Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В глазах - тревога, в сердце - гром,
Но тишина звучит, как стон.
Всё зыбко, тонко, на краю -
Она идёт в чужом строю.

Он - тень и пламя, лёд и гнев,
Но рядом, даже вне утех.
А между ними - млечный путь,
Где страх и нежность держат грудь.

Ещё не время - ни для слов,
Ни для прощений, ни для снов.
Но в свете утренней зари
Живёт надежда: «Потерпи».
_________________________________

«Когда оглядываться становится опасно»

Офис был погружён в прохладный полумрак. Раннее утро. Солнце ещё не пробилось сквозь плотные шторы, а стены дышали строгим минимализмом - ни одного лишнего предмета, только чёрное дерево, холодный металл и аккуратная стопка документов на краю стола.

Кахраман сидел в глубоком кожаном кресле, глядя в экран ноутбука, но давно уже не читал то, что было перед ним. Мысли не хотели держаться на месте. Пальцы медленно постукивали по подлокотнику, ритмично, сдержанно - привычка, выработанная в детстве, когда приходилось ждать отца в его кабинете.

С тех пор многое изменилось. Он больше не ждал - теперь его ждали. Люди, сделки, уговоры, предательства, кровь. Он привык быть в центре этого водоворота. Но с тех пор как Хаят потеряла сознание прямо на его глазах - что-то в этом водовороте стало давать сбой.

Он не чувствовал вины. Вина - это эмоция, на которую у него не осталось времени. Но он начал чувствовать нечто другое. Что-то ближе к беспокойству. Словно в его идеально отлаженной машине кто-то начал бросать песок.

"Она слишком хрупкая для всего этого," - мелькнуло у него в голове.
"И всё же она моя. Уже моя. Теперь и навсегда."

Щёлкнул замок на двери. Вошёл один из доверенных людей - невысокий мужчина с острыми чертами лица и тревогой в глазах.

- Ты должен это увидеть, - сказал он, не тратя слов на лишние объяснения.
Кахраман протянул руку, и в его ладони оказался планшет. Пару касаний - и на экране появилась фотография. Затем вторая. Затем короткое видео.

На первой - дом его поставщика, объятый огнём.
На второй - тело одного из его людей.
А в видео... был он сам. Его лицо, его имя, его мир.

Слито. Утечка. Кто-то играет слишком близко к огню.

Он медленно выдохнул. Не злился. Не удивлялся. Лишь поднялся со стула, словно пробуждаясь от полудрёмы.

- Где это было?
- Район Фатих. Утром. Фото уже начали разлетаться по частным чатам. Кто-то хочет надавить.

Кахраман прошёлся до окна, отдёрнул штору. Солнечный свет хлынул в кабинет, резко, как порез.

- Значит, кто-то хочет войны, - произнёс он спокойно. - Хорошо.

Он отдал планшет, повернулся к столу и нажал кнопку на панели связи.

- Собери всех. У нас незаплананный вечер.

Но пока помощник вышел, а Кахраман снова остался в тишине, его взгляд невольно скользнул в сторону телефона. Он открыл галерею. Там, в отдельной папке - одно фото. Хаят, улыбающаяся на фоне белой больничной стены. Джанан снимала её, когда она впервые смогла встать с койки.

Он смотрел на экран долго. Слишком долго для человека, у которого начинается война.

И всё же убрал телефон в карман, как амулет.

"Сначала я защищу империю. А потом - защищу её. Хоть от самой себя."

---

В переулке пахло металлом и дождём. Влажный асфальт блестел под уличным фонарём, как натянутые нервы перед выстрелом. Машина Кахрамана остановилась ровно в назначенное время. Чёрный внедорожник, затонированный до тьмы. Из него вышел он сам - в чёрном пальто, с холодным взглядом, который говорил больше, чем слова.

С другой стороны уже ждали. Пятеро мужчин. Один из них - Мурат Челик. Некогда мелкая сошка, которую Кахраман когда-то спас от смерти. Теперь - предатель. Улыбался слишком широко.

- Вот и сам Кахраман Емирхан, - проговорил он с фальшивой учтивостью, вытягивая сигарету. - Легенда, ходячая угроза. Или уже просто мужик, у которого сердце ушло в белую постель?

Он рассмеялся. Кто-то рядом с ним хмыкнул.

Кахраман не двигался. Его люди были рядом, незаметные, но на позициях. Он ждал. Он позволял Мураду говорить.

- Я слышал, у тебя жена хорошенькая. Хрупкая такая. С турецкой кровью. Интересно, как она смотрится, когда плачет? Или когда умоляет?

Смех стих. Кахраман молча поднял взгляд, и в этот миг даже воздух в переулке стал тяжелее.

Он шагнул вперёд. Медленно. Не спеша.

- Ты уже выбрал последние слова в жизни? Или хочешь попробовать ещё раз?

Мурат ухмыльнулся, но в его глазах мелькнуло колебание.

