Глава 12
За стеной из толстого стекла бесновался привязанный мальчик. Ремни, крепко охватившие его запястья и лодыжки, натягивались так сильно, что казалось, вот-вот порвутся. Белая кожа подопытного становилась всё красней, покрывалась волдырями и слезала с его тела, будто старые лохмотья. Он кричал. Его голос не пробивался сквозь защитную стену, но Герхарду было страшно от этих безмолвных криков.
– Даже не представляю, почему я здесь... – пробормотал учёный с отвращением. Вид оголявшейся плоти вызывал у него тупую боль в желудке.
– Вы здесь, потому что сами так решили, – невозмутимо ответил профессор Линдберг. Кажется, его страдания подопытного нисколько не трогали и это возмущало Герхарда больше всего. Если б на месте мальчишки оказалась Лана... даже представить такое невозможно! Стоун никогда не согласился бы отдать любимицу на столь бесчеловечные опыты... Линдберг же напрочь не склонен церемониться со своим Зеро, хотя совсем недавно и утверждал, что питает к нему подобие привязанности.
И нет. Это не было его самостоятельным решением. Герхард Стоун отнюдь не горел желанием наблюдать за экспериментом, но сегодня, как доктор знал, тот устроили специально для него. Чтобы продемонстрировать, как Homo Homunculus справляется с облучением ультрафиолетом. Честно сказать, хвастовство профессора явно было пока преждевременным... С подопытным происходило именно то, что должно происходить в подобных условиях: ожог второй степени, перегрев, обезвоживание, тепловой удар – и Зеро, только что барахтавшийся в своих путах, теперь уже лежал без сознания.
-–Если ему не оказать помощь, он умрёт, – забеспокоился Стоун, но владелец альбиноса оставался невозмутим.
– Раз теперь вы мой ученик, усвойте первый урок: не нужно ничего мне советовать, если я того не прошу.
Исчерпывающе. Теперь Стоун понимал, насколько наивны слухи о том, что белый мальчишка – незаконный сын профессора. Со своим ребёнком подобного не сотворишь... да Линдберг же высушил его, будто кусок мяса в коптильне! Может, гомункул и не вполне человек, но ни одно живое существо не заслуживает такой жестокости.
– Остудите его, дайте попить – ну какая вам польза от мёртвого ребёнка?!
– Никакой, вы правы. Но я уже говорил, Зеро весьма живуч, – Линдберг дал знак отключить ультрафиолетовые лампы.
Поразительно, но подопытный тут же пришёл в себя. Заёрзал, мучительно кривя обожжённое лицо. Слепо нащупал губами слева от своей головы тонкий резиновый шланг и, вцепившись в него, принялся жадно сосать. Он действовал так уверено, что не оставалось сомнений – ультрафиолетовому облучению альбинос подвергнут далеко не в первый раз. Кажется, мальчик что-то пил – долго, не отрываясь, глубокими глотками... и из-под лоскутов обгоревшего до самого мяса эпидермиса начала проступать тонкая, нездорово розовая кожа. Гомункул неправдоподобно быстро обрастал новой шкурой, и в этот момент он очень мало был похож на человека. Искусственный... искусственность чувствовалась во всём. Совершенно нечеловеческими были бледно-розовые слезящиеся глаза – такие прозрачные, что казалось – загляни в них, и увидишь то, что находится у подопытного внутри черепной коробки. В этих глазах не было ни мысли, ни чувств. Только жажда жизни – инстинкт, присущий любому биологическому виду, независимо от нюансов его происхождения. Это существо отчаянно хотело жить – и потому пило, пило, пило...
– Смотрите внимательно, сейчас будет самое интересное. В воду подмешана радиоактивная пыль. В количестве, способном убить нас с вами – но не его.
Стоун недоверчиво покосился на профессора, а вернув взгляд к объекту наблюдения, обнаружил, что того тошнит. Только что выпитая вода льётся по его груди и подбородку, вперемешку с кровью и чем-то совсем уж на вид отвратительным. Кажется, среди жидкой слизи показался выпавший зуб... точно, вот ещё один. А новенькая розовая кожа на шее и подбородке подопытного снова пузырится от ожогов. Слезает. Плоть под ней густо-сизая, почти чёрная.
Это так похоже на документальные кадры хроник времён Последней войны... километровые траншеи братских могил с громоздящимися в них изуродованными радиацией телами... лазареты, переполненные умирающими людьми, которых пламя атомного ада лишь едва коснулось... казалось, всё это в прошлом. В тёмном прошлом, ошибок которого клянётся не повторить каждый, кому повезло выжить по эту сторону плексигласовых стен. В тесном, но неприступном и монументально-надёжном мирке Иммортал-сити. Возможно ли, чтобы здесь, прямо здесь, в сердце Бездны кто-то снова страдал от ужасных последствий радиоактивного заражения?!
