Глава 4. Лето 7077
«2.
Вот ведь какая штука...
Даже шутка. Прямо-таки насмешка. А смеялся ли вообще Христос? Если и смеялся, то над кем? Над собой? Над учениками? Над всем человечеством? Или же над Божьим Замыслом, который даже ему, Сыну Господнему, до конца так и не был понятен? По одной версии смех - это защитная реакции психики, этакий эволюционная эквилибристика на внешние раздражители. Невозможно всю жизнь на одних рефлексах двигаться - расслабляться тоже порой важно. Эндорфины - вот та самая ложка меда в бочке с дегтем. Проще говоря, природный наркотик. Естественная реакция. Смех жизнь продлевает - по крайне мере, общеизвестная максима над которой вредно задумываться. Задумываешься - начинаешь копать, начинаешь копать - считай, могила. Отчего ж тогда Иисус на кресте не смеялся? Авось глядишь, и сию чашу бы от себя самого отвадил. Или все-таки смеялся?.. Хохотал истерически. Аристотель еще называл смех колыбелью печали. Вот вам и вторая версия. Две стороны одной медали. Палка о двух концах. Начало от конца и конец от начала. Уже не «В начале» - туфта все это. Метафизическая туфта. Нет никакого ни начала, ни В начале, ни тем более У начал. Есть простое и понятное - замкнутый круг, где Абсолютный Минимум дрейфует до Абсолютного Максимума. Происходит ли сизигия? Того не ведаю. Возможно. Хотя, кто сказал, что эти бесплотные, бесполые понятия обязаны делиться по гендерным признакам, стигматизируясь Анимой и Анимусом? Смеялся ли Иисус? Я в этом больше чем уверена. Смеялся над учениками, над человечеством, над Престолом. И пока смеялся остальные спали. И спал, когда остальные бодрствовали в своей суете суетной. Я тоже хочу спать, однако вынуждена заливаться гомерическим, в противном случае то, что принято считать «реальностью» ляжет сверху могильной плитой. Храм новой Истины обычно возводится на святых мощах. Что же возведется на месте упокоения инакомыслящего? Непроходимые заросли терновника. Не его ли сплетеные, точно два полоза во время брачных игрищ, две ветви были возложены на главу Агнеца? Самоирония - вот то, что позволяет держаться на плаву. Вот тот Ковчег Завета - игрушка в руках Творца, бумажный кораблик, складывая который, сам впадал в детство. Вседержавный Инфант, непонятый никем, но всеми превозносимый. А ведь условие простое как дважды два: откажитесь от себя, уподобьтесь детям и войдете в Царство Божие. Так нет же, вместо этого каждая тварь себе тождественную ищет».
Эх, дурачье...».
Утро добрым не бывает - это аксиома.
Минувшая ночь выдалась бессонной, по итогам которой ни к какому логическому умозаключению, путем долгого анализа событий прошедшего дня, душевные треволнения не редуцировались. Напротив, воспаленное сознание опустилось на самое дно всевозможных конспирологических извращений, начиная от идеи о Плоской Земли и кончая теорией Массонского Заговора. Где-то вдалеке маячили азы классической уфологии.
Долго игнорировать действительность не представлялось возможным. На это попросту не было времени. Нескончаемые расхаживания взад-вперед стоптали не только монки, но и последние крупицы критики чистого разума. С первыми лучами солнца валилась с ног. На головную боль уже давно перестала обращать внимание - она держала в тонусе, не позволяя чугунным векам сомкнуться, оборвав связь с реальностью.
Будучи махровым гуманитарием психоаналитического толка, переставляла местами то так то эдак гипертрофированные шахматные фигурки трагико-комедийных актов действующей пьесы. Не сыскав ничего толкового, углубилась в процессы уровня квантов, но и здесь настигло столкновение с неизбежным.
Бегство по круговой поруке измотало и истощило. Добредя до опочевального места, забралась с ногами и поджав к себе колени, забилась в самый угол. Невидящий взор уперся в трещину на противоположной стороне. Примерно такая же грозилась образоваться на черепной коробке от набухающего изнутри серого вещества. Оно готово полезть из ушей.
Лето 7077 года. Правление Иоанна Васильевича Грозного из рода Рюриков. На современное летоисчисление примерно Июнь 1569. Рубеж 16-17 веков. Средневековая Россия.
О чем это говорило? Ни о чем. К чему вело? И того хуже - неизвестно. Попытки вспомнить что-либо об данном конкретном временном промежутке отечественной истории бросила так и не предприняв. Мысли, цепляясь друг за друга, наслаивались огромным снежным комом. Они перебивали друг друга, создавая эффект белого шума, отзывающимся гулом в ушных раковинах.
Одно известно точно: это самое неблагоприятное время для выхода из матрицы. Или наоборот вхождение в нее?..
Где и когда произошел сбой? Какой из микрочипов сгорел, приведя к короткому замыканию всей системы? Реальность плыла перед глазами.
Моргнув пару раз, перевела взгляд на ручку, лежащую возле блокнота. Первая шла в комплекте с последним, гарантированно безопасно крепясь к мягкому корешку. Чернил в ней оказалось предостаточно.
«Насколько практично ее острие, чтобы вонзить в сонную артерию? Ту самую, где бьется пульс,»-мысль возникла словно из ниоткуда, показавшись крайне заманчивой.