Именно в этот момент - с двух сторон улицы, с крыш и закоулков - появились тени. Чёткие, слаженные движения. Оружие было направлено точно, быстро, без колебаний.

Люди Кахрамана вышли из засады, окружая пятерых врагов, как стая волков.

- Лежать, - бросил один из них. - Или умрёте стоя.

Мурат побледнел. Попытался шагнуть назад, но уже было поздно.

Кахраман подошёл ближе. Теперь между ними оставалось не больше метра. Он снял перчатки и положил их в карман. Смотрел прямо в глаза.

- Ты затронул не мою жену. Ты затронул мою честь, - сказал он тихо. - А за это никто ещё не уходил живым.

Он не кричал. Не угрожал. Просто говорил правду.

Мурат хотел что-то сказать - может, извиниться, может, оправдаться. Но Кахраман уже отошёл в сторону. Сделал жест.

Выстрел прозвучал один. Глухой, короткий. Без истерики. Мурат упал на колени, а потом лицом вниз.

После выстрела повисла тишина. Не обычная - не просто отсутствие звука. Это была та тишина, что впивается в кожу, как ледяной дождь, заставляя каждого стоящего рядом осознать: что-то необратимое только что произошло. И ни один человек здесь не выйдет из этой ночи прежним.

Тело Мурата лежало, словно выброшенный мусор. Рука неестественно вывернута, пальцы судорожно сжаты. Из темноты на асфальт вытекала тонкая струйка крови - как трещина по зеркалу. Но никто не смотрел на тело. Все - только на него.

Кахраман.

Он стоял в полоборота, словно его это не касалось. Лёгкий ветер колыхал края его пальто, и в тусклом свете фонаря казалось, что он - не человек, а нечто древнее, первозданное. Как скала, как бездна. Его лицо не отражало ничего - ни ярости, ни удовлетворения, ни даже облегчения. Будто смерть Мурата была не событием, а лишь следствием.

Позади него замерли люди. Его люди. Тридцать тел, три десятка сердец, что сейчас били тише, чем обычно. Каждый из них был вооружён, каждый тренировался годами, проливал кровь, знал, как убивать. Но в присутствии Кахрамана они все - молчали.

Эмир - высокий, с выбритым затылком и шрамом у глаза, сжал автомат сильнее, чем нужно. Его пальцы дрожали, хотя он никогда этого не показывал. Он видел, как погибают враги. Но с Кахраманом... всё было иначе. Это была не месть. Это была демонстрация. Напоминание. Имя Кахрамана - не просто имя в мафии. Это - закон.

Назар стоял чуть левее, прикрывая угол переулка. На его лице застыло то же выражение, что и у всех остальных - смесь страха, почтения и... внутреннего вопроса: «А если однажды он обернёт этот взгляд на меня?»

Никто не шелохнулся, пока Кахраман не сделал первый шаг. Не от тела - от ситуации. Он вытащил перчатки из кармана, медленно надел их обратно. И с тем же спокойствием, с которым сжал пальцы, повернулся к своим людям. Один взгляд - и те, кто держал оружие, опустили стволы. Те, кто стоял на крыше - исчезли в тени.

- Убрать, - произнёс он ровно. - Тело - в яму. Следы - смыть. До утра здесь должно быть чисто.

И всё снова задвигалось, как отлаженный механизм. Без слов. Без суеты.

Но даже в этих быстрых, уверенных движениях чувствовалась дрожь. Лёгкая, но явная. Как будто после того, как бог вышел из тени, никому уже не хочется остаться в его свете.

Когда Кахраман проходил мимо своих, никто не смотрел ему в глаза. Они смотрели вниз. Или вперёд. Или сквозь. Никто не осмелился пошутить, не спросил о планах, не задержал его для разговора. Он проходил мимо - как буря, как приговор, и только звук его шагов напоминал, что он всё ещё человек.

Он сел в машину. Двигатель загудел мягко, как голос палача перед последним словом. Водитель, молодой парень по имени Эмре, даже не осмелился спросить, куда ехать. Он просто ждал приказа.

Кахраман взглянул в окно, на ночной Стамбул, что стелился перед ним, как шелк и кровь.

- Домой, - сказал он глухо.

Эмре кивнул. И не проронил больше ни звука.

Машина плавно свернула во двор особняка. Ни один охранник не осмелился остановить взгляд на заднем стекле. Вся территория будто затаила дыхание, ощущая, что в ней снова появился хозяин. Но в этот раз - не просто глава семьи, а человек, который принёс за собой что-то из тьмы. Что-то, что ещё не улеглось.

Кахраман вышел, не спеша. Снег, выпавший вечером, всё ещё лежал мягким слоем на мраморных ступенях, но он даже не посмотрел вниз. Дверь перед ним уже распахнули. Слуги склонились, как всегда, но он прошёл мимо - молча, сосредоточенно.

