начал чувствовать. А это было куда опаснее любого врага.

Он сорвал с себя рубашку, выкинул в сторону и рухнул на диван. Лежал, уставившись в потолок, не моргая.

Весь мир начал рушиться в ту минуту, когда она закрыла перед ним дверь.

Он не спал всю ночь.

Тишина давила на виски сильнее, чем любой выстрел. Даже сердце билось так громко, что хотелось его вырвать и бросить об стену - пусть заткнётся. Всё внутри жгло от злости. От бессилия. От того, что он не может повернуть время назад и стереть тот вечер, когда она стояла перед ним, дрожащая, с глазами, полными страха - а он смотрел на неё, как на чужую.

Но вместо этого она молчала. Упрямо. Гордо. По-женски. И закрылась от него. Заперлась.

И он был готов её разнести. Хотел вломиться в эту комнату и вытряхнуть из неё правду.

Но не сделал этого.

Слишком хорошо знал, как хрупко её молчание. И как громко за ним прячется боль.

С первыми проблесками рассвета он поднялся, словно не ночь провёл в аду, а просто поздно проснулся. Лицо - камень. Плечи напряжены. Рубашка снова белая, выглаженная, как будто не лежал в ней, не бил шкаф, не рвал мысли в клочья.

Он прошёл по коридору, быстрым шагом, почти не касаясь земли. Остановился у двери, за которой она спала. Или делала вид, что спит.

Не постучал.

Просто стоял с другой стороны и молчал.

Секунду. Две.

Потом развернулся и ушёл.

Внизу уже ждали его люди.

- Найдите всех, кто имел доступ к этому видео. До последнего. Режиссёра, оператора, охранника, уборщицу - неважно.
- Есть, ага, а что...
- Сотрите с лица земли. Всех.

Сказал это спокойно. Без надрыва. Без лишнего. Но в каждом слове был лёд. Холодный, смертельный лёд.

Он не делал этого ради неё. Не для того, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Не для того, чтобы загладить вину.

Он делал это, потому что осознал: кто-то посмел дотронуться до его собственности.

И теперь он должен был напомнить всем, чья она.

В особняке всё было тихо, когда Кахраман покинул дом. Ни звука, ни движения, только прохладный утренний ветер тянулся за его плащом, словно напоминание о том, что ночь не забыла, что произошло. Он шагал по дорожке, словно по льду - твёрдо, но будто сдерживая внутри нечто, что рвалось наружу. Машина уже ждала у ворот, и водитель даже не посмел сказать ни слова, просто открыл дверь, и Кахраман, молча, опустился на заднее сиденье.

Всю дорогу он смотрел в одну точку. За стеклом проплывали дома, люди, улицы - но ничего из этого не существовало для него. Он не видел города. Он не слышал шума. В голове всё ещё звучали её слова, её отказы, её взгляд. И особенно - тот чёртов номер. То видео. Та дрянь, которая пыталась разрушить то, что он строил по кирпичу, ценой своей ярости и крови.

Он не позволял себе чувствовать. Эмоции были опасны - он знал это с юности. Они делают слабым, уязвимым, открытым. Но сейчас... сейчас всё внутри горело. Не от ревности. Не от любви. От желания сломать. Подчинить. Вернуть себе контроль - над собой, над ситуацией, над ней.

Когда он вошёл в клуб, атмосфера сразу изменилась. Полумрак, дорогой алкоголь на полках, запах табака, женских духов, мягкий гул музыки. Здесь он всегда чувствовал себя как дома. Власть витала в воздухе, и её отдавали ему. Все. Без слов.

Он прошёл в свой кабинет, бросил пиджак на кожаное кресло, расстегнул верхние пуговицы рубашки. Подошёл к бару. Налил себе виски. Прозрачная жидкость качнулась в бокале, как его собственное настроение - тревожно, сдержанно, зыбко. Он сделал глоток, но не почувствовал вкуса. Алкоголь обжёг горло, но не дал облегчения.

- Позвать кого-нибудь? - раздался голос охранника.