«Чудовище...»
Профессор Линдберг чудовище. Он и сам не вполне человек, если по его приказу здесь проводятся такие бесчеловечные эксперименты!
«Во что же он втягивает меня...»
Стоит уйти прямо сейчас. Подать в отставку. Забрать своих зверей и уйти. Забрать Лану, спрятать её, скрыть – а лучше выпустить на волю, чтобы уж точно этот нелюдь до неё не дотянулся. Пусть... зато будет жива и свободна. Лана вернётся домой... к своему обычному существованию, и может быть, она даже когда-нибудь забудет плен тесного короба в виварии отдела радиобиологии. Нет. Нет, нет, нет! Пусть это будет стоить ему карьеры, но на профессорской живодёрне Стоун больше не задержится. В конце концов, его семья – не последняя среди городской аристократии, и с трудоустройством вне Бездны Герхарду, как наследнику Четвёртого дома, помогут. Мучительно жаль бросать всё так внезапно... но, увы, Линдберг – не из тех, кто достойно принимает отказ. Затравит. Уничтожит. На памяти учёного такое уже случалось.
«Однако странно, что Найджел, добряк Найджел, так охотно работает под началом у этого нелюдя... Чего я ещё не знал раньше о своём кузене?»
Решительно развернувшись, Герхард было шагнул к двери, но с изумлением обнаружил, что путь ему преграждают двое охранников.
– Как невежливо с вашей стороны уходить, не попрощавшись, – на бесстрастно-каменном лице профессора появилась издевательская ухмылка. – Неужели вам в самом деле не понравилось у нас в гостях?.. Но эксперимент не окончен. И я требую, чтобы вы остались... потрудитесь досмотреть представление до самого финала, тем более он уже близок.
По ту сторону защитной стены что-то сверкнуло, неумолимо привлекая внимание – и стерильная белизна камеры окрасилась густо-багряным. За стеклом снова орал и корчился ребёнок, а левая рука его, отрубленная по запястье, лежала рядом с кушеткой в натёкшей лужице крови.
– Вам мало издевательств?! – прошипел Герхард, холодея. – Нужно было ещё и зарезать его ради драматического эффекта?! Всё, что предшествовало этому, по-вашему, было недостаточно трагичным?..
– Эмоции, Стоун. Как для учёного, вы слишком эмоциональны, – невозмутимо констатировал генетик. – И этим невыгодно отличаетесь от своего кузена. Впрочем... уже время обеда, вы так не считаете? Предлагаю прерваться на полчаса, выпить по чашке чаю с булочками, отдохнуть. Вам полезно будет немного расслабиться.
«Безумец...»
Чего точно не нужно было сейчас Герхарду, так это расслабляться – он и без того чувствовал себя слишком слабым. Ему многое случалось повидать, и по ту сторону Купола, и по эту, но сегодняшний эксперимент – определённо самое дикое и жуткое, что можно только себе представить. Ужасала бессмысленность устроенной профессором бойни. Мальчишка поджарен и высушен, облучён и обескровлен, он умирает в муках... зачем? Этого науке не нужно. Это просто жестокое убийство! Убийство, которое Герхард Стоун не мог предотвратить, хотя всё происходило прямо на его глазах. А патрон ведёт себя так, будто ничего особенного не случилось... к столу приглашает... да найдётся ли под Куполом человек, способный жрать булки после увиденного?! От одной мысли о еде Стоуна мутило. Кружилась голова. А его куда-то вели, потом кое-как усадили перед таймером, ведущим обратный отсчёт тридцати минут – и каждая секунда будто била по затылку тупой болью.
Напротив Стивен Линдберг невозмутимо пил чай.
– Время, – заметил тот, когда таймер обнулился. – Нам пора.
Один из охранников деликатно подтолкнул в спину. Что ж, пора так пора... Герхард безвольно пошлёпал вслед за патроном. Наверняка ничего шокирующего ему уже не покажут – разве что истерзанный труп, но трупов биолог и без того видел предостаточно.
– Отец! – навстречу им выскочил мальчик. – Отец, они снова делали мне больно! – малыш крепко-крепко обнял профессора, уткнувшись лицом в его халат.
Весь бело-розовый... Зеро? Не может быть. Подопытный давно уже должен был умереть. Выходит, у профессора есть два гомункула-альбиноса. Или даже больше – что стоит генетикам вырастить целое стадо бесцветных детей на убой? Но Линдберг со значением смотрел на Герхарда, будто ожидал от него каких-то слов.