Он вошёл в дом.

Пусто. Ни голосов, ни шагов. Только редкое потрескивание камина в зале, да лёгкое эхо собственных шагов по полу. Он снял перчатки. Пальцы были холодными, но это его не беспокоило. Ни одна деталь не казалась ему важной.

Он поднялся в спальню. Комната - пустая. Только подушка с лёгкой вмятиной, где раньше лежала она. Хаят. Её аромат - едва уловимый, нежный, будто роза после дождя - всё ещё витал в воздухе.

Он подошёл к окну. Тени деревьев качались на ветру. Его отражение в стекле - незнакомое. Суровое. Чужое.

В его кармане завибрировал телефон. СМС от Джанан:

"Я у Хаят. В больнице. Всё под контролем."

Он не ответил. Просто продолжал смотреть в окно, чувствуя, как тяжесть дня не уходит, а оседает в груди. И всё же... одна мысль, одна лишь мысль была постоянной: «Я сдержал слово. Её никто не тронет. Никогда.»

Но почему тогда в груди так тяжело дышать?

---

Хаят Емирхан
Больничная палата

Свет в палате был тусклым, приглушённым. Аппарат рядом с её кроватью выдавал тихие сигналы - мерные, почти убаюкивающие. Но внутри - что-то начинало шевелиться. Где-то глубоко, под слоями медикаментов, усталости и боли... сердце. Оно билось иначе. Неровно. Как будто почувствовало что-то.

Хаят открыла глаза. Медленно. Всё вокруг плыло - стены, лампа, тень на потолке. Она не сразу поняла, где находится. Запах стерильности, капельница в руке, кислородная трубка... И где-то, как слабый шёпот в голове - его имя.

Кахраман.

Она резко повернула голову, и тут же пожалела об этом. Всё закружилось. Грудь болезненно сжалась, будто сердце забыло, как ему работать. Пальцы судорожно сжались на простыне.

- Кахраман... - тихо, почти беззвучно.

Как будто что-то случилось. Как будто что-то страшное. Тяжесть давила на грудь не от боли - от тревоги. От связи, которую невозможно объяснить. Он где-то рядом. Но с ним... что-то не так. Он принёс с собой тьму.

В этот момент дверь открылась. Медленно.

Но вошёл не он.

Дверь открылась мягко, без скрипа - лишь лёгкий толчок воздуха прошёл по палате. Джанан появилась на пороге, привычно поправив платок на голове и держа в руке бутылку с водой. Её шаги были тихими, почти домашними, словно она уже не впервые входила в это белоснежное пространство, которое за сутки стало для всех слишком личным.

- Ты снова не спишь, - заметила она вполголоса, подойдя ближе к кровати. - А врачи велели отдыхать.

Хаят, полулёжа на подушках, медленно повернула к ней голову. На губах - слабая, едва заметная улыбка. Та, что появляется только для своих.

- Как будто это так просто, - пробормотала она, глядя в окно, где в сизом утре уже шумели кроны деревьев.

Джанан поставила бутылку на тумбочку, села на стул рядом. Её движения были привычными, не суетливыми - спокойными, наполненными тихим участием.

- Ты выглядишь лучше, - сказала она, оглядывая лицо невестки. - Щёки чуть порозовели. Это хороший знак.

Хаят кивнула, потом тихо, как будто говорила только самой себе:

- Просто тяжело внутри. Будто сердце... помнит всё, даже то, что я не хочу вспоминать.

Джанан ничего не сказала в ответ. Только молча накрыла её ладонь своей, не сжимая, не навязываясь. Лишь чтобы быть рядом. Быть якорем в дрожащем мире.

- Знаешь, - спустя паузу продолжила она, - я всегда думала, что ты не впишешься в нашу семью. Что будешь чужой. Слишком тонкая. Слишком правильная. Слишком своя.

Хаят слабо усмехнулась.

- Спасибо, конечно.

- Но ты держишься. И даже когда рушишься - умеешь это делать красиво. По-настоящему. С достоинством. Как будто и в боли ты всё равно остаёшься собой.

Тишина между ними вдруг стала тёплой. Спокойной. Не гнетущей, а почти родной.

- Кахраман скоро приедет, - добавила Джанан, вставая. - Он попросил не оставлять тебя одну. Но я и сама не хотела уходить.

Она поправила одеяло на плечах Хаят и уже собиралась выйти, когда та негромко её окликнула:

- Джанан.

Та обернулась.

- Спасибо, что ты здесь.

Джанан чуть улыбнулась. Тихо. По-семейному.

- А где мне ещё быть?

- Джанан?... - Голос Хаят прозвучал тихо, почти неуверенно, но всё же сдержал сестру Кахрамана у дверей.

Та обернулась. В руках у неё была бутылка воды, влажная от капель. Она вопросительно вскинула брови, слегка нахмурившись. Хаят лежала, приподнявшись на подушках, взгляд её был затуманен - и всё же в нём мелькнула тревога. Та, что не даёт покоя, когда сердце чувствует, что что-то не так.

