Дорога первоцветов

К тому времени, как Алу исполнилось одиннадцать, он успел уже порядком разочароваться в жизни. Столько надежд было возложено на десятилетний рубеж, но все они обернулись чередой неудач.

Несколько лет назад на юге началась засуха, гибли посевы и болел скот. По окрестным землям растекался голод, заставлял людей покидать родные дома. Спасаясь, семьи перебирались в другие места, но и там их настигали отголоски голода: продукты дорожали, работы становилось меньше.

Перемены не обошли стороной и город — и похоронили мечту Ала устроиться подмастерьем. Весь год он почти ежедневно обходил ремесленников левого берега, но те затягивали пояса потуже и отказывались нанимать помощников, либо выбирали детей родственников, друзей или соседей. Многие оправдывались тем, что боятся передавать секреты мастерства в чужие руки.

Так, один надушенный ювелир с белым, рыхлым лицом, вальяжно прохаживался перед выстроившимися в шеренгу мальчишками и девчонками. Время тянулось мучительно медленно. Стоявшая рядом с Алом девочка на полголовы ниже не выдержала разлитого в воздухе напряжения и начала тихонько всхлипывать. Наконец, словно напитавшись детским волнением как цветок напитывается солнечным светом, ювелир объявил:

— А теперь прошу уйти всех, кто живет не в Золотых Нивах.

По светлой мастерской пронесся горестный вздох. Ребята медлили, но все же под строгими взглядами ювелира и работников, опускали головы и тихонько уходили. Совсем скоро из пятнадцати с лишним ребят стоять остались лишь шестеро. Среди них оказался и Ал; он не сдвинулся с места, словно приклеившись ботинками к полу. Теперь, когда остальные ушли, он стал сильнее выделяться своей потрепанной одеждой и худеньким телосложением.

— Мальчик, ты чего-то не понял? Поторопись и догони своих друзей.

Ал не ответил, лишь уставился на ювелира, почти не моргая. Одна из работниц шепнула что-то другой, обе противно захихикали. Рядом больше не было всхлипывающий девчонки, зато на ее месте очутился крупный широкоплечий мальчишка. Видимо, желая обратить на себя внимание и выслужиться, он съязвил:

— Ты глухой, что ли? Как тогда работать собрался?

— Я, может, и глухой, но не слепой, — медленно ответил Ал, сдерживаясь изо всех сил. — На объявлении не значилось, что ребята из других кварталов не принимаются.

— Но я ведь повесил его рядом со своей мастерской, не где-нибудь еще, — ответил ювелир. — И теперь прошу тебя...

— Не уйду. Мне нужна работа, я готов многое делать, быстро учиться. Хотя бы проверьте меня, дайте задание. Возможно, я выполню его намного лучше, чем все они, — Ал указал на задиристого мальчишку и других детей, одетых в новую, добротную одежду и выглядевших с его точки зрения слишком изнеженными, не приученными к долгому кропотливому труду.

Что-то дрогнуло в лице ювелира. Улыбнувшись одними лишь уголками губ, он сказал:

— Я тоже считаю, что ты справился бы лучше их всех. Но понимаешь, какое дело... Больше века назад наши прадеды обнаружили золото в реке, и это принесло богатство и процветание. Но со временем всему приходит конец — и довольно скоро река опустела. Но наши прадеды были мудры и смотрели далеко вперед, поэтому научились изготавливать украшения и предметы обихода. Они много трудились, ошибались и пробовали заново — до тех, пока не достигли высочайшего мастерства. Слава о них растеклась по окрестным землям, и в умах людей слова "юг" и "ювелиры" оказались неразрывно связаны. И вот, много лет прошло. Сейчас золото добывается в разных краях, но если кто-то хочет заказать особенную вещь, сделать кому-то драгоценный подарок, то отправляется на юг или ищет в местах поближе мастеров-южан.

