Поющая Колыбель
Городок у озера стонал. Не криками ужаса, а тихим, нарастающим безумием, что проникало в каждый дом, в каждый сон. Анна и Силас, словно незримые кукловоды, направляли волны астрального ужаса, Дарья создавала его образы, а София служила бесконечным эхом и порталом. Люди ходили, их глаза были пусты, а в их сознании медленно расцветали цветы безумия, вскармливаемые их собственными страхами.
В центре города, в самом сердце этого медленного разложения, жила молодая пара – Эмили и Джон. Они только что стали родителями, и их мир был наполнен смехом и лепетом их новорожденной дочки, маленькой Лили. Её колыбель, сделанная из светлого дерева и украшенная резными ангелочками, стояла в центре детской, излучая тепло и невинность.
Однажды ночью, когда в доме царила полная тишина, Эмили проснулась от странного ощущения. Из детской доносилось тихое, мелодичное *мурлыканье*. Не плач, не шум, а именно *мурлыканье*, которое издавала маленькая Лили, когда ей было особенно уютно. Но Лили только что спала глубоким сном.
Эмили, встревоженная, тихонько встала и подошла к детской. Дверь была чуть приоткрыта. Из щели струился бледный, неземной свет, а мурлыканье стало громче, приобретая странные, вибрирующие обертоны. Эмили прижалась ухом к двери. И тогда она услышала.
*Колыбельная*. Чистая, нежная, но до ужаса искажённая. Голос, который пел, был голосом Лили, но он был слишком низким для младенца, слишком многослойным, и в нём звучали сотни других, едва различимых шёпотов, сливающихся в единую, приторную мелодию.
**"Баю-баюшки-баю, не ложися на краю... Придёт серенький волчок... и ухватит за бочок..."** – пел голос, и каждое слово было произнесено с такой детской нежностью, что Эмили пробило до костей. Это была та самая колыбельная, которую она пела Лили каждый вечер.
Эмили распахнула дверь. Комната Лили была погружена в этот неземной, пульсирующий бледный свет. В центре, **колыбелька Лили, сделанная из светлого дерева, медленно *качалась* сама по себе**, издавая ритмичный, убаюкивающий скрип. Внутри колыбельки, на белых простынках, лежала Лили. Она спала, её крошечное личико было совершенно безмятежным. Но **над ней, склонившись, парила огромная, полупрозрачная, едва видимая *тень***. Она была похожа на нечто большое, извивающееся, с множеством тонких, почти невидимых щупалец, которые нежно *поглаживали* головку Лили, её ручки.
И именно из этой тени доносилось пение колыбельной, которое наполняло комнату, проникая в самые кости. Голос был её дочери, но он был искажен, и в нём слышался не только детский лепет, но и глубокий, хриплый рокот, и тихий, но пронзительный *смех*, который, казалось, доносился из самого сердца тени.
**"Мама... Мы играем... с Лили... Ты тоже хочешь играть?"** – прошептал голос, который, казалось, прозвучал не из тени, а прямо в голове Эмили, ласково, но с такой чудовищной, извращённой нежностью, что она застыла. Это было не просто пение. Это было *искушение*.
В этот момент в комнату ворвался Джон, разбуженный интуитивным ужасом. Он не видел тени, но его глаза расширились от ужаса, когда он увидел **колыбель, качающуюся сама по себе**, и услышал этот жуткий, многоголосый детский напев, который, казалось, вырывался из стен, из пола, из самой его дочери.
"Что это?!" – прокричал Джон, но его голос был сломлен страхом. Он бросился к колыбели, пытаясь ухватить её, остановить. Но его руки прошли сквозь неё, словно она была лишь иллюзией, сотканной из дыма.
Тень над Лили издала тихий, но пронзительный *всхлип*, который мгновенно превратился в хихиканье. **"Ты не умеешь играть, папа!"** – пропел голос, и тогда из глубины колыбельки, из-под простынок, начали *медленно, мучительно вытягиваться* тонкие, похожие на детские пальчики, но неестественно длинные, бледные отростки, что скребли по дереву, пытаясь ухватить Джона.
**"Они хотят... обнять тебя... обнять... крепко-крепко..."** – прошептала колыбельная, и теперь слова исходили не только от те
ни, но и из самой колыбели, из фигурок ангелочков, которые, казалось, искажали свои улыбки в гримасы боли.
Эмили, парализованная ужасом, смотрела на свою дочь. Лили продолжала спать, но из-под её век сочились тонкие струйки чёрной слизи, которые стекали по её щекам, оставляя за собой блестящие дорожки. Её крошечные пальчики сжимались и разжимались, словно она что-то невидимое *хватала* в воздухе.
В другом конце города, в заброшенном доме, **Анна** сидела с закрытыми глазами, её лицо было безмятежным. Она *чувствовала* каждую дрожь страха, каждую нотку отчаяния, исходящую от Эмили и Джона. Она *наслаждалась* этим. Её демон контроля ощущал себя в своей стихии, управляя симфонией безумия, которую играли её сестры.
**Дарья** стояла у своей новой "фрески", изображающей детскую комнату. На картине, нарисованной слизью и кровью, колыбелька качалась, и над ней висела та самая тень. На лице Лили на холсте появились тонкие струйки чёрной слизи. Дарья смеялась – её смех был чистым, мелодичным, но абсолютно безумным, полным восторга от своего творения. Она рисовала не просто образы, а *порталы* для ужаса.
**Силас Вэйн** стоял за спиной Анны, его глаза горели алым огнём. Он *усиливал* резонанс, *направлял* потоки Астрала, чтобы этот "спектакль" был максимально эффективным. Он чувствовал, как энергия страха и отчаяния в городе *зреет*, готовится к сбору.
А **София**... София лежала в своей комнате, её тело было неподвижно, но из её губ вырывался нескончаемый, многоголосый хор, в котором сливались тысячи детских голосов, плачущих, смеющихся, поющих колыбельные, что наполняли весь город, проникая в каждый дом, в каждое сознание, медленно сводя жителей с ума. Она была их живым инструментом пытки.
В детской комнате Эмили упала на колени. Джон продолжал бить по воздуху стулом, его крики перешли в животный вой. Колыбелька качалась быстрее, и мурлыканье Лили нарастало, становясь всё более угрожающим, всё более чужим.
**"МАМА... ПАПА... МЫ ВСЕ... ХОТИМ ИГРАТЬ... ВЕЧНО... С ВАМИ!"** – пропел хор голосов из колыбели, и из-под неё, из-под тонких деревянных прутьев, начала медленно, но неумолимо *сочиться* густая, чёрная слизь, собираясь в лужу, которая быстро росла, медленно *поглощая* деревянный пол.