~•~
Писк портативного анализатора возвещает о том, что исследования окончены. На экране компьютера забегавшими муравьями отображаются показатели уровня лейкоцитов, тромбоцитов, сахара и прочие. Наметанный взгляд оценивает цифры, и я вписываю их в документы рядом с предыдущими результатами более обширных обследований, пройденных солдатом днём ранее.
— Годен, — сухо сообщаю я ему, с характерным звуком стягивая перчатки и отправляя их в контейнер.
Порывистым движением припечатываю штамп на медкарточке в его досье и протягиваю папку.
Здоровяк молча поднимается, забирая её, благодарно кивает и отходит к двери.
Едва она за ним закрывается, я позволяю себе шумный выдох, уперев ладони по обе стороны от металлического подноса с использованными шприцами и ватой.
Бегло оглядев беспорядок, понимаю, что не успею привести всё в надлежащий по санитарным правилам вид до следующего военного.
А надо бы…
Усталость обжигающими волнами лижет позвоночник. Оттянув ворот формы, с тоской бросаю взгляд на лениво движущиеся лопасти потолочного вентилятора, который, кажется, делает только хуже. Духота настолько стягивает горло, что вот-вот хлопнешься в обморок.
«Тоже мне — военврач… Грёбанная неженка…» — мысленно отвешиваю себе нелестные высказывания, собрав остатки сил, большая часть из которых украдена неимоверной афганской жарой и вереницей приходящих на контрольный осмотр перед заданием солдат.
Под пылающими веками невольно встаёт образ родного Миллинокета, и на мгновение я даже ощущаю сжимающую нутро тоску по довольно суровым зимам.
Вернусь ли я туда, когда закончится контракт, кажущийся сейчас бесконечным?.. Прислушавшись к себе, не нахожу внятного ответа.
Снова.
Кандагар настолько въелся под кожу, в самые кости, обволакивая их, как ржавчина, что будущее без него уже не представляется. Иногда кажется, что я попала здесь во временную петлю: в ней каплями металла застыли секунды, минуты и часы, не позволяя вырваться. Каждый день похож на предыдущий, каждый день — склизкое чувство тревоги, всегда дышащая в спину опасность и безразмерная апатия. И это я ещё не полевой медик, участвующий в боях.
Обернувшись к списку оставшихся пациентов, я всматриваюсь в него и машинально кривлю рот — из-за песка пустыни, треснувшего под зубами, который составляет девяносто девять процентов меня нынешней, и… из-за следующей фамилии в очереди.
Хочу подготовиться к этой встрече.
Натянуть хоть какую-нибудь броню, хотя бы маску отчуждённости, которая была привычной на лице до той ночи и опрометчивого решения поддаться зову тела, а не разума.
Или разума тоже?..
Но не успеваю — дверь распахивается с одновременным стуком по её поверхности.
И какой в этом жесте смысл?
Однако необходимость строить из себя невесть что отпадает: по дрогнувшим пальцами разливается облегчение, когда я замечаю не Митчелла, а его командира — капитана Джереми Тейлора.
Высокий, статный, с проседью в тёмных волосах и немного смешными пышными усами, тоже посеребренными неумолимо надвигающейся старостью. Весьма вероятно, что он уйдёт в отставку после этой затянувшейся войны на отторгающей нас пыльной чужой земле.
— Добрый вечер, сержант Бейкер, — чеканит он, и я вытягиваюсь в струну, не касаясь непокрытого козырьком лба.
— Сэр… — сдавленно выдаю в ответ, не ожидав увидеть командира, и его цепкий взгляд трогает разбросанные, уже ненужные медицинские инструменты.
Чувствую, как краснеют щёки, и считаю секунды до строгого выговора, но Тейлор, решив проигнорировать нарушение, прикрывает глаза и через мгновение уже смотрит прямо на меня — немного мягче, без лишнего осуждения:
— Вольно, — услышав это, я расслабляю плечи, ответным взором обращаясь к нему. — Ну, как у вас тут дела?..