Ал до боли прикусил губу и сжал кулаки: слова, которые произносил ювелир, ему очень не нравились. Он жил в Бесцветных кварталах и не знал, в какой из обширнейших земель континента остались его корни. Мама и Ноа не спешили рассказывать — да и было ли это важным на самом деле? Именно в городе, на левом берегу, Ал сделал первые шаги и произнес первые слова. Именно город стал для него целым миром — до тех пор, пока он не подрос и не осознал, что настоящий мир огромен и разнообразен.

Снова покосившись на оставшихся в мастерской детей, Ал задумался: был ли среди них кто-то, кто действительно родился на юге и провел там хотя бы год? А ювелир, меж тем, продолжал:

— Представь, мальчик, что было бы, если бы те прославленные мастера передавали секреты всем желающим, а не только своим детям и внукам? Ребята из окрестных земель, научившись всему, чему могли, вернулись бы к себе, основали мастерские. Прославились бы, обучили еще кого-нибудь... И кто тогда вспомнил бы сегодня о ювелирах юга? Мы попросту бы иссякли, как та река, названия которой уже никто и не вспомнит.

Когда Ал одевался в прихожей, ювелир, видимо, впечатлившись его упрямству, вышел попрощаться. Он обратился к ожидающему во дворе Ноа:

— У вас хороший мальчуган. Несколько лет назад я бы всерьез задумался о том, чтобы взять его вопреки моим принципам. Но теперь, когда наши земли стоят мертвые, иссушенные, "Нивы" в названии кварталов выглядят нелепо. Точно злая насмешка. А раз так, то пусть хотя бы "Золото" там останется по праву.

Тогда Ал вернулся с пустыми руками. Это был один из последних крупных ремесленников, на которого мальчик возлагал надежды, и вот как все обернулось. Дома он отказался от еды, подвинул хромоногий стул поближе к стене и стал рассматривать рисунки людей и духов так внимательно, словно видел их впервые. День успел погаснуть, зажглись фонари, над крышами взошли первые звезды — а Ал все сидел, погруженный в тишину и собственные мысли.

В это время Ноа расположился с книгой на кровати и тоже не издавал ни звука, кроме шелеста переворачивающихся страниц. Он беспокоился за мальчика, но понимал: лучше пока его не тревожить. В конце концов, каждому порой необходимо время наедине с собой.

И вот, наступил момент, когда Ал стряхнул с себя оцепенение и глухо спросил:

— Тогда, в эпоху сновидений. Говорят, тогда духи были равны людям. Ну а сами люди — были ли они равны между собой? Было ли важно, где именно родился человек, в каком месте, в какой семье?

— Я не знаю, — Ноа покачал головой. — Но имей в виду: чаще всего, чем прекраснее история, тем больше в ней лжи. Впрочем, это не значит, что в такой истории совсем нет ценности. Иначе я бы не изрисовал для тебя все стены.

Помедлив, Ал кивнул.

На следующий день они сидели у окна, глядя на улицу, заполненную людьми и повозками с поклажей: переселенцы продолжали прибывать.

— Бедняги, — покачал головой Ноа, опершись о подоконник. — Но все наладится. Когда засуха кончится, многие вернутся домой. Кто-то, конечно, останется, но будет уже не так шумно.

— Они могли бы и сейчас вернуться. Или вообще никуда не уезжать, — отозвалась мама из глубины комнаты.

— Неужели ты желаешь им голодной смерти?

— Не придуривайся. Ты знаешь, о чем я говорю, — мама раздраженно махнула рукой. Человеку со стороны этот жест показался бы хаотичным, но Ал с Ноа знали: мама четко указала туда, где раскинулись великолепные, сверкающие на солнце здания правого берега.

По легендам, после того, как боги изгнали духов, мир, находившийся прежде в равновесии, пошатнулся: пробуждались спавшие тысячелетиями вулканы, волны высотой до небес топили острова и забирали жизни, участились засухи, паводки и болезни. Словом, если жителям правого и левого берегов случалось схлестнуться с споре, обвинения не заставляли себя ждать. "Я что ли лично ваших духов прогнал? — сердился какой-нибудь почтенный житель из дома по другую сторону реки. — Или просто у вас больше нет аргументов?"

