Один
Всё как в тумане. Глаза будто набиты песком. Голова раскалывается, а в нос бьют самые неприятные запахи, какие только могут существовать. Пахнет кровью, дерьмом, разложением, пороховой гарью и ещё чёрт знает, чем. Это запах войны. Каждый вдох даётся с трудом, а сердце колотится так сильно, словно вкололи лошадиную дозу адреналина. Здесь душно, и от пота форменная рубашка прилипает к телу. Сидя посреди этого кирпичного здания, в которое через заколоченные окна еле попадает солнечный свет, ты, прикованный наручниками к стулу, всё больше погружаешься в бездну отчаяния и безысходности. Никто не придёт. Никто не спасёт. Те несчастные, что оказались здесь до меня, на собственной шкуре прочувствовали это, и я не сомневался, что меня ждёт та же участь. Напротив меня на таком же стуле полусидит мёртвое тело с мешком на голове. Судя по дырке, из которой, разрисовав мешок причудливыми алыми узорами, тянулась паутина запёкшейся крови, а также омерзительному, жуткому смраду, человек, голый по пояс, в одних лишь камуфляжных брюках, с окровавленным торсом, сидящий напротив меня, был мёртв уже несколько дней. То же самое ожидает и меня...
***
I can't remember anything
Can't tell if this is true or dream
Deep down inside I feel to scream
This terrible silence stops me
***
— Ну?
Голос, искажённый с помощью специального приспособления, грубый и жуткий, казалось, доносился до моего затуманенного сознания из каждой тени, из каждого угла комнаты. А возможно, это говорил со мной окровавленный мертвец напротив.
— Чего вы хотите?
Я не узнаю собственного голоса. Горло страшно щиплет, словно песка насыпали и туда. Мой разум никак не воспринимает эту картину передо мной — тёмное помещение, в котором хрен что разглядишь, кроме освещаемого прожектором стула напротив, на котором восседает мертвец. Напоминает трон, на котором сидит сама Смерть. И лужа запёкшейся крови под стулом лишь усиливает мрачное впечатление.
— Что тебе известно? — вопрошает мой невидимый собеседник, — как далеко ты зашёл?
Я молчу. Сердце продолжает колотиться, готовое выпрыгнуть из груди. Но это не страх. Это боль. Боль, которой нет конца. И не от побоев. Не от того, что мои бёдра покрыты глубокими порезами, и кровь залила форменные штаны. Не от тех порезов, которыми испещрён и мой торс. Природа этой боли совершенно иная. Скрипя зубами от гнева, я мысленно клянусь отомстить.
***
Now that the war is through with me
I'm waking up, I cannot see
That there's not much left of me
Nothing is real but pain now
***
Комната для допросов исчезает. Вместо этого я вижу совершенно другую картину. Бэттэри-Парк-сити, финансовый квартал Манхэттена. Мне шестнадцать лет, и я стою возле двух величественных сооружений, чьи вершины, кажется, уходят в небо. Забавная метафора. А ведь я и не знал, что через какие-то сраные полчаса несколько тысяч человек, которые находились в этих зданиях, уйдут на небеса вместе с ними. И среди них — мой отец. Это башни-близнецы Всемирного Торгового Центра. И сегодня одиннадцатое сентября две тысячи первого года.
***
Hold my breath as I wish for death
Oh please, God, wake me
***
В чувство меня приводит хлёсткий удар. Прямо по моей роже, на которой, судя по ощущениям, и так не осталось живого места. Я смотрю на человека передо мной. Камуфляжная форма, почти такая же, как моя, только расцветка другая — у него MULTICAM, у меня MARPAT. Лицо скрыто за чёрной маской с прорезями для глаз, в руках — штурмовая винтовка «Хеклер-Кох» HK416. Оружие висит на груди, удерживаемое ремнём, ствол направлен вниз и влево, приклад у правого плеча. Сразу видно, парень не новичок, правильному ношению оружия обучен. Медленно поворачивая голову, вижу, что этот парень здесь не один. В полумраке помещения вижу ещё четверых, по двое слева и справа от меня. Пересохшими губами пытаюсь что-то произнести, но удаётся лишь что-то прохрипеть.