- С ним всё хорошо?.. - Голос дрогнул, как тонкая плёнка над кипящей водой. - С Кахраманом?

Джанан резко выдохнула. Не раздражённо - скорее, резко от неожиданности. Потом медленно подошла к кровати, опустившись в кресло у изножья. Поставила воду на тумбочку и, подперев подбородок рукой, сказала:

- Интересно. - В её голосе была ирония. - Ты едва с ним не поругалась в клочья, дрожала от страха, а теперь спрашиваешь, как он. Почему-то меня это не удивляет.

Хаят опустила глаза. Щёки чуть порозовели, и пальцы нервно сцепились поверх одеяла.

- Он не приходил. Не звонил. Даже не спросил, как ты. Если ты вдруг думаешь, что он где-то в углу страдает, умирает от чувства вины - то нет. Это не про него, Хаят. Он... другой.

Она откинулась назад, скрестив руки на груди. Голос стал более ровным:

- Когда ты потеряла сознание, его уже не было. Уехал. По делам, как всегда. Холодный, сосредоточенный, молчаливый. Мы пытались его остановить, сказали, что тебе стало хуже - он даже не остановился. Только кивнул. Как будто... как будто всё это было по плану.

- По плану? - переспросила Хаят, еле слышно.

- Он не из тех, кто ломается. Не из тех, кто бегает к постели жены с цветами и мольбами. - Джанан усмехнулась. - Ты же знала, за кого выходишь. Или только теперь начала понимать?

Она встала, подошла ближе, и, наклонившись, тихо добавила, уже мягче:

- Но он всё равно здесь. В этом городе. В этом здании. Он в курсе, что ты очнулась. И если не пришёл - значит, так считает нужным. Не потому что не волнуется, а потому что считает: ты должна сама решить, готова ли принять его... таким, какой он есть. Без масок.

Пауза.

- А если не готова... он не будет умолять.

Джанан выпрямилась, взяла воду и направилась к двери. Уже на пороге задержалась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

- Но если хочешь знать - с ним всё хорошо. Цел. Спокоен. Как всегда. Только взгляд у него... острый. Как будто кто-то слишком глубоко ранил - но он не собирается плакать. Он собирается резать в ответ.

И ушла.

Хаят осталась одна. В груди всё сжалось. Не от слов Джанан, не от их холодной честности. А от того, что каждое слово отзывалось в ней эхом. Потому что она знала - да, именно таков он. И именно таким она его боялась... и хотела.

Палата утопала в мягком вечернем полумраке. Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая белоснежные стены в тёплый золотистый оттенок. Воздух в комнате был почти неподвижен, как будто сама тишина боялась нарушить покой девушки, лежащей на кровати.
Хаят лежала, глядя в потолок. Не думая. Не чувствуя. Просто существуя. В теле всё ещё ощущалась слабость - тягучая, вязкая, будто внутри неё текла не кровь, а ртуть. Каждое движение было тяжёлым, как будто руки и ноги налились свинцом.

Дверь отворилась бесшумно, без стука. Ни звука, ни предупреждения. Только лёгкий скрип петель - и он вошёл.
Кахраман.
Как всегда - прямой, уверенный, словно и не было ни больницы, ни панической атаки, ни её крика, ни боли.

Он прошёл к кровати, не глядя по сторонам, не разглядывая приборы или шрамы на её запястье от капельницы. Его взгляд скользнул по ней быстро, как по маршруту, который он знает наизусть. Он не сел. Не приблизился. Только остановился у изножья кровати, сложив руки за спиной.

- Очнулась, - коротко бросил он. Его голос был низким, спокойным, и как всегда не поднимался ни на тон выше обычного.

Она молчала. Только моргнула.

- Врачи говорят, уже лучше. - Пауза. Он посмотрел на неё, холодно, внимательно. - Значит, ты справишься.

Он говорил как мужчина, у которого нет времени на сантименты. Его лицо было закрытым, как броня. Ни намёка на вину, ни следа тревоги. Он не казался раскаявшимся. Не спрашивал, как она себя чувствует. И тем более не говорил, что ему жаль. Потому что это не был его стиль. Он не просил прощения - он контролировал ситуацию.

- Ничего больше не будет. - Холодный, отчётливый тон. - Состояние под контролем. Безопасность усилена.

Он произносил это так, будто речь шла не о ней, а о какой-то операции. Как будто она - его объект, а не жена.

Он замолчал, вглядываясь в её лицо, будто пытаясь прочесть между строк.
Хаят чувствовала, как внутри поднимается то ли злость, то ли страх. Но ничего не сказала. Она просто наблюдала - за ним, за его глазами, за его телом, наполненным напряжением.