Увы, но аргументы были.

— Я каждый день хожу туда на работу, — пояснила мама угрюмо. — Там все по-прежнему, словно на картине. Чистенько, нарядно. Люди бед не знают — а сколькие из них гордятся родством с самими богами? Сколькие умеют призывать воду, побуждать землю выращивать плоды? А сколько прославленных лекарей там живет? Если хотя бы половина, даже четверть из них объединятся и отправятся на юг, голод и прочие проблемы исчезнут.

— Возможно, все куда сложнее, чем кажется.

— Нет, все просто. Они не помогают, потому что не видят в этом достаточно выгоды. Они умеют лишь брать и никогда ничего не отдают. Что им изменившиеся цены, всего пара лишних монет из толстых кошелей. А для нас — очередной голодный день.

Ноа нечего было ответить, он лишь тяжело вздохнул.

Глупо спорить, когда вся твоя жизнь подтверждает сказанные слова. Прежде чем осесть на левом берегу, Ноа много путешествовал по стране, широкой лентой протянувшейся с запада на восток. Чтобы выжить и вырастить маму Ала, он нанимался в богатые дома, которые могли позволить себе содержать художника. Ноа расписывал стены, создавал портреты домочадцев для семейных архивов, развлекал зарисовками званых гостей. Если хозяева занимались наукой, Ноа привлекали к картам и схемам. А в это время мама Ала, тогда еще совсем девочка, помогала служанкам, трудилась на кухне или в прачечной.

Такая кочевая жизнь не была легкой. Часто Ноа становился свидетелем некрасивых сцен, терпел несправедливое отношение. Чем богаче был дом, тем отвратительнее царили в нем нравы.

Самые богатые (и самые отвратительные) дома, конечно же, принадлежали людям, считавшим себя прямыми потомками богов. Те хозяева хорошо платили, но вовсю пользовались властью, которую давали им их деньги: например, заметив на шее слуги амулет или выпавшую из кармана фигурку духа, они могли организовать публичную порку. Звали прислуживать во время застолий, затем подначивали своих друзей и родственников отпускать скабрезные комментарии в сторону духов и людей, которые в них верят. Постепенно переходили на личности, клевали прицельно, больно — до тех пор, пока бледный от испуга или раскрасневшийся от злости слуга не выбросывал фигурку или амулет в растопленный камин или в хлюпающую за окном грязь. И это было едва ли не самое невинное развлечение!

Строго говоря, почти всех их Ноа считал зверьем, перед которым нельзя проявлять слабость. Струящаяся в жилах кровь богов дала этим людям возможность играючи подчинять стихии, общаться с животными, врачевать, едва прикасаясь к коже кончиками пальцев, насылать страшные или добрые сны, и много, много чего еще — но это все использовалось лишь для того, чтобы перекроить мир под себя, превратить его в огромную детскую комнату, полную разнообразных развлечений.

Пару веков назад научные открытия и изобретения, созданные руками самых обычных, веривших в духов людей, казалось, могли изменить ситуацию и немного уравнять стороны. Теперь и одних, и у других была сила — и это чуть больше походило на справедливость, но все-таки не было ею.

"Сплошные компромиссы, — погруженный в размышления Ноа покачал головой. — Компромиссы, но не мир. Что поделать, слуги и их хозяева вряд ли когда-нибудь научатся общаться на равных".

Старик вдруг вспомнил, как однажды писал натюрморт в доме знатных людей. Он весь издергался: боялся уронить каплю на мраморный пол, схватиться грязной рукой за вышитую золотой нитью салфетку или поцарапать деревянный стол, поправляя композицию из яблок. От волнения пот заливал глаза, рука немела.

Когда картина была завершена, управляющий разрешил художнику и паре девушек из прислуги полакомиться яблоками. Ноа помнил, какими красивыми они были: наливные, яркие, с блестящими боками, — взглянешь, и во рту становится скользко от подступившей слюны. Но когда их разрезали, выяснились, что сердцевина яблок вся прогнила.

