Глава 1: "Чем дальше в замок..."
Уже близится время ужасающих историй, которые заставят ваши сердца биться в ускоренном ритме; сказок, написанных страхами по дряхлым бумагам; рассказов, оставящих глубокий след в вашей памяти. Да, это Хэллоуин-властитель застывших в ужасе лиц и король обречённых душ в мире смертных и Аидии, скитальцев на грани живого и мёртвого, заключённых в тюрьме своих же больных идей…
Свечи, зажжённые в каждой жилой комнате, то и дело выбрасывали через окно, на украшенные приговорёнными листьями улицы скользящие чёрные силуэты. Светильники Джека, по преданиям нужные Проводнику для доставления мёртвых душ к чистилищу, располагались на многих порогах и подоконниках. И лица, вырезанные в спелых тыквах, поражали своим разнообразием… Казалось, будто они ведут меж собой невероятно увлекательную беседу, то и дело застывая в нескучных гримасах. Ещё взгляд поражали огромные, тянувшиеся на большую часть улиц тени тыквенных лиц, подсвечивающиеся горящим пламенем изнутри. Так ярко подсвечивались эти ужасающие ухмылки и глазные впадины, что казалось,-разбейся эта тыква, и улицу поглотит белый свет её неугасимой сердцевины! "Сердца"…
Не только живые покои были при свете. На отдалённых кладбищах тоже мерцали огни керосиновых фонарей и ламп, подсвечивая покосившиеся кресты и сотни однообразных скорбных плит... Но казалось, пройдут дни-и вырвутся охладевшие руки на свободу, уставшие лежать в тесных прогнивших гробах! Отодвинут надгробные плиты, сбросят крышки саркофагов, выбьют своей дряхлой плотью двери многовековых склепов… Плотью, измученной жизнью и воскрешённой смертью. И вернутся они к своим ещё чувствующим боль родным… Может, попьют с ними чаю на досуге… Обнимут костлявыми руками своих детей и, сверкнув радостью из бездонных глазниц, скривив полурассыпавшиеся зубы в попытке искренне улыбнуться, поцелуют посиневшими губами их в тёплые лбы, и прошепчут массу приятных и мудрых слов… И снова тишина задует лампады на их могилах.
Последние намёки на жизнь оживлённых улиц и страсть шумных покоев растворились в чернильном мраке, становящемся с каждом минутой всё гуще и беспросветнее... Будто бы сама ночь, став королевой, повелела своим слугам навечно обнять своими чёрными пальцами все души этого городка... Крепко стиснув уставшие веки детям, ввергнув тысячи людей в осенний сон, темнота пробудила лишь мрачные тени…
Те самые тени, выползающие из самых пугающих сказок жизни, из бреда самых чёрных мыслей, из сердца самого дьявола. Тени, которые, схватив тебя как обессилевшую куклу, вцепятся в твоё холодное тело и утащат в театр иллюзий, где кукольник–страх, и ты–его излюбленная марионетка! Впрочем, одна из таких теней уже который год заведует театром страхов… (Более того, она ещё и владеет достаточным количеством своих "жертв" и, без сомнений, внушительного размера землёй). И прозвище тени этой-Бладвайн… Герцог Бладвайн.