Кахраман не ответил. Просто кивнул.

Он не планировал. Не думал. Не выбирал. Просто хотел тишины - но не той, что была в особняке. Хотел другой тишины. Той, где женщины не задают вопросов. Где не смотрят на тебя глазами, полными боли. Где не обижаются, не отказываются, не скрывают телефоны.

Прошло меньше пяти минут.

Дверь приоткрылась, и в кабинет зашла она - стройная, высокая, в коротком платье, с блестящими волосами и наглым взглядом. Она знала, зачем её позвали. И знала, кому. Он не был для неё мужчиной. Он был богом, которому нужно было отдаться - без условий, без слов, без тени сомнения.

Кахраман не смотрел на неё. Просто стоял у окна, пил виски и смотрел в город, будто надеясь, что где-то среди тысячи окон горит её - Хаят - свет. Что она всё ещё не спит. Что, может быть, чувствует, как он задыхается.

Но это была слабость. И он тут же убил её внутри.

Он обернулся. Подошёл к женщине. Схватил её за подбородок. Смотрел в глаза. Долго. Но в его взгляде не было желания. Не было интереса. Просто пустота.

- Разденься, - сказал он хрипло.

Она подчинилась. Молча. Механически.

Кахраман сел на диван, откинувшись назад. Он не дотрагивался. Просто смотрел, как она медленно опускается на колени, словно забывая себя. А сам - он был далеко. В своей голове. В том моменте, где Хаят смотрела на него с отчаянием. Где она дрожала, отказываясь отдать ему телефон. Где её губы говорили «нет», но глаза кричали «пойми».

Он закрыл глаза. Стиснул зубы.

Он хотел забыться. Хотел выжечь из себя всё, что связано с ней. Но чем больше он пытался утопить себя в чужих телах, в шуме, в запахах духов - тем сильнее его тянуло обратно. В ту комнату. В ту боль.

Резко встал. Оттолкнул девушку. Рубашка слетела с плеч, и он выглядел как зверь, вырвавшийся из клетки. Дышал тяжело. Грудь ходила ходуном.

- Уходи, - бросил он.

Та, испуганно глянув, не осмелилась возражать.

Дверь захлопнулась.

И снова - тишина.

Но эта уже была хуже, чем утренняя.

Потому что теперь он знал: он может владеть телами. Может ломать судьбы, покупать молчание, убивать одним словом.

Но её он не мог подчинить.

И это сводило его с ума.

Кахраман остался один. Несколько минут он стоял у окна, будто вырезанный из камня. Свет от города отражался в его глазах, но взгляд оставался пустым. Он чувствовал внутри нечто глухое - словно старый ржавый механизм, который снова попытались запустить, но тот только заскрипел и напомнил о себе ноющей, раздражающей тяжестью.

Он вернулся за стол, налил себе ещё немного виски, но уже не пил. Рядом лежала тонкая папка с документами - встречи, отчёты, информация по новой партии оружия, которую нужно было распределить между людьми. Он пролистал несколько страниц, бегло глядя на цифры. Всё шло по плану. Всё - как всегда. Механизм работал, система функционировала. Но внутри него - не было прежнего огня. Всё происходило автоматически.

Спустя минут десять в кабинет вошёл Юсуф, один из его самых доверенных людей. Высокий, плечистый, с цепким взглядом и отсутствием лишних слов.

- Он приехал, - коротко сообщил Юсуф, не вдаваясь в подробности.

Кахраман поднял взгляд, кивнул и встал. Они вместе вышли из кабинета и направились вглубь здания. Пол был устлан мягким ковром, а стены украшали картины - не для уюта, а для статуса. Всё здесь было пропитано властью, силой и контролем.

В переговорной уже сидел гость - седой мужчина в дорогом костюме, с толстым кольцом на пальце и сигарой в зубах. Он поднялся при виде Кахрамана, выдав вежливую, почти раболепную улыбку.

- Кахраман-бей, - пробормотал он, - честь видеть вас лично.

