Глава 3. В начале...
«...было Слово. На этом можно закончить. Повторять в сотый раз первые строки из Евангелия от Иоанна смысла не вижу. Оно итак всем известно, выдолбленно на подкорке невидимой рукой. Кого не спроси - любой продолжит. А кто не продолжит - тот догадается. А кто не догадается того и молчание золотом будет. И было оное всем и каждому чуждо. Ну, было Слово, дальше то что? Было Оно у Бога, и Слово было Бог... Было и было. Оставим тому, кто полноправный хозяин, ибо не кради, не желай ни дома ближнего твоего, ни тем более его жены. И что остается? Ни Слова, ни дома, ни жены. Зато есть Бог. Азъ есмь?.. По крайне мере - Я - Господь, Бог твой. Да еще и имени его всуе не упомянешь... А я что сейчас делаю, собственно говоря? Зачем вообще о нем вспомнила? Жила ведь спокойно себе, ни брата не убивала, не лжесвидетельствовала. Разве что только ближнего своего не любила. А кто любит, ежели Ад - это другой? Минус на минус плюс не дает, даже вопреки классическим законам притяжения. Взаимоисключающие понятия не споются, пусть и находятся в одной плоскости. Так что же такое Слово?.. Одни говорят, что Слово - это одно из имманентных проявлений Христа, путем которого Бог нес Волю свою в народ. Орудие труда? Больше смахивает на взаимную потребительскую договоренность Раба-Владельца. Оба в плюсе. Никто ничего не потерял, не упустил. Но за глаза - Отец и Сын. Святой Дух где потеряли? Этого шпиона-перебезчика. Словно Фигаро то тут то там. Ах да, явит себя несколько позже... Во всяком случае напомнит о своем существовании. Разумеется, ни на кого более не снизойдет. На псих ему это далось? Там то все лучше, там стерильнее... Белоручки и чистоплюи. Тц-тц-тц, нельзя так. Богохульство. Если же первый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя - так, кажется, Матфей бубнил, скручиваемый Божественным катарсисом, а на деле - белой горячкой. Вырву. Сразу оба. Чего мне мелочиться? Невидящий равно что блаженный - людскую рвоту не глядит. Только вот, по контексту, вроде, еще и собакам скормить требуется, нет? А где ж либералов блохастых взять, коли перевелась вся песья шваль? Одна Геенна Огненная осталась и та позорно обрубок хвоста поджимает, содрогаясь от вынужденного сотрудничества с Небесами высокими, которые многих отвергают, но и Ад в провал не принимает свой. Так и скитаются, слоняются, Зеленого Змия душат роялями в кустах. Что не день - то праздник. Главное, чтоб было чем зенки залить. Опять зенки - синоним глаз. Не удивляюсь. Зеркало души, как никак. Главное, контакт прямой держать, тогда и Зазеркалья рябью пойдут. Слово? Слово важно - это элементарно как дважды два, хотя находятся и те, кто утверждает, что в сумме 4 выходит, а не 5. Вот ведь глупцы-слепцы... Один то кортеч за пазухой держать надо, уповая на Бога. Слово пробуждает, а Бог - карает. Через Слово. Посредством Слова. Ну и зачем мне такой праздник жизни, позвольте полюбопытствовать?...»
Просыпаться по утрам всегда было в тягость. Не успеваешь продрать глаза как тут же рой мыслей о том дне, в который еще не успела войти в полной мере, назойливо бомбардируют вяло сопротивляющееся сознание. Во всяком случае, именно так все и было. Ничего не менялось. Изо дня в день. Из года в год.
Потягивали мышцы рук и ног. Лежала на спине. Глаза закрыты. Открывать их желания не было. Внезапно навалившаяся усталость придавливала к кровати, аннулируя всякие попытки мозга снабдить нейроны суточной дозой серотонина. Однако яркий солнечный свет протестовал супротив подобной ленности. Окно забыла закрыть, что ли?..
Тяжелый вздох вырвался сам собой. Орда сгруппировавшихся размышлений грозилась ополчиться Мамаевым набегом. И какого же было удивление, когда заместо мозгового штурма зазвенела пустота.
В черепной коробке пусто. Совсем. Такой легкости не ощущалось очень и очень давно. И возрадоваться бы, возможно, первый раз за долгое время удалось действительно выспаться, если бы чувство тревоги - Terra Incognita неокортекса по своей сути чужда.
Шорох.
Инстинктивная задержка дыхания.
Копошение.
