полупьяная нежность. банчан/чанбин, хёнджин/сынмин
Чанбин чувствует себя до нелепого одухотворенным и лёгким, сидя на кухне съёмной квартиры Хёнджина. Ветер из приоткрытой форточки почёсывает пузики цветным флажкам. Из соседней комнаты доносятся восклицания заплетающимся языком со стороны Минхо, высоко взвизгивает Чонин и компания снова рассыпается пьяно-любвеобильным смехом. Сквозняк щекочет ступни, заставляя умостить их на табуретку, поднимая колени. Кажется, Бин тоже немножко захмелел, хотя единственное, что он пил сегодня вечером — молочный улун.
Из коридора в кухню маленьким комочком пуха вваливается Чан, трясёт мокрыми кудрями и приземляется на колени у табурета, умещая нос где-то меж икр младшего. Чанбин запускает пальцы во влажные завитки, ероша, а после подносит пятерню к лицу, принюхиваясь.
— Тебя облили вином? — в ответ Бан Чан капризно мычит, просовывая ладони между щиколотками и бедрами.
— Феликс поскользнулся на сыре и плеснул на меня из любимой кружки Сынмина, — голос кажется глухим, как из трубы. — Все живы, не беспокойся.
— Теперь пахнешь как маринад для шашлыка.
Чан посмеивается, отрывая лицо и поднимаясь на ноги. Бин спускает ноги на пол, вставая и цепляясь за крепкие плечи возлюбленного, потягиваясь за поцелуем. Оба давно изучили, как целовать так, чтобы нравилось обоим. Когда они хотели нежности и тепла им хватало маленьких тёплых прикосновений губ друг друга, когда возбуждались — целовались глубоко, но не яростно и урывками, а тягуче, неторопливо, делясь внутренним жаром через непрерывные прикосновения.
— Чшш, тихо, — из коридора, ведущего к кухне доносится пьяный шёпот Хёнджина, громкие тяжёлые шаги и ойканье.
— Сам дурак, — Сынмин шепчет ещё громче, глухо хлопая Хвана по плечу и из-под тишка показывая пальцем на проход. — Видишь? Уходим.
— Вперёд, — Хёнджин звонко чмокает Сынмина в уголок губ, цепляя его за предплечье и утягивая в прихожую, благо планировка квартиры предполагала не более двух шагов от одной комнаты до другой. — Идём целоваться на воздух, Минни-Мо.