Кахраман не ответил. Он просто сел, скрестив руки на столе, и посмотрел на мужчину. Тот нервно сглотнул. В этом взгляде не было ни намёка на доброжелательность. Только холод. Лёд. Острые грани, в которых легко порезаться.

- Документы у тебя? - спросил Кахраман сухо.

- Да, конечно, конечно, - закивал гость, торопливо вытаскивая из папки бумаги. - Все подписи, печати, переводы... как вы просили. Маршрут изменён, проверен.

Кахраман взял документы, пробежался по ним глазами. Каждое слово он читал быстро, но внимательно. Он не был человеком, который допускает ошибки - особенно когда речь идёт о поставках, в которых участвуют миллионы, жизни и границы.

- Кто в курсе? - спросил он, не отрывая взгляда от страницы.

- Только ваши. Я лично проследил, чтобы...

- Твои слова ничего не стоят, если кто-то из твоих людей болтает за чашкой кофе, - перебил Кахраман ледяным голосом. - Мне не нужны гарантии. Мне нужны труп

_________________________________

В кабинете было почти тихо. Только едва слышный гул кондиционера и редкие щелчки зажигалки, когда Кахраман прикуривал очередную сигарету, заполняли пространство. Он сидел за массивным столом, заваленным бумагами, папками и телефонами. Рабочий день шёл своим чередом: встречи, отчёты, новые партии, вызовы, внутренние проверки, всё повторялось изо дня в день, как заведённый механизм, которому не дано останавливаться.

Он пробежался взглядом по экрану монитора, где обновлялись цифры с одного из складов - логистика, перемещения, новое поступление. Всё под контролем. И всё же он был раздражён. Напряжение, скопившееся внутри, никуда не делось, даже после того, как он... попытался его снять. В голове всё равно крутились воспоминания - не столько конкретные, сколько обрывочные, раздражающие. В её глазах тогда было что-то, что зацепило. Он не хотел думать об этом. Но проклятая память снова и снова подкидывала детали - голос, взгляд, тонкий жест руки, как она тогда закрылась в комнате.

Кахраман резко откинулся в кресле, потянулся за бутылкой с водой и сделал несколько глотков, будто хотел заглушить внутри тот пульсирующий раздражающий стук.

Телефон завибрировал. Он бросил взгляд на экран - Джанан. Он немного помедлил. Младшая сестра редко звонила просто так. Обычно писала. Может, что-то случилось?

Он ответил.
- Да? - коротко и резко.

Пауза. Несколько секунд тишины. Он чуть нахмурился, уже собираясь повторить, когда в трубке прозвучал тихий, нерешительный голос:

- Это я...

Он сразу замер.

Голос, который он знал до мелочей. Голос, который раньше встречал его по утрам и провожал по ночам. Голос, от которого сердце когда-то билось чуть быстрее - а теперь, наоборот, как будто на секунду остановилось.

Он молчал. Долго. Просто слушал её дыхание. Слабое, неровное. Тревожное.

- Ты не спишь? - спросила она осторожно. В голосе не было претензий. Только волнение. Тихое, женское, почти детское.

- Работаю, - ответил он. Коротко. Глухо. Без резкости, но и без тепла. Он не хотел говорить с ней, но и сбрасывать не стал.

- Я... - она замялась. - Я просто... Я не знала, кому ещё позвонить.

Он медленно выдохнул. Закрыл глаза, прижавшись затылком к спинке кресла.

- Что ты хочешь, Хаят?

- Я хотела спросить... ты приедешь сегодня?

Он не ответил сразу. Что-то в груди будто дёрнулось. Этот её тон - неуверенный, сдержанный - он слишком хорошо знал его. Слишком часто слышал после ссор, когда она боялась сказать лишнее, боялась ещё больше разозлить его. И всё равно звонила.

- Поздно будет, - наконец сказал он. - Я не знаю. Не жди.

- Я... я не жду, - поспешно ответила она. - Просто... мне легче, когда я знаю.