Ноги сами спустились с кровати. Без колебаний шагнула к столу. Протянула руку, почувствовала приятную прохладу кончиками пальцев.
Сердце пропустило тихий удар, когда колпачок с щелчком отлетел куда-то на пол.
Еще один удар, когда, перевернув, оценила потенциальные возможности письменной принадлежности.
Еще удар, когда обычная шариковая приблизилась.
И еще...
Дверь без стука отварилась. На пороге очутилась Мария.
Утро обещает быть добрым - в этом послушница убедилась, взглянув на безоблачное, ясное небо. Щебечущие ласточки, пригретые первыми лучами солнца, резво облетали монастырские владения. Свив гнезда под самыми стропилами главного храма, эти пташки провозглашали своим пением каждый новый день. За последний год их развилось такое количество, что каждый служитель и прихожанин ориентировался на птичий стрекот даже больше, чем на крик кочета.
Послушница помнила, в каком плачевном состоянии пребывал подрясник Веры. Пусть и не новая, но выстиранная ткань превратилось в неказистое тряпье, собравшее за новой хозяйкой всю придорожную пыль с мелкими сколами деревьев. Марие это было не по нраву. Выпросив еще один подрясник, разочарованно вздохнула - заплатки на рукавах совершенно не красили одеяние, контрастируя своей аляпистостью с темным колором ткани. Поношенный, повидавший виды и использующийся зачастую в качестве сменной одежды для работы в свинарнике, он был сопровожден репликой матери Евдокии: «Чай не княжна по крови - лепо бяшетъ. Да и сыщи еи страду кою, ибо от каждого достояти прок.»
-Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью. Аминь,-быстро перекрестилась.
Не успела и глазом моргнуть, как уже очутилась на втором этаже. Чувство робости, возникающее всякий раз при вынужденных разговорах с малознакомыми людьми, не остановило послушницу. Легко толкнув дверь, открыла было рот, дабы благословить по утру, и замерла.
В гляделки играли добрые пару минут так, словно увидели друг друга впервые. Неловкое молчание повисло в воздухе. Оно оседало на кожу, сковывая движения. Не сразу сообразила насколько двоякой может показаться ситуация: ручка, крепко объятая побелевшими подрагивающими пальцами, перехваченная на манер охотничьего ножа в самый ответственный момент перед зарубкой упитанного борова и острие, направленное точно в цель главного кровеносного сосуда шеи.
У Марии вырвалось:
-Молилась ли ти ноче (1)?..
Полог тишины звеняще раскололся на двое - Вера залилась истерическим смехом. Послушница, вытаращив глаза, испуганно прижала одной рукой к груди подрясник, а другой судорожно шарила по карманам. Раздосадованно прикусила внутреннюю сторону щеки не обнаружив вербицу. Озабоченная комфортным пребыванием в обители незваной гостьи, совершенно запамятовала о крестном знамении. Как Господь теперь ее молитвы услышит?..
Хохот был недолгим, но пронзительным. Казалось, будто с минуты на минуту, легкие чехардой выпрыгнут из грудной клетки. Выступившая влага на глазах застилала видимость и выражение лица послушницы не разглядеть.
Весело не было. Как не было и горько. Смешно. Просто смешно! Смешно до скручивающего спазмом живота, до ломоты в пояснице.
-Дездемона?-закончила одной ей ведомой фразой, силясь сдержать очередной просящийся наружу хрюкающий смешок.
Мария глупо моргнула:
-Чьто?..
Беззвучные хихиканья сотрясали женские плечи. Гримаса обреченной вменяемости натолкнула на единственную верную мысль - юродивая точно сходит с ума... Послушница почувствовала, как по спине пробежался холодок.
Оставив подрясник лежать прямо так, на пороге комнаты, Мария попятилась, мямля на ходу:
-Есмь тута одежку принесла... Вот. И велми вборзе(2) молитвы час...
Её перебили коротким, но не менее странным, неуклюже приседая, при этом задрав полы одеяния по самые колени:
-Извольте удалиться!
Восприняв сказанное услышанным, оставила побродяжку наедине с ее бесовскими помешательствами наедине. Вход затворила плотно. Прежде чем вернуться к своим прямым обязанностям, напрочь позабыв о наставлениях матери Евдокии, Мария перекрестилась.
Трижды.
Затем чуть отошла и перекрестила вход в комнату Веры.
Трижды.
Шаг не сбавляла до самого крыльца храма. И только там, в окружении ликов святых, смогла выдохнуть.
«Право,-подумала про себя, занимая место пред иконой Богоматери подле Анны.-Здесь мое место. Здесь моя отдушина».
На Литургие побродяжку никто не видел.
Слыша звон колоколов, сзывающий всю паству к раболепному коленопреклонению, поморщилась от мигрени. Боль усиливалась с каждым новым набатом.
Самочувствие усугублялось ломкой.
Организм нуждался в никотине.
Обшарив всю комнату вдоль и поперек, точно память отшибло, выругалась крепким словцом, зло пнув ножку кровати.
-Треклятая теория квантовой запутанности...-помассировала виски.