"Нора" Бладвайна–величественный готический дворец… Этот дворец–табакерка с отравленным табаком. Этот дворец–ларец… Ларец, чья крышка, испачканная в вине и чьи стенки, почерневшие от времени, скрывают в себе лишь Смерть, облачённую в алый бархат… Этот дворец–музыкальная шкатулка, отпереть которую способны лишь чистые руки высокого происхождения… Однако хочешь ли ты услышать мелодию из криков и стонов невинных тел, среди которых позднее, возможно, узнаешь и свой?! Хотя, не только крики слышны там. Прислушавшись тщательнее, ты сможешь услышать отдалённые ноты ангельского хора… Манящие напевы скрипок и баллады арф, трели флейт и переговоры виолончелей, спокойную колыбельную контрабасов и страстный распев большого рояля–воистину, короля всех музыкальных инструментов… Сливаясь воедино в сладкую бальную мелодию, твои уши, предавшись соблазну, поведут за собой и тело… Не сомневайся. Заслышав там завершающий звон хрустального треугольника, ты, быть может, услышишь и небесный колокол… И он, громко пробив двенадцать раз, разверзнет небо в ночи и пригласит в обширные залы посланников Купидона: облачённые в роскошь и шёлк, чувственные танцоры заполнят бальный дворец. Тени их сольются в едином движении и лица, скрытые в карнавальных масках, зашепчут о взаимной любви… Правда, в последний раз: под бой тех знакомых двеннадцати траурных ударов колокола начнут мелькать алые тени испуганных пар, и крики ужаса, объединяясь с похоронным оркестром, будут обняты смертью. Клинок Судьи, мелькая во тьме сгоревших свечей, поразит желанную жертву. Может показаться, что приговор Судьи случаен и необоснован, но знай–если твоё имя в списке приглашённых,(–посмертно,)–это неспроста. Что ж… Если жажда вкусить запретного плода в пляске верной погибели перешла границы всего разумного и больного-прикоснись же к нему… Прикоснись к греху и почувствуй, как сладкий яд растекается по твоему искушённому телу! Сейчас!
Розы в витражах этого холодного замка, танцуя с последними и слабыми лунными лучами, вступали в разговор с садовыми розами внизу: падая на пожелтевшую зелень кустов палитрой бордовых, розовых, алых и ярко-красных оттенков, они играли бледными бликами на сочных бутонах колючих цветов. И эти благоухающие венцы, теряя с часом по лепестку, устилали каменные тропки засохшим цветочным ковром. Но, как ни странно, розы эти были красивы в своей смерти: теряя свою природную нежность и засыхая в неизбежной жажде, они склоняли вниз свои ранее пахнувшие соцветия, и словно бы грустно шептались с землёй… И ты, будто бы услышав их жалобный плач, начинал задумываться и о своём увядании… И о том, как подносил их уже безжезненные стебли к своему носу, наслаждаясь их запахом… И о том, как дарил их красоту красоте другой, тебе полюбившейся… И о том, как лежала эта роза позднее, истерзанная поцелуями и истоптанная поспешными решениями. Да, людям не дано пахнуть как розам, но и розам не дано быть чем-то более, чем роскошным на вид ароматом. Ведь цветок, так или иначе, будет убит: зноем или холодом, вазой или очередным романом… Но романами в этих садах и не пахло! Эти цветы не знают ни прикосновения рук, ни нежностных слов, произрастая лишь для того, чтобы вдохновлять и радовать порою забредающего сюда их главного властителя и садовода. Но пускай тянется к ним твоя рука… Пусть сорвут твои пальцы шипастый стебель и пусть кровь твоя, стекая вниз, окропит корни ближних цветов. И ты заметишь, как окрашиваются эти клумбы в чёрный цвет. Да, как они почернели от твоего красного эликсира… Ведь здешние клумбы не терпят порочности. Ты ведь не безгрешен?! Хотя возможно, они просто облачились в траур, горюя по очередной жертве заключённого в неприступный и лишённый всякой нежности терния шипов…
Небо, закурив густым тёмным дымом из своего облачного портсигара, обвило крыши мрачного имения тяжёлым серым покрывалом. И шпили эти устремлялись настолько высоко в небеса, будто бы хотели проткнуть сердца всех ангелов в Раю и нанизать их тела на свои острия! Хотя метафора эта легко опровержима, ведь именно ангельская безгрешность, как уже известно, так светло приветствуется "внизу". Но тем не менее, метафора о том, что там, "внизу", всё взаправду так безгрешно, тоже безо всякой сложности опровержима…