— Дайте ему воды! — требует тот же тип, чей голос искажён с помощью специального оборудования. А может, это уже кто-то другой. Хрен его знает. Боец в маске приближается ко мне. Одной рукой поддерживает мою голову, бережно, словно заботливый отец, другой осторожно заливает воду из фляги мне в рот. Прохладная вода утоляет жажду, в горле перестаёт щипать, а в голове немного проясняется.
***
Back to the room that's much too real
In pumps life that I must feel
But can't look forward to reveal
Look to the time when I'll live
Fed through the tube that sticks in me
Just like a wartime novelty
Tied to machines that make me be
Cut this life off from me
Hold my breath as I wish for death
Oh please, God, wake me
***
Северная башня Всемирного Торгового Центра рушится как карточный домик у меня на глазах, как только пассажирский самолёт врезается в неё. Страшный взрыв, клубы дыма, охватывающие здание... Крики, вопли перепуганных до смерти прохожих. Чьё-то обречённое тело, вылетающее из окна такой же обречённой башни... Я слышу истерический вопль, перерастающий в рыдание, и не сразу до меня доходит, что это кричу и рыдаю я сам. Это утро было последним, когда я видел своего отца...
Вспышка. И я внезапно оказываюсь в другом месте, в другое время. Грохочут пулемёты и автоматы, пули с чавканьем впиваются в стены, в раскалённый от палящих солнечных лучей песок, в человеческую плоть. Стремясь избежать сулящей смерть автоматной очереди, прокатываюсь на коленях по земле, устремившись под прикрытие арки, и в этот миг навстречу мне выкатывается из угла тёмной узкой улочки совсем молодой парнишка. На долю секунды наши взгляды встречаются, и в его чёрных глазах я не вижу жалости и сострадания. Я вижу только фанатизм и желание убивать, и без колебаний нажимаю на спуск. Очередь из моего М4 врезается в грудь молодого иракца, вырывая куски плоти, а кровь брызжет фонтаном. Это уже не первый убитый мной за этот день. Следом за ним выбегают ещё двое, и длинная очередь скашивает их обоих, а потом я слышу вместо выстрела сухой щелчок. Увидев какое-то движение впереди, я выпускаю все семь патронов из своего «Кольта» и вижу, как падает мёртвый повстанец, а его «Калашников» выпускает очередь в воздух, когда палец убитого стискивает спусковой крючок в предсмертной судороге. Никакого сострадания. Никакого страха. Только слепая ярость и жажда крови. Когда ещё двое выбегают из кирпичного здания с левой стороны улицы, на которой я оказался, мой боевой нож погружается в горло одного из них. С упоением слушая его предсмертный хрип, я вонзаю нож в затылок второго иракца, выхватываю его автомат и даю длинную очередь по приближающемуся отряду боевиков. Заметив ещё одну фигуру, выбегающую из дома, бросаюсь туда. Прежде, чем перепуганный боевик понимает, что происходит, я наношу мощный удар пяткой по его подколенной складке. Нога подгибается, и он падает на пол. Исход схватки предрешён. Я реву как раненый зверь каждый раз, когда нож вонзается в спину иракца, распарывая мышцы и разбрызгивая кровь.