Он пространно проводит рукой, обводя кабинет. Взяв планшет со списком, я придвигаюсь к нему поближе, запоздало закрывая собой анархию на столе, и пускаюсь в краткий отчёт по бойцам, уже прошедшим упрощённую медкомиссию сегодня. Завтра предстоит крупная, сложнейшая спецоперация, поэтому важно, чтобы все назначенные в неё солдаты были в строю, — и ментально, и физически.
В какой-то момент Тейлор аккуратно перебивает меня, коснувшись двумя пальцами кончика усов:
— Честно говоря, я не планировал отнять у вас много времени, Бейкер, — пожевав губу, он чисто по-армейски складывает руки за спиной и поворачивается к единственному окну. — Меня беспокоит состояние лейтенанта Митчелла, и поэтому я здесь.
Я старательно напускаю на себя профессиональное безразличие и ровным голосом спрашиваю, не собираясь ходить вокруг да около:
— На что именно мне обратить внимание, сэр? Физически он более чем готов, по крайней мере, был неделю назад, и сегодняшние анализы — лишь формальность, но если вас беспокоит его душевное…
— Да, да, знаю, — морщит он нос в ответ. — Это не ваша зона ответственности, и за этим стоило бы обратиться к сержанту Кларк, но…
Озвучив фамилию нашего военного психолога-консультанта, Тейлор умолк, вглядываясь в пейзаж перед собой, — я следую за его взглядом, изучающим медленно поднимающийся в воздух вертолет. Даже сквозь стекло видно, как база тонет в невыносимой жаре: картинка вибрирует в мареве.
— Но мне кажется, ты справишься с ним лучше, — спокойно перейдя на «ты», всё-таки заканчивает капитан, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. — Ты знаешь его лучше.
«Навряд ли год эмоциональных качелей и хороший секс, вдруг случившийся раз, способен выявить и излечить первые признаки паранойи и почти укоренившееся ПТСР Митчелла, Тейлор…» — язвительно думаю я про себя, но вслух бесцветно озвучиваю другое:
— Как скажете, сэр. Если тесты покажут его непригодность, я не дам допуска со своей стороны.
Тяжело вобрав в себя крупицы кислорода из звенящей вокруг духоты, капитан опускает плечи, загадочно промолвив:
— В том-то и дело, Бейкер, что мне как раз требуется факт его прохождения.
Сделав шаг к двери, он в надежде хлопает меня по предплечью, добавляя:
— Рэй — слишком ценный кадр, чтобы не позволить ему не участвовать. Он нужен мне завтра. Сделай всё возможное.
***
Молчание так и остаётся висеть между нами, когда он неспешным шагом уходит. И если до слов Тейлора я даже на мгновение обрадовалась тому, что своим приходом он дал мне время настроиться на встречу с Митчеллом, то сейчас это уже не имело значения. Лёгкий, едва заметный оттенок приказа в тоне капитана всё усложнил и без прочего хаоса.
И ему невдомёк, что одобрение на участие солдата в операции при наличии имеющихся у него психологических нюансов — если не полноценных отклонений — может стоить мне службы.
Да и с какой стати я могу повлиять на чьё-то психическое здоровье? На его психическое здоровье?..
Я сцепляю пальцы на переносице, запрокидывая голову, и страстно желаю отмотать дни назад, чтобы иметь возможность не совершать ту ошибку.
Графитового оттенка коридоры жилого отсека сливаются в одну сплошную ленту, но я точно знаю, куда меня ведёт моя шатающаяся походка.
Чересчур резко, так, что чуть не валюсь коленями на пол, останавливаюсь у металлической двери. Цифры на ней никак не фокусируются взглядом, хотя подкорка выдает размазанное воспоминание, что именно за ними я найду обиталище Митчелла. Неровно стучусь и, пока жду, перебираю, как патроны, вытащенные из плоти подстреленных, фразы, которые скажу ему.
Человеку, который мучает меня неопределённостью последние долгие месяцы. Раздражает одним своим присутствием. Выбешивает идиотскими поступками, например, как тот демонстративный развязный поцелуй с временно командированной медсестрой из Кабула. Задевает нелестными фразами и сарказмом при каждой встрече, хотя сам признаёт, что нуждается в них.