Он наклонился чуть ближе. Его рука медленно потянулась вперёд - не ласково, не мягко, а уверенно. Ладонь легла ей на шею. Не с силой, но твёрдо. Он не сжимал. Просто держал. Как будто напоминал, как легко может сжать. Как мало усилий ему стоит уничтожить. И как безразлично он это сделает, если понадобится.

- Никто не тронет тебя... кроме меня, - сказал он тихо, без угрозы в голосе, но с такой ледяной уверенностью, что по спине пробежал холод. - И ты это запомни.

Его глаза не дрогнули. В них не было гнева. Только контроль. Только порядок. И абсолютное чувство собственности.

Он убрал руку. Резко. Так же, как и положил.

- Отдыхай, - бросил он и отвернулся, направляясь к выходу.

Он не обернулся. Не остановился у двери. Просто вышел.

А в палате снова повисла тишина. Но в ней не было покоя. Только глухой шум крови в ушах и сердце, которое, казалось, стучало где-то не в груди, а прямо в горле.

Дверь мягко прикрылась за его широкой спиной. Ни щелчка, ни звука шагов - Кахраман ушёл так же бесшумно, как и появился. И вместе с ним из палаты ушёл весь кислород. В комнате снова воцарилась тишина - плотная, глухая, обволакивающая, как одеяло, под которым нечем дышать.

Хаят не двигалась. Даже не пыталась. Лежала, как камень, застывшая в той же позе, в которой он оставил её. Глаза были широко открыты, зрачки - расширены. В груди что-то дрожало, тонко, будто вибрация от натянутой струны, которая вот-вот лопнет.

Она опустила взгляд на свою шею. Кожа там до сих пор хранила его прикосновение. Он не сжал. Ни боли, ни синяка. Но ощущение - будто его рука всё ещё там. Как метка. Как клеймо. Он не просто напомнил о своей силе - он вложил в этот жест весь порядок их мира: она принадлежит ему, и выхода нет.

Медленно, будто сквозь вязкий воздух, она подняла руку и дотронулась до ключицы. Холодно. Кожа прохладная, но под ней жар - тот самый, липкий и тревожный, который не даёт покоя. Она провела пальцами по шее. Внутри всё сжалось.

Ночью здесь было особенно тихо. Ни шума капельницы, ни шагов медсестёр в коридоре. Только глухое биение собственного сердца и тонкий писк в ушах от напряжения.

Светильник на тумбочке отбрасывал жёлтый ореол на белую наволочку. Окно было приоткрыто, и где-то вдалеке слышались ночные звуки улицы - гудки машин, лай собак, редкие шаги. Но всё это было как будто за стеклянной стеной. Нереальное.

Хаят зажмурилась. Она хотела уснуть. Просто закрыть глаза и исчезнуть на несколько часов. Хоть на минуту уйти из этой реальности. Но мысли крутились в голове, как бешеное колесо обозрения. Лицо Кахрамана, его глаза, голос... И это прикосновение.

В груди снова началась та самая дрожь. Небольшая, будто на грани чего-то. Она уже знала - если даст ей вырасти, снова начнётся паника. Но Хаят вцепилась в простыню, стискивая её до боли в пальцах, и дышала медленно. Счёт в голове: вдох - раз, два... выдох - раз, два, три...

Ей не стало легче. Просто немного тише.

"Он не сожалеет, - подумала она. - Ни секунды не пожалел. Ему всё равно."

Это было не открытие - подтверждение. Но оно билось о её сознание снова и снова. Холодный, твёрдый факт, как камень, сжатый в кулаке. И всё равно... несмотря на всё, внутри шевелилось то самое болезненное, слабое чувство - привязанность, желание, надежда? Она сама не знала. Но оно жило.

Повернувшись набок, Хаят спрятала лицо в подушку. Её тело устало. Сердце сбоило. Душа - молчала. Но глаза не закрывались. И ночь казалась бесконечной.

---

Первый свет пробивался сквозь жалюзи, рисуя на белых простынях тонкие полосы рассвета. Мир медленно просыпался, но в палате всё ещё витала тишина - вязкая, тревожная. Хаят не спала. Её глаза были полузакрыты, но сознание бодрствовало, как сторожевой пёс, не позволяя провалиться в забытьё. За ночь она не сомкнула глаз ни на минуту. Ни боль, ни усталость, ни снотворные не помогали. Только глухое биение сердца и мысли, как холодные волны, бившиеся о берег её сознания.

Вдруг послышался едва различимый шорох за дверью. Хаят вздрогнула, повернула голову. Дверная ручка медленно опустилась вниз, и в палату осторожно заглянула Аслы.

- Хаят... - прошептала она, будто боясь потревожить.

Хаят медленно приподнялась на подушке. Её лицо было бледным, как лист бумаги, а под глазами пролегли тонкие сиреневые тени бессонной ночи. Улыбка была слабой, почти прозрачной, но в глазах мелькнула искра - слабая, но живая.