Сигарет здесь нет. Если свезет - найдется в городе или деревне и то не факт. На дворе рубеж 16-17 веков, какова вероятность того, что удастся наткнуться на торговца, распростронящего на легальной основе «фамиам во славу нечистого»? Нулевая! А если учесть и отсутствие какого-либо капитала, шансы скатываются в минус, стремящийся к бесконечности по горизонтальной вертикале. Даже карманы и те не свои собственные.
-Только я один свой собственный,-пробубнила себе под нос, тяжело вздохнув.
Становилось все паршивее и паршивее. Настроение - хоть сейчас хорони за плинтусом. Не выдержав, встала на ноги, разминая ноющую спину. Взгляд зацепился за нечто, принесенное Марией и оставленное по-сиротски валяться у двери.
То оказался подрясник. Еще один. С заплатками и явно не первой свежести. Принюхалась, терзаемая смутными сомнениями. С какого такого кадавра оказалась сорвано это тряпье?.. Однако от ткани ничем не смердело. И это радовало.
Щедрость послушницы была принята со всей благодарностью и отложена на черный день. Покуда первый не износится ко второму рука не потянется. Спартанские условия диктуют свои правила, которым хочешь-не хочешь, но подчиняться придется. В противном случае исход один - сверкать телесами на всеобщее обозрение.
Блокнот с единственной письменной принадлежностью отправился туда же, куда и новый подрясник - в солому.
Повязав на голову платок, как того завещал дресс-код монастырских стен, приняла решение размять ноги. Голову требовалось проветрить и хотелось верить, что после утреннего променада Гордиев Узел мыслительного конвейера разрубится.
Безгласность Богомильского поражала. Бастион Богородицы дышал безмолвием даже в те минуты, когда рутина правила вожжи обыденности.
Литургический час - особое время. Ни одна живая душа, будь то среднестатистический зевака с улицы, или же схимонах в самой своей сути, не начинала вхождение в новый день без семи прошений к милосердному Отцу Небесному.
Строки заезженной пластинкой эхом раздавались где-то на задворках памяти. Слова, кои вслух не произносились никогда, но при этом оставившие уродливый отпечаток на всем фундаменте первородной экзистенции, некогда вынуждающие мыслить в рамках не стерильных реалий общеизвестных «Да» и «Нет». Громогласность Лая возымела оглушающий эффект...
Бледные лучи солнца слепили нещадно. Сощурившись, вгляделась в проем главных ворот. Они всегда открыты, приветливы, общедоступны, точно девственно чистое лоно Вавилоновой Блудницы.
Подул мягкий ветерок.
Легкое дуновение пропитано нотками каловых разложений скотного двора. Первоклассное удобрение переплеталось в невообразимом, даже богохульном, гавоте со смердящим Святым Духом ладаном.
«Птомаины - вот тот самый Петр благовонного Опиума», - крамола, истинная крамола.
Шла наугад и шла правильно. Удивительно, насколько мозг в состоянии пограничного, полусонного, изможденного режима способен работать в полную силу. Воистину, безграничны способности круговерти человеческих нейронов.
Соваться к трудницам оказалось плохой затеей. Припахали в тот же миг, стоило лишь попасть на «радары». Всучили лопату и благословили на дело праведное, на работу во благо общества - перекладывание с места на место каловых масс.
Парнокопытные глядели исподлобья, недобро. Теленок, родившийся меньше двух суток назад, шарахнулся в угол так, что свалился в подсохшую кучу. Барахтался в дерьме до тех пор, пока, посмеиваясь, его не поставили на ноги. Долго еще в адрес невезучей животины отстегивались незамысловатые комментарии.
Разгребать перемешанные с засохшей травой и мелкой калькой фекалии не пришлось. А точнее попросту не хотелось. Израненные руки, обмотанные бинтами, неприятно саднили, замедляя процесс работы.
-Эка неведаль!-внезапно донеслось со стороны курятника.-Ти чой же это, из изнеженных, поди?
Ей вторил другая, манерой общения не шибко отличающаяся от своих пернатых подопечных:
-А ты глянь на ее дланьки(3) холеные. Явно что ласкутом овила, дабы не замарать. Желвей чурается! (4)
Следом - смешки, этот неизменный атрибут бессловесного пакта о согласии. И неважно каком, главное - единодушно. Общий труд объединяет.
-Ти есмь безотцовщина сирая?(5)-по правую руку, возле низкого забора, нарисовалась плотно сбитая женщина.
Молча кивнула головой. Расспрашивать продолжили как ни в чем не бывало:
-А пошто в монастыре витаешь? Для сродних твоему богадельни еси.(6)
Интересный расклад. Получается, все же умолчали о том факте, что не по своей милости в монастырь попала? А тех, кто выловил, также к конфиденциальности призвали?
Побродяжка выдержала паузу, чем лишь подстегнула любопытство окружающих. Бедный на какие-либо события распорядок, с четко обозначенными допущениями и возможностями, любое волнение, пускай самое незначительное, воспринималось в особенности трудницами лакомым кусочком. Это привносило столь желанное разнообразие в серую слякость каждодневных работ, а уж новое лицо в их рядах и подавно развлечение. Кто-то уходил, кто-то оставался на более длительный срок. Все одно - коли согласился в земле ковыряться, уж будь добр, уваж байкой каждое отдельно взятое звено общего чернорабочего пролетариата.