Снова вспышка. Теперь я лежу в пыли за грудами осколков кирпича, прижимаясь к земле как можно плотнее, а вокруг идёт бой. Метко брошенная мной граната разрывается не слишком далеко от меня — прямо в здании, из которого по нашему разведотряду ведётся огонь. Взрыв оглушает меня, а из дверного проёма вылетает исковерканное, изуродованное осколками тело, на котором просто не осталось живого места. Я бросаюсь вперёд, и моё сознание опять окутывает туман. Я вижу, как врываюсь в какое-то помещение с пулемётом наперевес. Четыре «танго» внутри. Они и охереть не успевают, как длинная очередь сметает их одного за другим. Из-за угла выскакивает ещё один. И напарывается на ствол моего пулемёта. Шквал огня проходит через его тело. Кровь брызжет мне в лицо, ошмётки мяса, лёгочной ткани и обломки костей летят в разные стороны. Да, невелика радость быть расстрелянным в упор из М249! Увидев своих братьев по оружию, морпехов, и ободрённый, я снова бросаюсь в бой вместе с ними, словно безумный викинг, лишённый страха и сомнений.
— Очнись! — от удара под дых я сгибаюсь и кашляю. Наконец, переведя дух, я поднимаю глаза. Солдаты в масках до сих пор стоят передо мной. Всё так же молчат и даже не шевелятся. Кажется, что они даже не дышат. Жуткое впечатление.
— Что вам от меня надо? — спрашиваю я. Мой невидимый собеседник отвечает: — «Василиск».
Что-то начинает всплывать в моей памяти. Однако это мимолётное воспоминание мгновенно ускользает в глубины моего подсознания. Тот, кто говорит со мной, повелительным тоном произносит: — Покажи ему!
И солдат, стоящий передо мной, достаёт из кармана небольшую фотокарточку. Когда я смотрю на этот снимок, слегка потемневший после того, как я случайно пролил на него пиво несколько месяцев назад, к горлу подкатывает комок. Это мы. Наша группа, которой было поручено важное задание, с которым мы не справились. Маркус. Брайан. Джейк. Ральф. Энди. Кэмерон. Алекс. Том. Ещё один Алекс. Теперь их нет. Остался только я. И то ненадолго. Перед глазами мелькают последствия операции, обречённой на провал.
***
Now the world is gone, I'm just one
Oh God, help me
Hold my breath as I wish for death
Oh please, God, help me
***
Несущий винт вертолёта больше не тарахтит. Ведь сам вертолёт сейчас догорает посреди поля, став огромным куском искорёженного металла. Трещат выстрелы. Кричат раненые и умирающие. На моих глазах голова Ральфа разлетается, словно лопнувший арбуз. Слава Богу, что зелёный свет прибора ночного видения делает эту сцену не такой ужасной, однако у меня нет сомнений, что смерть моего друга...моих друзей будет стоять у меня перед глазами всю жизнь. Смерть. Сплошная смерть. Отец, погибший в Северной башне ВТЦ. Мои старые друзья, чьи жизни оборвались одна за другой в мгновение ока в напичканной под завязку взрывчаткой усадьбе, которую мы штурмовали несколько лет назад. Я до сих пор слышу их предсмертные крики ужаса, которые резко обрываются, когда здание превращается в груду обломков, в мёртвые, пустые развалины. Помню, как меня, истекающего кровью, тащит тот парень из польского спецназа... как его там зовут? Ах, да. Мечеслав. Старина Мечеслав, которому я обязан жизнью.
«Неужели тот страшный день повторяется?» — спрашиваю я себя, видя, как Джейк с хрипом валится на землю — пуля попала ему в горло, и он умирает.
— Ублюдки! — кричу я, посылая пулю за пулей, очередь за очередью, в еле различимые через ПНВ фигурки людей, бегущих к нам со стороны города и палящих от бедра. Они гибнут. Гибнут пачками. Зачастую их мёртвые тела, упав на землю, принимают совершенно нелепые позы. Но немалые потери не останавливают орды фанатиков, продолжающих наступление. Всё, о чём они думают — это рай, который ждёт их после смерти в бою.
А нас остаётся всё меньше и меньше...
***
Darkness imprisoning me
All that I see
Absolute horror
I cannot live
I cannot die
Trapped in myself
Body my holding cell
***
Я сплёвываю кровь и поднимаю глаза на солдата, показывающего мне фотографию.