Аслы закрыла за собой дверь, держа в руках термос и небольшой контейнер, завёрнутый в ткань. Она была в длинной джинсовой юбке и свободной кофте, волосы собраны в небрежный пучок, лицо усталое, но тёплое.

- Прости, что так рано, - прошептала она, подходя ближе. - Просто... я не могла не прийти. Всю ночь думала о тебе. Не выдержала.

Она поставила контейнер на столик, развернула ткань - внутри оказалась домашняя булочка с сыром и зеленью. Запах был тёплым, уютным, почти родным.

- Ты, наверное, ничего не ела... - Она посмотрела на капельницу, на тонкую руку Хаят. - Ты такая... хрупкая стала. Как будто вся сдулась. Где та твоя упрямая сила?

Хаят чуть скривила губы, будто в полуулыбке, но глаза остались серьёзными. В них отражалась усталость. И что-то ещё - напряжённое, надломленное.

Аслы села на край кровати, взяла термос и налила в крышку тёплый чай. От него пошёл пар, и он сразу наполнил комнату запахом мяты и меда. Тот самый, что они всегда пили в университете, когда сидели ночами, учились, болтали или просто молчали, чувствуя себя в безопасности рядом.

- Расскажи мне, - тихо сказала Аслы, протягивая крышку с чаем. - Что он сделал?

Хаят молчала. Долгие секунды, пока чай чуть не пролился от дрожи в её руках. Она прижала крышку к груди, будто оттуда могла выйти хоть какая-то сила.

- Он пришёл, - наконец выдохнула она. - Посмотрел... даже не спросил, как я. Просто сказал, что я принадлежу ему. Понимаешь? Даже не прикрикнул. А я... я просто не могла дышать рядом с ним. Он даже не пытался быть другим. Просто... как будто всё само собой разумеется.

Аслы медленно кивала. Её взгляд стал твёрже. Она не говорила слов утешения, не бросалась фразами вроде «всё будет хорошо». Она знала, что сейчас - не время для пустых обещаний. Хаят нужно было просто быть рядом. Просто держать её в этом хрупком моменте, когда она едва не развалилась.

- А ты? - тихо спросила она. - Что ты чувствуешь?

Хаят опустила глаза, долго смотрела на чай в руках, прежде чем ответить:

- Я боюсь, Аслы. Не его - себя. Я боюсь, что уже слишком глубоко в этом. Что не смогу уйти даже если захочу. И это пугает сильнее, чем всё остальное.

Аслы молчала. Потом протянула руку и аккуратно накрыла ладонь Хаят своей.

- Ты не одна. И ты не слабая. Просто... потерянная. Но даже потерянную тебя я вижу - сильной.

Хаят не ответила. Просто сжала её руку в ответ. И впервые за долгое время - позволила себе уронить слезу. Одну. Тихую. Но за ней потянулись другие - как дождь после долгой засухи. И это была не боль, а облегчение.

Аслы молча достала платок и подала ей. Потом, не говоря ни слова, достала расчёску из сумки, встала за спину Хаят и начала мягко, очень осторожно, расчёсывать её волосы. Движения были тёплыми, почти материнскими. И с каждым прикосновением казалось, что тревога немного отступает.

Так они и сидели. Две девушки. Две подруги. Молчание между ними было тёплым, наполненным, настоящим.

Медленно, почти на ощупь, Аслы продолжала расчёсывать волосы Хаят, словно желая вычёсать из них тревоги, страх и горечь последних дней. Комната наполнилась лёгким звуком щетины, скользящей по мягким прядям, а за окном утро разгоралось всё ярче - солнечные лучи пробирались сквозь жалюзи, ложась на пол мраморными бликами.

Хаят сидела неподвижно, с опущенными плечами и плотно сжатыми губами. Она не сопротивлялась - ей было удивительно спокойно. Воздух в палате был наполнен запахом чая, тёплой булочки, мятной свежестью и чем-то почти забытым - ощущением домашнего уюта, безопасности. Почти.

Но в одну секунду всё изменилось.

Сначала - почти неуловимый щелчок замка. Как будто время вдруг споткнулось. Потом - приглушённый скрип открывающейся двери. И в палату шагнул он.

Кахраман.

Сразу стало тише. Будто даже улица за окном затаила дыхание. Шум транспорта приглушился, пульс в висках Хаят застучал громче. Аслы замерла, не успев даже опустить расчёску. Её пальцы словно приросли к волосам подруги, и только взгляд - острый, настороженный - метнулся к двери.

Кахраман стоял в проёме, как тень. В костюме цвета чёрного графита, с чуть расстёгнутым воротом рубашки, без галстука. Волосы растрёпаны, на лице - след усталости, но глаза... глаза оставались теми же. Холодными. Не читающими. В них не было ни злости, ни тепла. Только молчаливая власть.

Он провёл взглядом по комнате. Увидел Аслы. Их взгляды пересеклись на долю секунды - и Аслы поняла: он не забыл её слов, брошенных в его сторону в прошлом. Но ничего не сказал. Лишь медленно направился к кровати.