Объятия тёмно-зелёного плюща раскинулись на массивные стены из чёрного кирпича. В неисчислимом количестве его листьев виднелись бордовые прожилки, напоминающими собой артерии, несущие кровь по ползущим всё выше и выше гибким стебелькам. Оплетая мраморные колонны у входа, слегка покосившиеся старые ступени и две статуи обнажённых древнегреческих богинь на высоких пьедесталах, дикий виноград поднимался всё дальше, словно бы стремясь обхватить небеса и прорасти в тёмном космическом просторе, погребя вселенную в своих зелёных зарослях…
Вот мы и внутри. Заходя в этом дом, тебя обязательно скуёт ощущение сырой холодности и пустого страха… Не сомневайся. Мраморный паркет, уплывающий в дальний мрак углов и коридоров, пустовал. Плитка, какой он был обложен, чередовалась чёрными и белыми квадратами, напоминая собой большое запылившееся шахматное поле... И неспроста: каждая живая душа на нём в день "Кровавой Игры" приобретала положение шахматной фигуры той или иной важности; в зависимости от того, чего добилась до этого поединка… Поединка между одним лишь красным (именно красным) королём и разбросанными в хаосе белыми, чёрными армиями невинных танцоров-соперников и жертв одновременно. И ты, попав на эту игровую доску, уже независимо от желания становишься участником этих "смертельных шахмат". И если уже тебя собьют… То навеки. И не сможешь ты вновь возвратиться из биты одного, и главного игрока–"алого монарха". Потому и каждый твой ход, каждый твой шаг по этому чёрно-белому паркету может понести непредсказуемые и часто нежелательные последствия. А красный король таков потому, что он-единственный представитель своего "цвета" на поле; он и защита своя, и нападение; он облачён в бордовые краски и он этим же цветом окрашивает всё вокруг, и… Ему плевать на всякие правила. Шагая по этой игровой доске размеренным и стремительным шагом, Король проскальзывает мимо всех одинаково слабых для него фигур и поражает наиболее "привлекательную" из них. И тогда смешивается чёрный, белый и красный воедино, погружая в хаос всё действие и завершая тем самым игру. Он-всегда победитель, но никогда не соперник. И не все остальные, по праву, его проигравшие… Один год, одна игра–минус всего одна фигура. И то, в последующей игре весь игровой состав тщательно заменяется и изменяется…
Толстые белые колонны, кое-где потрескавшиеся, держали на себе все верхние этажи. Витые подсвечники на стенах и шикарные хрустальные люстры под дворцовыми сводами, украшенными искусной каменной резьбой, живописными фресками, всякими готическими узорами и фигурами, горели в полумраке тёпло-жёлтыми глазами свечей. Широкая белая ненамного изогнутая лестница с резными тяжёлыми перилами уводила на долгий открытый коридор второго этажа. Балюстрады, расположенные в холле симметрично кое-где, молчали, покрытые слоями пыли. Четыре высоких окна с обоих сторон помещения поражали своим размером и коваными рамами, массивными подоконниками. Сами стёкла, правда, были покрыты лёгкой мутью, и свет луны просачивался в залу небольшими серыми прядями. Спутавшаяся паутина, обхватывающая своим липким покрывалом потолки, стены и полы, свисала также и с бархатных алых завес и гардин на оркестровом балконе. И казалось, что пыли и паутины с днём всё больше, хоть и не было видно и единого паука...
Но всё-таки, один паук никогда не покидал свою паутину-замок, и всегда ожидал в ней новых мух–да, герцог... Сплетая густые сети из страхов своей же добычи, он заманивал наиболее "вкусное" для него насекомое (хотя насекомыми считал он всех буквально… Почти) роскошью и на первый взгляд мягкой безобидностью своей паутинки. Однако эта самая мушка, решившая крепко вздремнуть на этом паучьем шёлке, засыпала куда более крепким сном, чем планировала… Лишившись перед этим крыльев, запутавшись и… Замолчав. А Паук всё сидит с годами, всё сидит, перебирает безлицые головы и вновь душит своими цепкими, ловкими лапками следующую бабочку-бедняжку. Однако, далеко не все мотыльки привлекательны ему своим "узором"… Предположительно, только бабочка с душой червя! Однако кому известно сразу, у кого какая душа… И может ли паук, находящийся НА земле, судить, как устроен мир под и над ней?! Да уж, всё здесь опутано нитями неясности.
Кажется, где-то вдали слышны шаги… В темноте дальнего коридора. Этот чёткий шаг, стук трости, шелест плаща… Он идёт. Он рядом..
Он здесь.