– Почему... это существо называет вас отцом? – пауза неприлично затягивалась, и Стоун спросил первое, что пришло в голову.
– А как ему ещё называть своего создателя? Я дал Зеро жизнь и вскоре подарю целый мир. Тот самый мир, который, как вы считаете, для человечества уже потерян.
Мальчик повернул голову, сверкнув своими нечеловеческими прозрачными глазами.
– У вас красивые волосы, - сказал он Герхарду, непринуждённо улыбнувшись.
Стоун машинально отбросил пряди за спину, будто стыдясь их. Странное чувство...
– Этот господин – наш новый друг, – Линдберг поспешил представить его своей креатуре. – Доктор Стоун. Он поможет тебе выбраться наружу.
– Здорово! – малыш всплеснул ладошками. – А можно я буду называть вас просто Док?
Его руки... Герхард не запомнил, какой руки лишился тот Зеро в финале эксперимента, но у этого обе были целы. Белые. С крохотными розовыми ноготками. Левая чуть меньше правой, если присмотреться... как, собственно, и у многих людей.
– Его волосы как у Найджела! Правда, пап? – гомункул, отлипнув от профессорского халата, попытался дотянуться до волос Герхарда, но тот брезгливо отпрянул. – А братик Найджел скоро вернётся? Я соскучился. Он так давно не приходит... Он забыл про меня?
– Ты задаёшь слишком много вопросов, – Линдберг благодушно потрепал его по голове, покрытой редким бесцветным пушком. – Я велел передать тебе книги сегодня утром. Иди-ка почитай их.
– Хорошо, пап, – и Герхарду, – до свидания, Док! Приходите к нам ещё!
– Как видите, вы зря опасались за жизнь Зеро. Всего полчаса ему понадобилось, чтобы полностью регенерировать повреждённые ткани. Разве это не чудо? – и, не дожидаясь комментариев, сам ответил. – Нет! Это не чудо, а результат большого труда. Зеро – немного рептилия, чуточку насекомое, и даже самую малость – растение. В его геноме я собрал всё, что необходимо ему для выживания в условиях Пустоши. Но как существу, геном которого состоит из фрагментов генных кодов самых разных форм жизни, всё равно оставаться человеком? Вот это самое интересное. С ранними прототипами Зеро я ошибся... я дал им совершенное тело, и считал, что только лишь на этом основании Homo Homunculus станут властителями сущего. А получил в итоге просто стаю озлобленных зверят, коих не имел никакой возможности контролировать, и потому вынужден был уничтожить. Человека создаёт общество. Вам ведь знаком термин «социализация»? Разумеется, знаком. Ребёнок никогда не остаётся один – он постоянно учится чему-то у взрослых, копируя их, формируя собственную личность по образу и подобию своей социальной группы. Человеку нужно объяснить, что он – человек. Показать ему место в иерархии, обозначить его статус. Дать право быть полезным обществу. Именно это делает нас людьми. Люди – функции, а не мясо на костях. Потому нового Зеро я ращу, как обычного ребёнка. Он не испытывает дефицита в общении, он учится... иногда мы даже поручаем ему выполнять кое-какую несложную работу. У него есть семья, членом которой только что стали и вы. Есть у Зеро даже питомец – обычная белая мышь, но мальчик очень трепетно о ней заботится. Зеро любит читать про Пустошь. Ваши доклады всегда читает... он знает, что однажды ему суждено покинуть нас и уйти туда насовсем. И немного грустит, осознавая, что будет там один. По крайней мере, пока не подрастёт новое поколение гомункулов. И, думаю, мой мальчик будет рад узнать, что мы нашли ему проводника – пусть это всего лишь деградант, бессловесный дикарь, но зато он отлично ориентируется в закупольных джунглях, сможет защищать Зеро и находить ему пропитание.
«Деградант?.. Вы понятия не имеете, о чём говорите, профессор...»
В самом деле, ну что даёт Линдбергу основание считать людей Пустоши упростившимися по сравнению с Homo Sapiens? Пусть с точки зрения эволюции социума они регрессивны, но по адаптационным способностям – гораздо, гораздо более совершенны. Да и утверждение, что наши вольные собратья за время долгой атомной зимы лишились разумности – это пока лишь гипотеза, которую ещё предстоит доказать. Или опровергнуть. И Герхард Стоун именно этим собирался заниматься в ближайшие годы... если, конечно, ему удастся сохранить рабочее место и право на исследовательскую деятельность.