— Это была заведомо провальная операция! Вы послали нас на верную смерть! — кричу я, охваченный гневом. Невидимый собеседник смеётся.
— Ты, похоже, так ничего и не понял, Джейсон. Это было лишь частью большой игры, — говорит он, — и, я надеюсь, что ты больше не попытаешься нам помешать. Но ты совершил непоправимое, и должен понести наказание. Знаешь, — невидимка усмехается, — на твоём месте я бы и вовсе ушёл бы в отставку. Соболезную тебе, парень. Твоя жёнушка, которую ты бросил, умерла от рака и даже не узнала, что ты изменял ей, когда она ещё была здорова!
Ненависть. Она становится настолько сильной, что я ощущаю её почти физически. Я горю ею! Набираю в лёгкие побольше воздуха и кричу: — Будь ты проклят! Слышишь, будь проклят, мать твою!
Ответом служит всё тот же издевательский смех. Выдержав небольшую паузу, невидимка продолжает: — Правда глаза колет? Хочешь, я даже назову тебе имена всех твоих подружек, с которыми ты спал после каждой командировки в Ирак и Афганистан, пока твоя ненаглядная Крис ждала тебя дома? А может... — снова пауза — сказать тебе адрес приёмной семьи твоих сыновей? У тебя трое замечательных детишек, и будет жаль, если что-то случится с ними или с твоей подружкой Евой... видишь ли, я знаю всё о тебе...
Ева. Это имя возвращает меня в морозный зимний вечер. Я держу её за руку, когда мы идём по верхнему этажу торгового центра. Миниатюрная, очаровательная шатенка с большими карими глазами, смотрящими на меня с теплом и каким-то любопытством.
— Что-то не так, Джейсон? — спрашивает она, чуть наклонив голову набок и улыбнувшись. Обожаю, когда она так делает!
— Нет, — отрицательно качаю головой я, — всё прекрасно.
Из динамиков играет «Слава Богу, Рождество» в исполнении «Квин».
— Фредди Меркьюри, — говорю я, — его вокал я узнаю где угодно! Обожаю его творчество!
Девушка смеётся, и мы идём дальше, заглядывая в каждый торговый павильон — Ева что-то ищет, но что именно, я не знаю. Мы познакомились не так давно, однако она свела меня с ума.
Вот мы едем в автобусе, она кладёт голову мне на плечо и несёт какую-то чепуху, а я добродушно посмеиваюсь. И вот, мы с ней прощаемся на автобусной остановке — я крепко обнимаю её, а она прижимается ко мне. На улице мороз, но я, держа Еву в объятиях, не чувствую холода. Наши губы встречаются, и мы сливаемся в долгом и чувственном поцелуе. Наконец, она немного отстраняется от меня. На её прелестном личике появляется едва заметная улыбка.
— Я вернусь к Рождеству, обещаю! — говорю я и целую Еву в лоб. Она улыбается и машет мне рукой на прощание.
Ностальгия и тоска, вызванные столь нежным и тёплым воспоминанием, сменяются гневом, когда я возвращаюсь в реальную жизнь и понимаю, что человек, удерживающий меня в плену, обладает достаточными силой и влиянием, чтобы навредить не только мне, но и тем, кто мне дорог — Еве, моим сыновьям, которых теперь воспитывает другая семья, моим старикам отчиму и матери, которые живут сейчас далеко на Аляске...
Я вскидываю голову и ору во всё горло: — Ублюдок! Гори в аду! Я убью тебя, убью! Я потерял слишком многих, и не позволю тебе отнять у меня Еву и детей!
Ярость улетучивается, а отчаяние и безысходность заползают в душу, цепляя своими липкими, скользкими пальцами самые болезненные места. В комнате вспыхивает свет прожекторов, и я вижу, что у дальней стены стоит человек в камуфляжных штанах, берцах и синей рубашке в клетку. Его лица я не вижу, тень от полей его ковбойской шляпы закрывает его.
