Запах дыма
Леон не видел ее два дня. Это было сознательное решение оставить ее в ожидании.
Дать ему почувствовать пространство. А самому проследить за каждым ее шагом. Она не совершила ни одной ошибки. И именно это беспокоило больше всего.
Сегодня он направил новое сообщение:
"Приходи. Просто поговорим."
Не "ужин". Не "встреча".
Поговорим.
Впервые слово, которое казалось человеческим.
Пентхаус. Те же стены. Тот же свет. Но сегодня – без музыки. Без вина.
Она вошла молча. В темно-зеленом платье. Без украшений. Собранные волосы.
В ее глазах была тревога – искусно скрытая. Но он видел.
– Я думала, ты больше не хочешь видеть меня, – сказала она.
– А я – думал, ты не любишь оставлять дела недосказанными.
Он подал ей чай. Вместо вина.
Она сделала глоток и настороженно взглянула:
– Что это?
- Мята. И немного дыма. Старый неаполитанский рецепт.
– Откуда ты знаешь такие вещи?
Он не ответил. Просто сел напротив. Его взгляд был не горячим – проницательным. Холод, как объектив камеры.
– Когда-то я видел девочку. В Неаполе.
– В огне. Она убегала из дома, где только что убили ее родителей. У нее была рана на плече.
Левая сторона. Похоже на шрам от пули.
Алиса замерла.
– Многие дети убегали от войны, – сказала она, ровным голосом.
— Но я помню ее глаза.
Он протянул руку – не к ней, а к комоду. Вынул старое фото, то же, что нашел Лука. Положил на стол.
– Это была ты?
Она посмотрела. Только на мгновение.
Дольше было нельзя. Глаза изменяли.
– Нет, – сказала. – Я не знаю этого ребенка.
- Шрам тот же.
— Многие имеют шрамы.
— И многие умеют врать?
Молчание.
Алиса поставила чашку. Ее пальцы едва заметно вздрогнули.
— Почему ты мне это показываешь, Леон?
— Потому что если это ты, и если ты здесь, я должен знать, почему.
Если это месть, я хочу видеть, как она выглядит.
Если это любовь — я должен знать, настоящая ли она.
Потому что я начинаю...
...переставать быть собой.
Ее зрачок дернулся. Но голос остался спокойным:
– А если это – ни то, ни другое? Если я просто не помнящая женщина?
— Тогда ты лжец. И отличная актриса.
– А ты? Ты кто, Леон?
Человек, которого учили убивать с 12 лет?
Или тот, кто варит чай с мятой и говорит о любви?
Их голоса – шепот, но шепот с остриями. В каждом слове проверка на правду.
Внутренний монолог Леона
"Она играет. Но не как враг. Ее страх не в том, что ее уличат.
Ее страх — в том, что она уже не хочет идти дальше по этому пути."
"И это - самое опасное."
– В том доме, – сказал он вдруг, – был запах лаванды и дыма.
Я помню, потому что ты стояла у шкафа, и у тебя в руках был старый медведь.
Ты бросила его и побежала.
Ее лицо побледнело. Слишком быстро.
- Я не знаю, о чем ты...
- Врешь. Ибо медведь был с левым ухом оторван. И ты его прятала в сумке.
Никто этого не мог знать.
Кроме тебя. И меня.
Она встала. Медленно.
Ее руки тряслись. Не от страха.
От того, что впервые ее увидели. По-настоящему.
— Если ты так хорошо помнишь, Леон...
Почему ты молчал все эти годы?
— Не хотел знать, что мы убили не врагов.
А ребенка, который смотрел на нас не с ненавистью, а с... ужасом.
И теперь этот ребенок – в моей кровати.
И я не знаю, что страшнее.
Она долго смотрела на него. А потом сказала:
– Я не пришла отомстить. Я пришла понять, есть ли в этом мире еще что-нибудь, кроме боли.
Но если ты заставишь меня выбирать между сердцем и прошлым.
Ты сам не оставишь мне выбор.
И она ушла.
Дверь захлопнулась. Тишина. Только чай пах мятой и пеплом.
Леон сидел. Не шевельнувшись.
«Она – это правда. И это проблема.»