– Ваша авантюра утопична. От начала и до конца. Вы так воодушевлены мимолётным успехом, что не понимаете, насколько он незначителен. Вы сделали идеального ребёнка. Но создать приемлемые условия для его проживания за Куполом не просто сложно – невозможно, – Стоун вздохнул. – Я был там. Знаю о Пустоши больше, чем кто бы то ни было. И, тем не менее, я ничего о ней не знаю. Понимаете, сэр? Я не смогу защитить Зеро от опасностей, которых прямо сейчас даже не способен заподозрить! Пустошь огромна. Исследована лишь мизерная её часть. И... мир за пределами Купола меняется так стремительно, что спрогнозировать, каким он будет через год или десять лет, не рискнёт никто. Я не знаю, какие ещё аргументы нужны... если хотите мнение специалиста, нам ещё рано покидать Купол. Я в этом полностью уверен. Внешний мир нас не примет.
«После того, что наши предшественники с ним сделали», – добавил Герхард мысленно. Вслух в подобном контексте говорить об этом не принято. С каждого видеотерминала паблик-ораторы вещают так складно и красноречиво: в техногенной катастрофе, ставшей гибелью человеческой цивилизации, виноваты зарвавшиеся политиканы, ненасытные капиталисты... те, кто отдал приказ нажать Большую Красную Кнопку, обезумев в противостоянии за власть и ресурсы. Но любому разумному человеку, привыкшему хоть сколько-то фильтровать насильно льющуюся в уши информацию, понятно: чтобы Большая Красная Кнопка сработала, сначала нужно создать совершенное сверхоружие. Кто занимался этим? Нет, не погрязшая в пороке элита. Инженеры, физики, химики – учёные довоенного поколения. Не злодеи, не маньяки – просто люди. Вероятно, также как и Герхард, они любили свою работу... и были уверены, что результат их труда послужит благу. Вооружая армию, они надеялись помочь тем самым предотвратить войну. Какая ирония!.. Готовясь к общечеловеческой бойне, жаждать мира с искренностью несмышлёного ребёнка.
Они ошиблись. Что, впрочем, нисколько не умаляет их вину.
Виноват тот, кто создал сверхоружие. И тот, кто его применил. И тот, кто отдал приказ его применить. И все те миллиарды людей, с молчаливого согласия которых произошла фатальная битва. Те, что жили и сгинули, так и не придя в сознание. Те, что исправно платили налоги и бездумно приобретали ненужные им товары, наполняя карманы элит. «С высоты нашего просвещённого века таким горьким и нелепым кажется тот факт, что человечество само же финансировало свою погибель!»
Виноваты все. И расплата никого не миновала. Пощадил атомный Армагеддон только один город – и то лишь потому, что к моменту ядерной дуэли он уже не принадлежал этому миру. Иммортал-сити на две трети находится под землёй, а наземная его часть надёжно защищена Куполом. Полностью автономное убежище, спроектированное для долгосрочного проживания в нём одновременно десяти тысяч человек. Имеющее полностью замкнутый цикл производства – без отходов, которые нельзя переработать и использовать снова. Находят применение даже нечистоты, трупы людей и животных... Иммортал-сити – поистине вершина научной мысли. Самое совершенное творение человечества. И тем, кому повезло укрыться под спасительной дланью Купола, даден второй шанс. Этот дар столь щедр... что, пожалуй, не все его заслуживают. «Но как бы то ни было, именно мы – последний оплот цивилизации. Наш долг – не повторить ошибок предков. Не допустить, чтобы новое сверхоружие однажды было изобретено. И нам не нужно наружу. Не сейчас. Может быть, никогда. Только здесь мы в безопасности от самих себя»
Профессор глубокий старик. Очевидно, что гражданином Иммортал-сити он стал уже в сознательном возрасте. А до этого – ведь он жил среди тех, кто ковал атомный меч Последней Войны... как Линдберг сам не пришёл к выводам, столь очевидным для Герхарда Стоуна, родившегося уже в послевоенные годы и выросшего под Куполом?
– Здесь слишком тесно. И душно, – произнёс в этот момент профессор, и Герхард вздрогнул – биологу показалось, что патрон прочёл его мысли и ответил на непроизнесённый вопрос. На самом же деле слова были адресованы лаборанту, замешкавшемуся в узком проходе – тот всё понял правильно и юркнул в стенную нишу, пропуская профессора вперёд. Стивен Линдберг уходил, так и не удостоив притихшего Стоуна какого-либо ответа.
«Мой отказ не принят. Впрочем, он предупреждал меня об этом».