Аслы встала. Прямо. Гордо. И отступила в сторону, но не вышла. Просто отдала пространство, оставив рядом с Хаят лишь его.

Хаят не смотрела на него. Но чувствовала: каждый его шаг, каждую вибрацию воздуха, которую он создавал своим присутствием. Грудь сжалась. Сердце - снова в горле. Но она не могла позволить себе показать страх. Не сейчас.

Он остановился напротив, посмотрел на неё сверху вниз. Долго. Внимательно. Словно читал её. Потом медленно протянул руку - и без разрешения поправил выбившуюся прядь у виска. Его пальцы были холодны. Как лёд. И от этого прикосновения Хаят вздрогнула.

- Ты выглядишь лучше, - тихо произнёс он. Голос был хриплым, будто простуженным, но в нём не было ни капли заботы. Просто факт. Наблюдение.

Хаят сжала пальцы в кулак под простынёй, но не ответила.

Аслы сделала шаг вперёд, словно хотела что-то сказать, но Кахраман даже не повернул головы. Он будто отгородил себя невидимой стеной.

- Я не задержусь, - бросил он. - Просто хотел убедиться, что всё стабильно.

Хаят, наконец, подняла глаза. Прямо в его. И в её взгляде было не только недоверие - там была обида. Ярость. Усталость.

- Ты всегда приходишь, когда я ничего не хочу от тебя, - прошептала она. - Когда я слишком слаба, чтобы что-то сказать... ты чувствуешь себя в безопасности.

Кахраман не шелохнулся. Только уголок его рта чуть дрогнул. Даже не в усмешке - скорее в тени эмоции, которая не успела появиться.

- А ты всё такая же... - ответил он. - Колючая, даже лёжа в больнице.

Аслы резко обернулась к нему:

- Может, она просто пытается сохранить то, что от неё осталось?

Хаят слегка коснулась её руки, прося молчать. И Аслы замолчала, но взгляд её остался тяжёлым, испепеляющим.

Кахраман стоял ещё пару секунд. Потом резко развернулся и направился к двери. Но на пороге остановился.

- Завтра я заберу тебя домой, - бросил через плечо. - Врачи дали разрешение.

И исчез за дверью.

В палате снова наступила тишина. Но она уже была другой. Натянутой, как струна, готовая оборваться от малейшего прикосновения.

Аслы медленно вернулась к креслу, села и молча взяла чашку с остывшим чаем.

- У тебя очень сильное сердце, Хаят, - прошептала она. - Не давай ему его сломать.

Хаят не ответила. Но по щеке снова скатилась слеза. Беззвучная. Острая.

---

Аслы сидела у кровати, подпирая подбородок рукой, а в другой держала маленький пластиковый контейнер с клубникой, которую притащила с собой тайком - из дома, конечно же, не из магазина.

- Попробуй, - уговаривала она, поднося ягоду к губам Хаят. - Она сладкая, честно. Как твоя старая жизнь до... ну, ты поняла.

Хаят усмехнулась сквозь усталость и приподняла брови, не притрагиваясь к угощению:

- До мафиози, ты хочешь сказать?

Аслы игриво закатила глаза, прислоняясь плечом к спинке кресла:

- Я бы сказала - до твоего мрачного, опасного мужа, который умеет входить в палату как царь Османской империи. Ты видела это? Он даже двери не открывает, он их побеждает!

Хаят тихо рассмеялась. Первый настоящий смех за последние дни. Он прозвучал чуть хрипло, но в нём уже была жизнь.

- Он действительно умеет драматично появляться, - признала она, откидываясь на подушку. - Иногда мне кажется, он тренируется перед зеркалом.

- «Как сегодня войти, чтобы все обомлели... может, с поворотом головы? Или с лёгким рывком воротника?» - передразнила Аслы с театральной интонацией и тут же прыснула со смеху.

Хаят уже не могла сдерживаться - она тоже рассмеялась, прикрывая рот рукой. Слёзы радости щекотали уголки глаз. Смех, такой редкий в её новой реальности, был как глоток воздуха.

Аслы быстро вытерла уголки глаз, не переставая улыбаться:

- Слушай, когда ты выйдешь отсюда, мы устроим день без Кахрамана. Чисто девичий. Мороженое, кофе, много жалоб на мужчин, и никакой роскоши. Только ты, я и любимые треники.

- А если он узнает? - спросила Хаят, полуусмехнувшись.

- Тогда мы добавим ещё и парик, чёрные очки и кодовое имя. Ты будешь «Чайка-21», я - «Роза-мария». Мы исчезнем из поля его зрения на один день. Пусть думает, что у тебя миссия от ЦРУ.

Хаят снова рассмеялась, качая головой:

- С тобой ничего не страшно, Аслы.