-Потому же, что и вы,-был вкрадчивый ответ со стороны сиротки, неловко перехватившей поудобнее лопату.
Сестра таланта мало кому пришлось по душе. Порывались высказать недовольство, потребовать деталей, ибо изголодались по простому, мирскому, однако все и каждая, потупив взоры, вернулись к тому, на чем прервались. Оно и понятно - дел невпроворот, а мать Евдокия тяжела на руку, да неподъемна характером. Ни у кого не было желания вставлять свое слово супротив ее воли, ибо монахиня не столько глаза и уши Настоятельницы, сколько ярый поборником каллиграфического порядка в монастыре.
Поджав губы, трудница вплотную приблизилась к новенькой. Грубо выдернув из хлипких ручонок недотепы оредие труда, проворчала:
-Убогая, чо ли? Кто ж так хлев чисте?! Ты аще бо возитися бушь, мы и буденкой не поуправимся.(7) Ступи на репище повой полоть, не заступаше под нагами.(8)
Спорить не стала. Благоразумно отдала предпочтение ковырянию в глине и соседству с представителями класса беспозвоночных членистоногих, заместо экскрементарных слезоточивых скалотах.
Сидя на невысоком, поросшем мхом камне, наблюдая за тем, как недовольные трудницы продолжают исправлять нанесенный свекольной ботве, урон, пожевывала травинку. И ведь дело не в том, что работать не умеет. Просто не хочет.
Курить. Сейчас же. Сию секунду.
И курить нечего. Вместо привычной папироски зажала меж зубов эвфимиз, в тщетной попытке обмануть мозг. А он то не Тимошка - все видит, пусть и сидит в колбе.
Нервно заправила короткую прядь за ухо, переведя взгляд на Марию. Послушница стояла неподалеку в компании одной из работниц, что на протяжении всего своего монолога активно жестикулировала короткими руками.
Трудница негодовала:
-Эта убогая усе вершки потопташи!-трудница злобно зыркнула в сторону сиротки.-Лета и без оного проголодный, так еще и последнее, кое чуть не зоровалося(9), гробить?! Сестра Мария, ты уж вразуми ее. Вот те крест, не хочу я вадить испыти, да забедовать, обаче буде оно дале так(10), тогда уж я с матерью Евдокией потолкую. Живати треба по долгу(11), а не спустя рукава.
Мария едва заметно кивнула головой, крепко сжимая четки. Украдкой взглянула на Веру. Та сидела, точно блаженная, пожевывая длинную стрелку пырея. Бесстрастный профиль лишь время от времени искажался мимическими морщинами. В остальном же девушка ничем не отличалась от того самого камня, на котором восседала.
-Невдомек ми, право слова,-внезапно продолжила свою мысль трудница, хранившая до сей поры молчание.-Настоятельнице все видно лучшее нашего, токмо чую, що бездельно(12) то. Не наша она. Ни по крови, ни по душе.
Очевидное отрицать было глупо. Ровно об этом же самом размышляла Евдокия после утренней молитвы. Мария не хотела подслушивать и все же волей случая оказалась свидетельницей разговора между матушкой игуменьей и монахиней. Настоятельница, по доброте душевной и истовому человеколюбию, всячески пыталась усмирить жесткость нрава Евдокии. Оная же выступала против. Больно печется о благости Храма Божьего, дознавателей страшится... Как и все. Как и Мария.
-Если же поселится пришелец в земле вашей, то не притесняйте его,-вполголоса зачитала послушница.
Трудница смиренно склонила главу, продолжив:
-Но пришлец, поселившийся у вас, будет для вас, как туземец из вас, и люби его, как самого себя, ибо и вы были пришельцами в земле Египетской. Аминь.
-Аминь.
Синхронно перекрестившись, разминулись. Послушница решительно шагнула по направлению к Вере. Идея, зародившаяся в юной девичьей голове, пришлась по сердцу хозяйке. Ежели и сделать все по уму - выкроит время...
На знакомый голос не обернулась, гласивший:
-Благослови тя Господь, Вера.
В ответ - тишина, смутившая Марию.
-Февронья рекла ми, что было. Но ты не водьнитись, азъ доведею, будет срок и ты извекаешь.(13)
На лице новой знакомой не дрогнул ни единый мускул. Сиротой ее назвать язык не поворачивался, хотя и звучали слова Веры точно исповедь - им хотелось верить.
-Ибо в Учении и Заветах Господь повелевает нам искати знание...
Фанатичный бубнеж прервала резче, чем хотелось бы:
-У тебя какое-то дело ко мне?
В ее словах не было ни злобы ни пренебрежения. И все же Мария запнулась на первом слоге:
-Хо-Хочу...-тихо откашлялась, нервно теребя четки.-Матерь Евдокия благословила у село наведатися, да в тропу к веденице рыбаря,(14) с нею глаголом молвиться. Пойдешь со мной?
Предложение прозвучало заманчиво. Право слова, не каждый день становишься очевидцем быта Средневековой России воплоти. Интересно даже с точки зрения историка-дилетанта. Вести разведку боем - вот то, к чему привыкла. В крайнем случае играть роль вовлечённого лица, а не стороннего наблюдателя.
-Евдокия ваша распорядилась?