Эти яблоки глубоко запали Ноа в душу. Со временем у него вошло в привычку сравнивать с ними разные явления жизни. Например, ситуации, когда при посторонних человек казался исполненным достоинства, но стоило познакомиться поближе, маска благородного лебедя истончалась, и сквозь нее отчетливо проглядывала крысиная морда.

А еще города, большие и маленькие. И даже некоторые зажиточные деревни...

— Слишком уж разрослось это дерево, света за ним не видно, — пробормотал Ноа.

— Какое дерево? — спросил сидевший рядом Ал, но старик не услышал вопроса. Его глаза, затуманенные прошлым, видели отнюдь не улицу с повозками, полными вещей, и не изможденных долгой дорогой людей. Они все еще видели яблоки. Города и зажиточные деревни.

Пожалуй, города и деревни больше всего походили на те яблоки. Почти все они были поделены надвое. В лучших местах, рядом с реками и торговыми путями, селилась знать, разбивала поместья и сады. Прибывшие в город путники оказывались очарованы — но ровно до тех пор, пока не забредали в места, где жили обычные люди. Даже если их дома были крепкими, а улицы — чисто выметенными, на фоне раскинувшихся неподалеку особняков простой быт казался тягостными и невзрачным.

Такое положение вещей казалось постоянным, незыблемым, а стена между теми, кто почитал духов, и теми, кто молился богам — нерушимой. И все же на закате жизни Ноа чувствовал: он упустил что-то важное. Какую-то особенную суть, выходившую за рамки его опыта и представлений о мире. Много лет Ноа злился и таил обиды (и было, было, за что злиться и на что обижаться!) и лишь недавно с удивлением обнаружил, что на самом деле давно всех и за всё простил.

Но злость не исчезает бесследно, не рассеивается, словно дым от костра: куда чаще она переходит по наследству. И она перешла — к женщине, которую Ноа вырастил. Сердце отзывалось тупой болью, когда он замечал кривую ухмылку на ее лице, яд в словах и во взгляде.

"Неужели это единственное, что мне удалось дать ей?" — думал старик, глядя в пустоту. Пустота отвечала: "А что еще ты мог ей дать? У тебя за душой никогда ничего и не было, помимо злости".

Ноа не нужны были дети, он и со своей жизнью едва справлялся. Но так уж получилось, что на пути однажды оказался нуждающийся в помощи ребенок, девочка, и Ноа не смог пройти мимо. Сперва он думал подыскать для нее семью или в крайнем случае подбросить кому-нибудь на крыльцо, но как-то не сложилось. Позже, подрастив девочку, обучив письму и счету, Ноа собирался пристроить ее помощницей в богатый дом — но безразличие и жестокость, царившие за дорогими дверьми, удержали от этого шага.

Попытки отправить девочку учиться в пансионаты тоже не увенчались успехом. В первую же неделю она сбегала. А если сбежать не удавалось, устраивала драки, задирала других детей, буянила до тех пор, пока измученные воспитатели не умоляли Ноа забрать ее обратно. Так девочка и осталась рядом, выросла под его боком.

"Может, ты сам боялся ее отпустить? — вкрадчиво шептала пустота. — Ради вашего общего прошлого. Прошлого, которого она помнить не могла, а ты изо всех сил старался забыть?" Прошлого, в котором были голубые цветы.

Обуреваемый смешанными чувствами, Ноа потянулся, чтобы потрепать Ала по русой макушке. Этот мальчик был теплый как солнечный луч и мягкий как шерстка котенка. Он не перенял жесткого нрава своей матери. И к счастью, у Ноа осталось слишком мало времени, чтобы испортить его, как он испортил его мать, сцедить в душу мальчика остатки своих страхов и сомнений.

А значит, у маленького Ала были все шансы прожить счастливую жизнь.

"Пожалуйста, пусть так и будет", — думал Ноа.

Пустота соглашалась.