Звуки совсем близко, словно кто-то или что-то перебирало ворох одежды. Мозг судорожно трепыхался в тщетных попытках спихнуть услышанное то на случайность, что само по себе - чистейший парадокс, то на сквозняк. Консенсусу между желаемым и действительным воспрепятствовал нечленораздельный шёпот. Тихий, едва различимый и вместе с тем болезнетворно явный. Кто-то (в этом уже не было сомнений) пытался всячески не потревожить покой и успехом это, откровенно говоря, не увенчалось.
Сердце пустилось галопом, забившись где-то в районе горла. В правом ухе зазвенело. Липкий страх проник под кожу.
Приставка «моно-» трансмутировала в «дио-» и удвоившийся источник шума вынудил подорваться на кровати. Заторможенность увесистостью медного таза покрывала реакции организма - оттого и приняла вертикальное положение со второй попытки. Разлепив окончательно веки, поморщилась из-за неприятной режущей боли в глазницах - настолько яркой показалась комната.
Трепыхания незамеченными не остались. Громко и очень испуганно ахнув, незваные гости замерли двумя черными субстанциями примерно в четырех шагах напротив.
Послушницы. Две. Одна постарше, другая помоложе, в черном, как того требовали каноны церкви. Укутанные с головы до самых пят в сплошные подрясники с апостольниками. Обе перепугано хлопали редкими ресницами, жмясь друг к другу так, что грозились слиться в одну бесформенную кляксу.
Озираться по сторонам, осматриваться, не пришлось - обстановка контрастировала с глубоко личным настолько, что ощущалось кожей. Свет сходился клином на незнакомках.
В горле пересохло. До удушья. Хрип, вырвавшийся из груди вместо слов, походил на последний вздох умирающего, желавшего адресовать этому миру свою последнюю волю.
Кое-как приняв сидячее положение, просипела одно единственное:
-Воды...
И дернул же черт отнять вторую руку от груди в желании заправить мешающую короткую прядь за ухо. Нечто, попервой воспринятое в качестве одеяла, соскользнуло.
Громкий фальцетный визг полный ужаса скрутил повторно, пробуждая от спячки перманентный недуг в виде мигрени. В ушах словно колокола зазвенели, отбивая такие набаты, что впору и за отпевание взяться. Разум на миг помутился. Схватилась за голову.
Девушек след простыл. Их вопль отдавался саднящей болью в затылке. На то, чтобы мысли вклинились в привычное русло потока сознания, ушло еще какое-то количество времени.
Сидела на кровати, хотя таковой сие нечто из досок и торчащей во все стороны жесткой соломы можно назвать с натяжкой. Никакого матраса в привычном понимании, подушки, одеяла. Кривобокое недоразумение застеленное старым покрывалом, ужасно пахнущим чем-то отдаленно напоминающее смесь хлорки и запрелого белья. В качестве одеяла - выцветший плед из жесткого и колючего материала, неприятно царапающего кожу. А в тех местах, где оголеная часть тела встречалась с соломой и покрывалом, нещадно зудело. И подобное ощущение распростронялось повсюду. Кто-то бы уверенно заявил - психосоматика, если бы не одно "но": отсутствие какой-либо одежды и даже нижнего белья. Совсем. Послушницы вопили оправдано.
Одной рукой придерживая плед в районе груди, стараясь хоть как-то прикрыть наготу, другой упиралась в кровать. Та опасно заскрипела старыми досками, но стоически выдержала груз ответственности, свалившийся на ее проеденные термитами четыре в раскоряку лапы.
Вставала медленно, аккуратно, рыская глазами в поисках чего-нибудь попить. Жажда сводила с ума. Очередной приступ сухого кашля.
Кувшим из темной глины с трещинами по округлым бокам стоял неподалеку на столе подле затворенного оконца сантиметров этак 25 в высоту и 20 в ширину. До него рукой подать.
Вяло перебирая ногами, доплелась до заветного жженного спасителя грязно-коричневого цвета. О том какого качества питье задумываться не пришлось. Почувствовав на пересохших губах живительную влагу присосалась к горлышку, громко и большими глотками, раз за разом, осушая. Пару раз, превозмогая потребность, отнимала кувшин от дрожащего рта ради пары-другой коротких вздохов - легкие обжигало. И опять по новой.
Обезвоживание? Вероятнее всего. От чего? Уже другой вопрос.