И хоть Марие удалось привлечь к своей персоне внимание, более того, Вера повернула к ней голову, однако в голосе ее не прозвучало ни капли энтузиазма. Вопрос задали отстранено, скорее, вынуждено. Это не могло не смутить. Растерявшись, не сразу нашлась с ответом:
-А?
Почувствовав на языке горьковатый привкус от пожеванного кончика тростинки, неохотно перефразировала:
-Мать Евдокия сказала меня с собой взять?
Вновь заминка. И вот этот недалекий худосочный подросток у местного духовенства в почете?..
-У село врозь ретко ходим(15)... Да и в драге обоюдно оно все горазно веселее,(16)-Мария едва заметно улыбнулась, с толикой сомнения уточнив.-Так пойдешь?..
Почувствовав на себе недовольные взгляды трудниц, ответ был очевидным. Монастырские стены душили. Ощущение присутствия Святого Духа навевало тоску. Легкая прогулка с целью остудить голову успехом не увенчалась просто потому, что ни о какой приватности речи не идет априори. Треклятый коллективизм продолжал копаться в чужом белье как тот самый кардинал Ришелье. А что же до Марии - так с ней и проблем не будет. Да, искрометностью ума не блещет, а повсеместная ортодоксия сказалась пагубно на интеллектуальном развитии, затупив его естественный эволюционный процесс, что несомненно было на руку.
Оценив неутешительные перспективы без пяти минут компаньона, поднялась с насиженного валуна:
-Когда отправляемся?
Мария приободрилась. Путь предстоит не близкий и искать кого-то, кто бы согласилась его осилить, несколько затруднительно. Да и накладно по времени. Разумеется, по таким вопросам стоило бы обратиться к матери Евдокии, ибо заведовать поручениями - прямая обязанность монахини. Но зачем же попусту беспокоить старшую духовную сестру, когда послушница и сама в состоянии разрешить подобного рода ситуации?
-Не медля,-улыбка стала шире.-Доже Вечерне воротиться потребно. (17)
Кивнула, поинтересовавшись для справки:
-И далече село?
-В верстах этак четырех.
Призадумалась прежде чем прошептать себе под нос:
-Это получается четыре тысячи с небольшим метров...
-«Метров»? Чьто се?(18)
Оглядела послушницу с головы до ног и обратно. Внезапное проявление любопытства к незначительным деталям польстило природной скрупулёзности.
-Метр,-обозначила инфинитив единственного числа для пущей ясности,-это тоже самое, что и верста.
Меж тонких бровей Марии залегла складка - она старательно запоминала новое слово. Словно пробуя на вкус, повторила несколько раз.
-Чудно. Глагол инодальный(19), яко и ти, да?
Вера ответила вопросом на вопрос, как бы подмечая:
-А ты любопытна, да?
Услышанное остудило запал Марии. Сколько себя помнит, с самого малолетства за ней увязалось домашнее прозвище «проныра». Семья всегда поддерживала ее страстное желание учить и знать. Знать и учить. Матушка, чьей любимицей она и являлась, как-то обмолвилась, что по наступлению 14-ого дня рождения, отдаст обеих дочерей в церковно приходскую школу, дабы письму и чтению обучались. Только вот грамоте так и осталась неучена, а свою четырнадцатую весну уже встречала в действующем статусе послушницы Боголюбского монастыря Пресвятой Богородицы.
-Это хорошо,-неожиданно продолжила размышлять вслух Вера, перетягивая бинт на левом запястье потуже.-Любопытство - не порок. А Дьявол так и вовсе в мелочах.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что все свои мысли озвучила. И не абы при ком - при сестре духовной.
Поджав губы и не глядя на притихшую послушницу, развернулась в сторону центральных ворот. Оставалось лишь надеяться, что девчонка не истолковала услышанное превратно...
У монастыря столпилось недюжинное количество прихожан. Толпа циркулировала от одного края Боголюбского до другого. Если бы не топот тысячи ног, действо больше смазивало на сцену из немого кинофильма эпохи арт-хауса - двуногие бутафории болванчиками раскланивалась на каждом свободном пяточке земли, после чего предоставляли место другому собрату по вере.
Медленно, но верно подкрадывался тихий ужас. Не пришлось ехать ни в какое село - само село явилось в монастырь. От пестрости крестьянских нарядов перед глазами шла рябь. Попятившись, отошла на, по личностным соображениям, безопасное расстояние. Подальше от обезумевшей толпы.
Резкая смена настроения побродяжки не укрылась от Марии. Замерев, глядя волком на православных, сделала пару шагов назад. В какой-то момент послушнице даже показалось, будто Вера Божье предзнаменование углядела. Была когда-то в их краях паломница, Господом поцелованная - точно также застывала соляным столбом в самые непредсказуемые моменты. А много после, срывающимся шепотом, вещала о видениях, посетивших ее. О чем были те видения Мария уж и не припомнит - воспоминания смазались в памяти.
Аккуратно, точно к шуганному зайцу, послушница поровнялась с Верой. В выражении лица последней более не присутствовало и намека на ту безэмоциональную отстраненность, кою девушка демонстрировала мгновениями ранее. Она была напугана.
-Вера?..-окликнула в полголоса.