И постоянно дарит приторно-сладкую надежду редкой заботой там, где её не ожидаешь, раздевающими взглядами тогда, когда это совсем ни к месту, и даже ревностью к другим военным, что в принципе не имеет почвы.
Эдакое «тяни-толкай» — не отпускает, но и не держит.
Не хочу строить теории, что именно в сегодняшнем дне стало катализатором, кроме, как сказали бы романтики, сошедшихся на небе звёзд — возвращение отряда из кровопролитного задания, раздраенное после него состояние Митчелла или же то, насколько сильно мне самой всё осточертело в собственной жизни (может — всё вместе).
Настолько, что и я не побрезговала напиться с солдатами контрабандного мерзкого на вкус алкоголя, за который штаб, если узнает, отнюдь не погладит нас по головке; настолько, что разоткровенничалась с жильцом по ту сторону этой двери, выливая на него всё то, что гложило последние недели и выслушивая в ответ не менее тягостные размышления, указывающие на все признаки начинающейся депрессии.
Настолько, что я потянулась к нему, как к спасительному сигнальному огню.
И позже, поджав хвост, попросту сбежала, как только его лицо оказалось на непозволительно близком расстоянии от моего.
А теперь?
Уже сама стою у логова Рэя несколько минут, растеряв остатки достоинства под терпким следом выпитого, и планирую натворить нечто, что усугубит и без того сложные отношения между нами.
А если, наоборот, расставит всё по местам?
Ага, наивная.
Куски всех возможных несформированных фраз в итоге липнут к нёбу, и я почти сразу врываюсь внутрь, едва дверь открывается, и обнимаю искренне удивившегося и остолбеневшего Рэя за шею.
Но его замешательство длится миг-другой, и он намертво сдавливает меня в кольцо своих рук. Мы в жёстком сплетении бьёмся о ближайшую стену, не забыв защелкнуть замок…
С трудом выныриваю из мыслей.
Каким-то чудом я одновременно с приоткрывающейся дверью умудряюсь быстро принять отрешенный вид, и не глядя на вошедшего — я знаю, что это он, даже не из-за списка или предусмотрительного визита Тейлора: достаточно услышать этот знакомый шаркающий тяжёлый шаг — указываю пальцем на койку:
— Присаживайтесь, лейтенант Митчелл.
Ответом служит тишина, разрываемая лишь стуком подошв о гладкий пол и шорохом бумаг его личной папки, последовавших на стол, а я стараюсь не концентрироваться на нём, распаковывая тонометр и новый комплект перчаток. Как и не придаю значения искусственному официозу в своём голосе.
— Вот как, значит. А жаль. «Рэй» мне нравилось как-то больше…
Я всё ещё не смотрю на него, но поджимаю губы, чувствуя явную издёвку, пока память почему-то продолжает вытаскивать недавние воспоминания…
— Рэй… — в сотый раз в пьяном бреду шепчу его имя, пока мужские пальцы грубовато дёргают за ткань формы.
Сто первый не случается из-за его шершавых губ, резко накрывших мои — иссушеные алкоголем и постоянным зноем языки яростно сталкиваются друг с другом, и я попросту теряю остатки себя в этом поцелуе.
Кажется, он ждал меня.
Мою капитуляцию.
— А мне нравилось время, когда ты не маячил постоянно на горизонте и не выносил мне мозги, — угрюмо отвечаю я, отбрасывая «выканье», и, наконец, поворачиваюсь к нему, но не задерживаю взгляда дольше положенного.
Боюсь, что дам слабину.
Твёрдым движением хватаю его кисть и натягиваю на обнаженную — надо же, заблаговременно снял форменную куртку, оставшись в песочного цвета майке, — сильную руку шуршащий материал тонометра.
Я помню запах его кожи в ту безумную ночь — спирт, песок и запекшаяся кровь убитых боевиков.
Не стереть, не выбросить, не выжечь.
— Расслабься, не разговаривай и не двигайся, — сурово наставляю я, ощущая, как по всему телу миллионами иголок вонзается опаляющий взгляд Митчелла.
Голубые зрачки словно охвачены пламенем — уложив меня на холодный матрас, он отстраняется на мгновение, немного утягивая за собой ровными зубами мою нижнюю губу, а я еле дышу, потому что боюсь собственных эмоций и невероятного желания застонать так громко, что услышит вся база.