Он снова замолчал. Не потому что не хотел говорить - а потому что боялся, что скажет лишнее. Он знал: стоит дать слабину, и она почувствует. Увидит. И тогда всё, что он выстраивал последние дни - стена, ледяная маска, спокойствие - всё рассыплется.

- Как ты? - неожиданно спросила она. Совсем тихо.

Этот вопрос будто пробрался глубже, чем она могла представить. Он сжал руку в кулак, чтобы не позволить себе смягчиться.

- Занят. Всё в порядке, - сказал он, ровно, не меняя тона.

Снова тишина.

- Ты ел сегодня? - её голос дрогнул.

Он почти усмехнулся, сам не зная, от чего: от неожиданности, или от того, как знакомо это было.

- Не ребёнок. Справлюсь.

- Я знаю... просто... - она не закончила. Его молчание будто отбивало у неё слова.

И тогда, перед тем как он скинет звонок, он вдруг услышал, как она вздохнула. Едва-едва. Но этот вздох... в нём было всё: усталость, ожидание, боль, любовь и страх. В нём было то, что он пытался забыть. То, чего в себе ненавидел - привязанность.

- Хаят... - начал он, но тут же остановился. Голос стал тише. - Не звони мне просто так.

- Прости, - сказала она почти шёпотом. - Я больше не буду.

Он не ответил. Просто нажал на красную кнопку.

И долго потом сидел, глядя в экран, где уже ничего не горело. Только собственное отражение в чёрном стекле - усталое, злое и почему-то вдруг - очень одинокое.

Он сидел с телефоном в руке, будто всё ещё слушал её дыхание в трубке. Тишина в кабинете казалась теперь глухой и вязкой. Никакой фоновой музыки, никакого шума с улицы - только пульс, отдающийся в висках.

Она не плакала. Не умоляла. Не обвиняла. Просто спросила, поела ли он. Просто сказала, что ей легче, когда она знает, придёт ли он домой. И всё. Ни одного лишнего слова. Ничего, за что можно было бы зацепиться, чтобы разозлиться. Разнести в клочья её слабость, как он делал раньше.

Он сжал челюсть, приподнялся и прошёлся по кабинету. Тяжело. С раздражённой, нерассчитанной силой швырнул телефон на стол. Вдохнул. Выдохнул. Ничего не помогало.

А теперь... теперь она спрашивала, ел ли он.
Как будто всё забылось. Как будто он не разносил весь дом в ярости, как будто не бросал в стену вазу, когда не смог добиться от неё ответа. Как будто не сорвался. Не ушёл. Не уехал к другой.

Он остановился у окна. Ночные огни города отражались в стекле, как чужой мир - красивый, далёкий и не его. Его пальцы всё ещё дрожали. Не от злости. От чего-то другого. Больше похожего на тошноту.

Он не знал, что с ним происходит. Никогда раньше голос женщины не действовал на него так. Ни у одной не получалось пробить его, затронуть что-то внутри. Хаят - смогла. Не тогда, когда улыбалась, когда смотрела с обожанием - а сейчас. В этом голосе, почти шёпоте, в этих неуверенных словах была сила, которую он не мог уничтожить.

Он не знал, зачем она звонила. Чего хотела на самом деле. Знала, что он не будет ласков. Что не скажет ничего тёплого. И всё равно позвонила. Не от глупости - нет. От отчаяния. От нужды. Или от любви.

Он раздражённо провёл рукой по лицу. Нет. Он не хотел это анализировать. Не хотел думать. Её голос звучал в голове снова и снова. Простой вопрос - «ты ел?» - словно пощёчина. Как будто никто до неё и не спрашивал.

Сердце стучало глухо. Он был зол. На неё, на себя, на это всё. Потому что где-то в глубине - очень глубоко - он знал: если бы сейчас она стояла перед ним, если бы просто посмотрела в глаза, он бы снова не смог. Не смог бы быть с ней жестоким. Не смог бы оттолкнуть.

И это бесило сильнее, чем всё остальное.