Не сразу поняла, что звали по имени. Согнав оторопь и кое-как взяв себя в руки, силой воли подавила удушающий приступ тревожности. Смириться с условиями новых, абсолютно бессмысленных и вместе с тем абсурдных реалий оказалось сложнее. Любое напоминание о том, что все происходящее, по своей сути, имеет место в далеком прошлом, а взор теперь глядит на события минувших веков, бросал в дрожь. Отчаяния не было, но чувство, что все еще впереди, сковывало по рукам и ногам, бросая то в жар то в холод. Доводилось ли когда-нибудь видеть нечто подобное там, в 21 веке? Однозначно. Воспринималось ли увиденное в качестве триггера? Никогда. Ортодоксальная система ценность, берущая свое начало от скрижалей Моисеевых, была этаким рудиментом, пережитком прошлого, никого ни к чему не обязывающее.
Сглотнув вязкую слюну, просипела:
-Мне нужен воздух...
Не дожидаясь послушницы, рванула вперед. Протискиваться между людьми было сложно - все стояли вплотную друг к другу, точно селедки в бочке. Представительниц прекрасного пола порядком больше, как и детей.
Улыбчивые лица кивали, пропуская мимо себя спешащую. Кто-то, взглянув на ее встревоженный вид, перекрестился. Другие же провожали сочувствующим взглядами ту, что в самом расцвете лет, тронулась умом.
«Вняла-таки суете заблудшая душа...»
Послушница догнала Веру лишь у самых монастырских ворот. Держась за тонкую березку, побродяжка, склонившись в три погибели, громко и глубоко дышала. Мария окончательно перестала что-либо понимать...
-Это по какому случаю?-махнула рукой в сторону столпившихся.
Заломив тонкие пальцы рук, послушница удивлённо выдала:
-Дык бо днесь наипаче великий...(20) Празднование Живоначальной Троицы.
Профиль побродяжки перекосило так, что страшно взглянуть: мучилось то ли тело, то ли душа.
-А чего прихожан столько?-очередной вопрос, вышибающий из колеи.
-Зачин(21) Литургии...
-Час от часу не легче,-поморщилась, расправляя плечи.-Все перемешалось в доме Обломовых: и кони и люди.
Уточнять, какие кони и что еще за Обломовы, никто не стал. Тем же лучше, потому как ни сил ни желания на очередной акт просвещения не было. И кажется, послушница начинает привыкать к не всегда понятному, зачастую так и вовсе сумасбродному, лепету юродивой.
О чем толковать с Верой Мария не ведала, да и поймет ли в целом очередные премудрости блаженной?
«Дьявол в мелочах»,-эхом отозвалось в глубине сознания.
Пришлось тряхнуть головой и одними губами зачитать молитвы во имя Отца и Сына и Святого Духа. Не пристало в столь светлый день Лукавого поминать, даже помышлять об оном. Не к добру это.
«Не своя она... Инакая (22).»
-Здрава будь, сестра Мария!-раздалось совсем близко.
Обе синхронно повернулись на голос. То был Антип. Стоя практически на том же самом месте, что и в первый раз, мужчина проверял на исправность колесо повозки. Широкая приветливая улыбка собрала вокруг глаз старческие морщины, хотя и назвать его стариком получалось с натяжкой. Однако, его в 44 года жизнь не пощадила, умудрив сединами раньше положенного.
Извозчик перевел взгляд с послушницы на стоящую рядом угрюмую девицу:
-И ты здрава будь, сестра...-запнулся.
Девица, чьего имени не разумел, махнула рукой:
-И Вам не хворать.
Антип в недоумении округлил глаза, даже переспросил, оглянувшись на старую клячу:
-Нам?..
Вот те раз... Сколько живет, а чтобы лошадь вровень с человеком ставить - такое впервые. Подумал было, что потешается. Да вот только не было в тоне девичьего голоса ни тени насмешки - говорила со всей серьезностью.
Мария хихикнула про себя. Очередная ли то диковинка, али же попросту особенность характера, но ситуация выдалась забавной.
-Она бе здалече.(23) Трудницей приходится,-представить все равно надлежало.-А нарекати сестрой...
Оборвала на половине фразы, не позволив закончить начатое, безапелляционным:
-Просто Вера. Без «сестра»,-и далее, кажется, для самой себя неожиданное.-Я здесь ненадолго.
Заявление делалось необдуманно, спонтанно, и оттого искренне. И лишь одной Вере было ведомо, что она подразумевала под оным.
-Ну, Вера так Вера,-мужчина пожал плечами.-Спорить не буду. Ти точию(24), девонька, молви, уваж старость - не тя ли надысь(25) из речи Клязьмы выуживали?
В ответ - молчаливый кивок. Девчонка немногословна. Болезненно немногословна.
-Вот те раз,-поскреб наполовину облысевшую голову, скосив набекрень шапку.-Значит-са, и по-ненашенски разумеешь?
-Простите?
-Да прощаю, прощаю,-задорно хохотнул.-Токмо ти ответствуй: могешь ай(26) несть?
Что имел ввиду извозчик оставалось лишь догадываться, а легче так вообще попросту согласиться:
-Да могу-могу. Все могу.
Антип присвистнул, без зазрения совести разглядываю необычную гостью:
-Ди-и-иво...