Полураздетые, мы вновь прижимаемся друг к другу, и я запускаю в ёжик светлых волос руку, пока его в ответ по-хозяйски накрывает полушарие груди. А почти всегда надменный изгиб его рта сейчас приобретает сумасшедше чувственную линию, обхватывая другой оголенный сосок.
Зачем я всё-таки это делаю? По-настоящему — зачем?
Митчелл ведь только и ждал этого всё время. Может даже поспорил со своими товарищами-засранцами, как скоро сможет затащить меня в постель.
А я сама — напилась, сорвалась, захотела; только вот градус в крови не настолько уж высок, чтобы завтра всё списать на банальный трах по пьяни.
Хочется верить, что мы оба — где-то сломленные, в чём-то разочарованные, в конец задолбавшиеся — просто нуждаемся сегодня друг в друге.
— Для чего приходил Тейлор? — нарушая мою просьбу, буднично уточняет Рэй, искоса наблюдая за поднимающимся и сжимающим его руку аппаратом.
Я фиксирую показания давления, записываю в карточку и молчу. Не обязательно удостаивать его ответом. Митчелл вновь вскидывает на меня взгляд, снова обращая его в хищнический, и уголок его рта дёргается.
Выдержав паузу, он проглатывает мой игнор и с нажимом молвит:
— Ни к чему вести себя так, будто ничего не произошло, Эвелин.
Еле сдержав рвущееся: «Да пошёл ты…», я без предупреждения направляю луч небольшого фонарика по его чёртовым льдинкам-глазам — единственно холодным объектам в этой адской жаре. Рэй инстинктивно щурится и сипло усмехается.
Победная усмешка касается его обкусанных мною губ, когда мучительно протяжный стон всё-таки разрезает пространство комнаты. Спина сама выгибается под натиском рельефного тела сверху, отзываясь на плавное, но полное, до основания, вторжение его члена в меня. Рэй кусает меня в ребро, тут же кончиком языка касаясь кожи, и со всей силы стискивает в объятиях. Не дав опомниться, снова делает движение вперёд — уже резче и мощнее, хрипло что-то шепча на то, как я податливо поднимаю бёдра, между которыми неприлично мокро, в ответ.
— Ни к чему вести себя так, словно произошедшее что-то меняет, Рэй, — парирую я, злясь реакции своего тела-предателя на одно лишь его имя. Злясь на слишком яркие кадры в голове.
Мы сталкиваемся взглядами, изучая друг друга, будто никогда не видели, но я первая отвожу свой, чуть дрогнувшей ладонью подхватывая один из вакутайнеров.
Митчелл замечает это, но застывает, не шевелится, лишь пристально следит за каждым моим отточенным движением — жгут затягивается на его освобожденном от тонометра бицепсе, и я даже не жду, пока он работой кулака заставит вену вздыбиться: игла входит точно в зеленовато-серую линию, тут же позволяя алому ручейку крови течь.
— Что, даже не будешь скучать по мне, если не вернусь, Бейкер? — неожиданно тихо проговаривает он, специально акцентируя теперь фамилию.
Я устало провожу по векам свободной рукой, вспотевшей под обтянутым латексом, терпеливо дожидаясь, пока наполнится вторая пробирка. И, тяжело вздохнув, всё-таки собираюсь с силами для ответа — пусть он ударит его своей откровенностью и честностью, мне надоели наши игры:
— Я бы, может, и скучала, если бы между нами изначально всё было иначе.
Материал для анализов окончательно забран в крайне удачную минуту — я вижу, как на лице Рэя отражаются разнообразные эмоции, многие из которых нечитаемы, и он, кажется, хочет встать и что-то сказать, сделать, но я не даю ему очухаться. Зажимаю ватой и торопливо наклеиваю пластырь на место прокола, тут же резко всовываю всегда имеющиеся в процедурной заранее распечатанные психологические тесты из общей стопки в мозолистые ладони и тараторю, привирая:
— Заполни всё полностью. Без утайки, как есть. Сэкономим так время Кларку — тебе к нему сегодня не нужно. Я приду через пару минут.