Аслы приподняла подбородок:

- Ну, естественно. Я официально твоя санитарка, подруга, шпионка и поставщик сладостей. Если надо, даже переоденусь в медсестру и похищу тебя с каталки.

В этот момент дверь распахнулась - но не с мрачной царской поступью, а просто и буднично. Джанан вошла с бутылкой воды и увидела, как обе девушки почти плачут от смеха.

- Что тут происходит? - удивлённо протянула она, кидая взгляд то на одну, то на другую.

Аслы театрально всплеснула руками:

- Мы вспоминаем времена, когда Хаят не была замужем за живым воплощением зимы!

- Эй! - с трудом выговорила Хаят, чуть краснея от смеха. - Он не такой уж и...

- Ага-ага, расскажи это его глазам, - перебила Аслы. - Мне кажется, он может одним взглядом заморозить Средиземное море.

- А ещё он умеет варить кофе с пенкой, - добавила Джанан, присаживаясь на подоконник и открывая бутылку. - Молча. Без слов. Только пар и взгляд.

- Господи, он и кофе варит как мафиози? - Аслы покачала головой. - Я пас. Пусть дальше пугает всех, а мы будем пить клубничный компот и строить планы побега.

И вновь раздался хохот. Лёгкий, домашний, тёплый. На короткое мгновение стены больничной палаты перестали быть стерильными и холодными - они наполнились жизнью, светом, женским теплом и непоколебимой дружбой.

Хаят с улыбкой перевела взгляд с Джанан на Аслы. Глаза её блестели - не от слёз, не от боли, а от чего-то более тёплого и живого. Она медленно потянулась вперёд, указывая на девушек:

- Джанан... это моя Аслы. Та самая, о которой я тебе всё время рассказывала. Моя подруга, моя радость, моя поддержка. Аслы, это Джанан - младшая сестра Кахрамана. Она... она стала для меня настоящей младшей сестрёнкой.

Аслы мигом вскинула брови, подалась вперёд с доброй ухмылкой и, не колеблясь, подала Джанан руку:

- Очень приятно, Джанан. Хаят про тебя говорит как про ангела. И, если честно, ты даже немного похожа на неё. Только моложе и, наверное, злее - так?

- Эй! - возмутилась Джанан, но в её голосе уже звучал смех. - Я не злая, я... динамичная.

- О, это модное слово для вредной младшей сестры! - воскликнула Аслы, смеясь.

- Вы обе вредные, - вставила Хаят, смеясь вместе с ними.

Через пару минут больничная палата превратилась в маленькую крепость девичьих секретов. Аслы, сидя на краю кровати, уже успела рассказать Джанан три смешных истории из их университетской жизни, включая тот случай, когда Хаят случайно попала на лекцию по ветеринарии, думая, что это анатомия человека.

- Я сидела двадцать минут, думая, почему сердце собаки так странно отличается от человеческого! - вспоминала Хаят, прикрывая лицо ладонью.

- И всё равно не ушла! - подхватила Аслы. - А потом профессор спросил: «Кто из вас когда-нибудь вскрывал курицу?» И Хаят такая: «Жареную - да».

Джанан уже не могла сдерживать смех. Она упала на кресло, зажав живот:

- Я не могу! Хаят, ты была настоящим спецом по выживанию!

- Спасибо, что была, - вздохнула Хаят, притворно закатив глаза.

- Так... - Аслы наклонилась вперёд и шепнула заговорщицки: - А хотите включить сериал? У меня с собой планшет и последний сезон «Çalıkuşu». Сцена с пощёчиной - просто шедевр.

- Да-а-а! - Джанан вскинула руку. - Я обожаю такие!

- Только не смейте реветь, - предупредила Хаят, притворяясь строгой.

- Ну это уже не к нам, а к тебе, миссис «я-рыдаю-даже-на-рекламе-шоколада»! - засмеялась Аслы и включила планшет.

Так они и устроились. Аслы сидела у изголовья, Джанан - на стуле у ног, а Хаят удобно устроилась на подушках, укутавшись в плед. Экран планшета мягко светился в полумраке палаты, отразившись в их глазах. Сцены мелькали, герои ссорились, обнимались, кричали друг на друга, а потом мирились. И каждая из троих девочек в этот вечер чувствовала себя - дома.

Где-то ближе к финалу серии, когда раздался особенно эмоциональный монолог, Хаят незаметно для себя уронила голову на плечо Аслы. Та даже не шелохнулась, только осторожно поправила одеяло на подруге, тихо выдохнув.

Джанан, заметив это, улыбнулась и прошептала:

- Она заснула?

- Как младенец, - так же шёпотом ответила Аслы, прижимая щеку к голове Хаят. - Пусть поспит. Она заслужила хоть каплю покоя.

Тишина окутала комнату. Только мягкий голос с экрана звучал где-то на фоне. И в этой тишине, в тепле дружбы и заботы, каждая из них чувствовала, что не одна.