— Нарушить приказ. Убить тех, кто пытался выполнить свой долг! Ты предатель, Джейсон. Изменник родины, военный преступник и убийца! — человек в ковбойской шляпе, продолжающий говорить искажённым голосом, закуривает сигару и выпускает дым, — у тебя есть час, чтобы ты решился добровольно признаться во всех своих преступлениях на диктофон, иначе нам придётся снова прибегнуть к более эффективным, но не слишком гуманным методам допроса.
С этими словами ковбой и четверо солдат уходят. В комнате остаёмся только мы четверо — я, двое охраняющих меня солдат и моя жажда возмездия. Всё это время я не замечал, насколько плохо были связаны мои запястья. И, как только один из солдат поворачивается ко мне спиной, чтобы что-то сказать другому, я освобождаю руки и, выдернув нож из ножен на его бедре, вгоняю смертоносную холодную сталь в его сонную артерию. Второй вскидывает свой автомат, но слишком поздно — я бросаюсь на него и сбиваю с ног. Длинная очередь уходит в потолок, а я сижу верхом на своём противнике и опускаю свои кулаки на его лицо. Удар следует за ударом, ошеломлённый солдат даже не пытается сопротивляться, застигнутый врасплох. И я, завладев его собственным ножом, медленно вонзаю его ему в горло. Глаза закатываются и, испустив предсмертный хрип, солдат умирает. Но я продолжаю наносить ему удары, поглощённый своим внутренним безумием, а в это время, услышав выстрелы, в комнату врываются ещё солдаты, вооружённые до зубов. Подобрав винтовку убитого, я открываю огонь на поражение.
***
Landmine has taken my sight
Taken my speech
Taken my hearing
Taken my arms
Taken my legs
Taken my soul
Left me with life in hell
***
Взрыв противопехотной мины оборвал жизнь моего друга Маркуса, погибшего в ту трагическую ночь. Меня же убила совершенно другая мина, разорвавшаяся в моей душе. Она называлась смертью. Не моей смертью, которая, судя по всему, ходит где-то рядом, а множества людей, которые были мне дороги. Родной отец. Бывшая жена Крис, которую я оставил. Мои друзья, плечом к плечу с которыми я сражался против терроризма многие годы.
В моём досье написано, что я, мастер-сержант Джейсон Уокер, родился в Анкоридже, штат Аляска. И это отчасти было правдой. Тот, прежний я, от которого теперь не осталось ничего, действительно был рождён в этом славном городе. Но тот я, который стоит сейчас с автоматом наперевес в залитой кровью комнате, полной мёртвых тел, является порождением кровавого ада войны. Новый я родился на раскалённых улицах Багдада и был крещён в сирийском городе Ракка, где сложили головы все мои близкие друзья.
Несомненно, мной движет жажда мести. Человек, чьё кодовое имя — Кронос, наш связной из ЦРУ, несёт полную ответственность за провал операции «Василиск». Его головорезы схватили меня, накачали наркотиками и отвезли в незнакомое место, чтобы подвергнуть пыткам и выбить признание в государственной измене.
Сильнее, чем жажда мести — только страх. Страх потерять тех, кто тебе дорог. И именно этот страх заставляет сражаться ещё более яростно. Именно он помогает выжить, чтобы завтра ты мог продолжить свою борьбу.
Найдя пачку «Мальборо» и зажигалку в кармане одного из убитых, я зажёг сигарету, закурил и с удовольствием выпустил дым. Василиск? Кажется, именно таким было кодовое имя человека, которого мы должны были уничтожить в ту роковую ночь в Сирии? Да. И он полностью оправдал своё кодовое имя. Ведь Абу-Бакр аль-Багдади — это самая настоящая ядовитая змея. Которая должна быть уничтожена.
Перешагнув через тело одного из убитых наёмников Кроноса, я вышел в коридор, держа автомат на изготовку.
«Прости, Ева», — подумал я, — «Я так и не сдержал обещание вернуться домой к Рождеству!»