Знаю…
Наверняка мой уход до соседней двери в комнате, ведущей в уборную, выглядит как бегство, но не могу иначе.
Мне срочно нужен поток прохладной воды, чтобы остудить и тело, и мысли.
И дело не только в запредельно высокой температуре сегодня.
Не вижу и понятия не имею, как выглядит сейчас Митчелл, оставшийся в кабинете с бумажками в руках, но я стараюсь не хлопать дверью, а мягко её прикрыть, словно так деревянная поверхность покажет ему не мою трусость, а обыденное желание воспользоваться туалетом.
Швыряю перчатки прямо на пол. Отрывистым движением открываю кран, не дожидаясь, пока вода по нагретым трубам всё-таки придёт в норму и станет холоднее, и со всей дури плескаю её себе в лицо. Струи попадают за шиворот цвета хаки, и я срываю с себя надетый поверх белый медицинский халат. Комкаю, оставляя у раковины, и опираюсь ладонями по обе стороны, понурив голову, как побитая собачонка.
В черепной коробке гудящая пустота и единственное чёткое желание — закончить этот загруженный день, вернуться во временное на базе жилище и исчезнуть, запереться от всего мира.
От приказов, от пустынного ветра, от постоянного ожидания, от неизвестности и от войны с терроризмом.
От Митчелла.
Поднимаю голову, мрачно уставившись в отражение, и ещё раз набираю в пригоршни живительную влагу. Закрываю глаза, окуная в руки лицо, и мурашки по позвоночнику дают понять, что это далеко не от воды.
Разлепив мокрые ресницы, я вижу сзади себя Рэя — вся его фигура закрывает проём, и он смотрит исподлобья так, словно собирается одарить меня всеми страданиями мира, но на деле…
Тут же сократив до меня расстояние и не позволив обернуться, он впивается ладонями в мою талию, найдя под растрёпанным пучком волос шею.
Под ударной волной его тела о моё, я врезаюсь животом в столешницу, тихо заскулив, но не до конца осознаю, что это не из-за мимолётной боли, а из-за раскаленных губ, приникших к коже под ухом.
Надо остановить его.
И себя.
Но я только крепче хватаю пальцами края опоры, ощущая чисто инстинктивно — слои жёсткой армейской одежды не позволяют иначе — возбуждение Рэя, упирающееся мне в крестец. Он накрывает мои ладони широкими своими — это две точки, в которую сходятся прижатые параллели наших вытянутых напряженных рук — вкладывая дикую, животную страсть в оставляемый засос на шее, а я, как зависимая от этих ласк, вручаю ему полный карт-бланш и прислоняюсь затылком к мужскому плечу.
Мы скрещиваемся помутневшими от похоти взглядами в зеркале, и к моему разочарованию, засвербевшему внутри, Рэй вдруг медленно раскрывает рот, оставляя мою истерзанную кожу.
И еле слышно шепчет, не сводя глаз с отражения:
— Я вернусь, Эвелин. А после — мы оба вернёмся к началу.
Двоякий привкус его слов одновременно опрокидывает и окрыляет. Начнём всё заново или же продолжим то, что крайне хреново начато? Что он на самом деле имеет в виду?..
В тот момент мне больше всего на свете захотелось пойти наперекор Тейлору и разъяренно шлёпнуть штамп: «Не пригоден к заданию», лишь бы задержать этого мучителя на базе.
Но вопреки всему, я поступила так, как должна была. Даже не проверив эти чёртовы никчёмные тесты.
И на следующей день, прокравшись тенью на вертолётную площадку полигона и наблюдая, как бойцы грузятся в транспорт, чтобы отбыть на масштабную операцию «Анаконда», я улавливаю сосредоточенный и хмурый взгляд Митчелла, направленный в сторону здания, где находится лазарет.
В нём — и царапающее равнодушие, и проницательный поиск. Я с лёгким ужасом и неуместным превдкушением осознаю, что запуталась окончательно.
И как жертва в своеобразном личном стокгольмском синдроме почему-то остро хочу, чтобы он действительно не оставил меня в покое.
Нас.
Если всё-таки вернётся.