Враз всполошившаяся Мария прервала логорею Антипа. Углядев кого-то в толпе, послушница мигом переключилась на насущные вопросы практического характера. Не преминула воспользоваться внезапно подвернувшимся транспортным средством. Извозчик согласился.
Тяжело дыша, кобыла преклонных лет переставляла кривые ноги, исправно тягая повозку с тремя путниками. Животина работала наизнос, однако ж правом выбора не располагала. Кормят, поят и на том спасибо. Делать вид, словно у тебя еще есть силы и воля к жизни, вынужденная мера предосторожности. С загнанными лошадьми не церемонятся - их убивают на первом же перевале.
Сидеть в возе оказалось тем еще испытанием. Подскакивая на каждой кочке, камне, трясло так, что приходилось впиваться ногтями в деревянный край, теша жалкие надежды не вогнать под кожу занозу-другую.
В течении всего пути хранила молчание. В голове зияющая пустота. Как бы не старалась напрячь, завести неподдающийся добровольному принуждению мозг, всякая новая попытка заканчивалась болью в затылке.
Нервы накалились до предела, из глаз летели искры. Смежевав на краткий миг веки, почувствовала, как ощутимо тряхнуло, отбросив в сторону. Удержалась в последнее мгновение.
-Да твою ж!..-ругательство сорвалось с языка непроизвольно.
-Э-ге-гей!-Антип поторопил клячу, рассеча прутом воздух.-Ти мать всуе не поминай. Да и не гоже девице ерычется по брюху (27) - дурное то.
Тяжело вздохнув, быстро перевела тему разговора:
-Кто меня из Клямзы вытащил?
-Ась? Дык мне почем ведать! Молвят, мельник з бабою его. Поне есмь(28), оные тя в монастырь и приволочили. Право речу(29)?-последнее адресовалось Марие.
Послушница отрицать не стала:
-Право, Антип Владимирович.
-Почему в монастырь именно?
-А камо ж още?(30)-извозчик даже на неразумную оглянулся.-Чай не гобзованием живают,(31) и им лишний рот не нужон. А в монастыре всякого на гыбание не дадут,(32) да обездоленного примут. Да хотя бы юродивого, велико, абы Христа зарад бысть!
Тут подала голос Мария:
-Начто пытаеши?(33)
Насупив брови, поглядела поверх головы духовной сестры, туда, где средь лесного просвета проглядывалась Клямза. Ответствовала мрачнее обычного:
-Кое-что вспомнить не могу.
Послушница было собиралась очередную проповедь прочитать, но благоразумно промолчала, видя, какая туча повисла над ее спутницей. Потеря памяти... Разве то наказание, а не дар Божий? Ведь теперь у Веры есть все шансы начать жизнь с чистого листа, без забот и смятений, без страха и упреков. Чего ж ей еще не хватает?..
«Мне забвенья Господь так и не даровал...»-подумалось с саднящим чувством на сердце.
Мария осенила себя крестным знамением.
Насколько изворотливо человеческое сознание. А то, что лежит ниже оного, и вовсе недоступно. Разве что практикой глубинного гипноза.
Уже на месте, наблюдая за тем, как послушница выклянчивает у Антипа обратную дорогу, душила в зародыше напомнившую о себе нервозность. Шумно выпустив воздух сквозь плотно сжатые зубы, огляделась. Изба на избе и избой погоняет. Вся аутентичность местных красот вставала костью поперек горла. Пахло что в Боголюбском, что в селе одинаково. Разница лишь в том, что практически на каждом повороте в очередном узеньком проулоке, радушно встречали столы с продукцией собственного производства и торгашом во главе. У одного такого удалось стянуть пару яблок, пока спутница, сама того не ведая, вооружившись во всю филантропию, забалтывала владельцев съестного.
-Се... чьто тако?-духовная сестра шокированно ткнула пальцем в протянутое ей спелое, наливное, недоверчиво воззрившись на побродяжку.
Неопределенно поведя плечем, констатировала очевидное:
-Угощение.
-Откелева?(34)
-Купила.
-У тя деньги нема,(35)-Мария нахмурилась.
Закатив глаза, спорить не стала:
-А тебе почем знать? Но в целом на «нет» и суда нет. Мне больше достанется.
Вонзив зубы в плод, почувствовала, как по подбородку потек сладкий сок. Желудок моментально свело от накатившего чувства голода. За проделку стыдно не было.
Послушница во все глаза вытаращилась на Веру. Видя, как та с аппетитом уминает яблоко, выпала в осадок. Понизив голос до шепота, взволнованно протараторила:
-Побойся Бога, Вера! Неправильно се.
Ей ответили не менее недопонимающим взором, искренне вопросив:
-С чего?
-С того, чьто се крадьба есть!(36)-послушница заозиралась.-А ежели кто видал, что ми грех учинивши?(37) Старосте докладут!
На мгновение Вера замерла. С любопытством осмотрев Марию так, что духовная сестра поежилась, склонила голову к левому плечу. Огрызок выпал из пальцев побродяжки, когда та ни с того ни с сего разразилась хохотом. Громко, хрипло, привлекая внимание.
Ах, как же было весело! В памяти тот час всплыл главный библейский сюжет:
«Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?»
-Не суетись,-в конце концов прозвучало от Веры.-Уверена, Господь милостив, он простит. И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим...
Это был первый раз, когда Мария услышала от нее слова молитвы. Однако было в них нечто... двойственное. Словно и не к Отцу Небесному обращалась, а...
Выплевывала строки из Священного Писания?..
-Исходящее из человека оскверняет человека, Господь помилуй...-и перекрестилась.
Яблоко так и не приняла...
Потеряла счет времени. Окончательно. Ориентировалась исключительно на собственные ощущения и то, как часто в голове всплывало: «Хочу курить». По подсчетам - раз 25, не меньше.
Обе отмалчивались. Каждая думала о своем. Изба рыбака располагалась дальше, чем ожидалось. Ничем особо интересным разговор послушницы и изможденной пятью детьми жены рыбака наполнен не был. Бытовуха, бытовуха и еще раз бытовух.
Вылозка в село являлась этакой экскурсией, направленной на единственную цель - разузнать как можно больше о том времени, куда волей случая оказалась заброшена. Теория без практики мертва - главный девиз всей жизни.
Лишний раз к Марие старалась не обращаться - девчушка итак представляла из себя один сплошной оголеный нерв. Из поля видимости не выпускала, очевидно, переживая, как бы еще чего чужого не умыкнула из-под носа. Доверия не было.
«Нужно уезжать,-бегала мысль по разуму обезумевшим хорьком.-Сегодня же! Нет, завтра. На рассвете. Здесь ловить нечего. Что монастырь, что село - один стройный алгоритм, где чужак - посторонний элемент. Терпят до поры до времени, а там поди предугадай когда, кому и куда что взбледнет. Черт, ну хотя бы одну сигарету!..»
С делами управились быстро. Несмотря на невысокий рост и нескладность телосложения, Мария юрким зверьком металась от избы к избе, от одной лавки с товарами до другой. За ней было забавно наблюдать.
-Девоньки, борзо вы, однако ж!-сие отметил даже извозчик, пожевывая не пойми откуда взявшуюся голубику.
Послушница с отдышкой пояснила, забираясь в повозку:
-Так ведь Вечерня скоро. Поспеть бы.
-Поспеем-поспеем. Моя кобыла още ого-го!
На лошадь жалко взглянуть - морда пеной, на глаза явное обезвоживание. Поджав губы, не стала стоять в стороне:
-Ей бы попить, а то ж загнется.
Заботу встретили без особого энтузиазма:
-Тьфу ты, типун те на язык! Не загнется, покуда своего не отслужит.
Воздержавшись от колкого замечания, уселась подле Марии. Тронулись в обратный путь.
-Ты говорила,-начала издалека, любуясь пейзажем.-Что-то про Суздаль. Она далеко?
Духовная сестра помолчала с минуту, что-то обдумывая. Загнув пару пальцев, со всей ответственностью заявила:
-Вестимо. До Владимира добраться борже(38). Верст десять прямо по драге,-указала в ту сторону, куда держали путь, но враз переменившись в лице, добавила.-Ти б не ватажилась(39) с тамошними, а?
Одной выгнутой брови хватило, дабы подтолкнуть Марию к пояснению:
-Владимир добрый град, покойный. По воле Божьей, сыщется и там те кров, ежели зде не любо. До Суздали - гиблое дело, да и в дале(40) оный.
Зацепилась за слово:
-Гибло где? В Суздали или на пути к нему?
Мария оставила томиться без ответа. За нее все сказали напряженные плечи и нервно теребящие четки пальцы.
Опасно. Везде опасно, куда не плюнь. Но ведь дорогу осилит идущий, так? Да и на кой далась эта Суздаль, коли Владимир под носом? Про себя хмыкнула. Вот ведь забавно получается - все дороги ведут во Владимир...
Краем глаза заметила, как послушница достала из глубокого кармана подрясника кошель с звенящими в нем монетами.
Выудила пару серебряников, поглядела на них задумчиво, а после протянула Вере. Давайте и дастся вам, ведь так?..
-Мало ту есть,(41)-духовная сестра неловко вложила гроши в ладонь побродяжки.-Обаче на хлеб треба стать.(42) А уж тамо, во Владимире, Господь-Бог помочит ти, Вера. Аминь.
В монастырь воротились засветло. Первой поспешила на Вечерню послушница, тепло поблагодарив Антипа за оказанную помощь. Извозчик махнул напоследок рукой.
Добрым словом обмениваться на прощание не стали - мужчина проигнорировал присутствие заморской гостьи. В долгу не осталась.
Когда цокот копыт окончательно потонул в сумерках, провожаемый немигающим взглядом зеленых глаз, вдохнула полной грудью свежий воздух.
Папиросочку бы...
Обернувшись, устало пнула валяющуюся ветку под ногами. Далеко она не улетела - лишь туда, куда требовалось.
Издав сдавленный смешок, еще долго, до прощальных лучей на небосводе, рассматривала развороченный трупик...
С первым дуновением ветра разлился не то шопот, не то очередные проказы сойки в кронах вековой дубравы:
"Госпадине, госпадине, се азъ, Прокопий!"
-О нет, паробче, ты не Прокопий...
...у ног лежала дохлая ласточка-касатка, оставившая за собой едва видимый кровавый след на белом обломке камня.