Вдоволь утолив жажду и рассмотрев дно кувшина, постаралась выровнять дыхание. Рука, коей удерживала сосуд, подрагивала, однако возвращать предмет кухонной утвари на место не спешила. С каждым судорожным вздохом, прекратившим постепенно напоминать сип конвульсивного астматика, критика чистого разума все больше и больше давала о себе знать. Она требовала немедленного зондирования незнакомой местности.
Комната напоминала закуток или чулан с низким потолком и вымощенным крупным камнем полом. Стены грязно-белого цвета сплошь и рядом испещрены трещинами, подтеками. Один из сырых углов облюбовал Долгоножка, покачиваясь на собственной паутине от легких порывов едва уловимого сквозняка, ласкающего голые ступни. Назойливо жужжала муха.
Точно в замедленной съемке очередного арт-хауса Тарковского, покрутилась, слыша, как шуршит покрывало вослед движениям. На стенах по одному на каждой грубо прибиты ржавые канделябры для факелов.
Мебели по минимум: одна недо-кровать, на которую без слез не взглянешь, небольшой стол, два стула, один из которых притаился в соседнем от паука углу, да нечто отдаленно напоминающее сундук.
Окно. Его грубо сколоченные створки отворились свободно, без особых усилий. Полет глиняного сосуда из ослабевших пальцев на пол совпал со скрипом двери.
Опустилась гробовая тишина.
Новое лицо. По другому их воспринимать было сложно. Виденные ранее послушницы боязливо выглядывали из-за сутулого плеча монахини. На ее шее висел деревянный крест.
В молчанку играли до тех пор, пока в густом пологе безгласности не раздалось сдавленное:
-Я... где?
Подернутые сединой брови монахини сошлись ближе к переносице, образуя глубокую складку. Хмурилась она часто. Так часто, что, кажется, уже и забыла, как правильно улыбаться. Был ли это грех уныния? Навряд ли. Скорее, врожденная черствость характера забирала лишние лета от отведенных свыше. Она глядела внимательно, колюче. Про такой взгляд обычно говорят «пробирающий до костей». Покачала осуждающе головой, заметив черепки от разбитого кувшина. Дурной знак. Как и абсолютно нагая девица даже не старающаяся прикрыть срам, выставляя все телеса напоказ. Да еще и перед открытым окном! Послушницы рядом стыдливо смотрели куда угодно только не вперед. Правильно, ибо только через стыд, который предваряет благорасположение(!), возможно умерщвление плоти и сопротивление мирским искушениям. Аминь.
Незваная гостья металась из стороны в сторону, аки загнанный заяц на охоте, хотя не сдвинулась с места ни на миллиметр. Монахиня теряла терпение:
-Ты доколе расхаживать помышляешь в чем мать родила? Сие монастырь есть, а не блудилище(1)! Немедля оболакайся(2) и будет послушниц возмутити(3) своим срамом.
Порой молчание дороже золота. Тряхнув головой и игнорируя сказанное женщиной, переспросила:
-Чего?..
Монахиня с сомнением оглядела бесстыдницу с ног до головы:
-На ухо тугая? Самотканница водле(4) твоего. Распоясанность(5) укрой свою!
Все же покачнулась. За край разума закралась робкая надежда - это все сон. Происходящее не взаправду. Не может такого быть ни ныне ни присно ни вовеки веков! Однако вкус полной растерянности вместе с неприятными ощущение от холодного пола и колючий плед в руке столь ярки, что с содроганием приходится признать - явь. Или сумасшествие?..
-Матушка Евдокия, авось, захирела(6) она малость?-подала самая молоденькая из послушниц, на вид лет этак 14-15, осторожно выглядывая из своего укрытия.-Точию вечор(7) ее из речки вытягали, а водица студеная, никак околеть успела, вот и...
Матушка Евдокия резко обрубила, недовольная тем, как складываются обстоятельства:
-Буесловие(8) то! Зеницы(9) вона как сверкают, аки апосля сбраженого меда(10). Видали мы таких, повадились подле ворот монастырских околачиваться, милостыни молят, да Божьего благословения,-женщина презрительно поджала тонкие бледные губы.-Не введи нас во искушение, да избави от лукавого Господи-Боже, доколе безверники(11) эти еще безстудием(12) своим будут земли православные попирать?-и перекрестилась.
Ее примеру последовали послушницы, потупив взор в пол. Понимание происходящего растворилась в сей же час. Начисто. Мигрень выедала мозг. Чем больше переговаривались монахиня с послушницами тем больше кракен сомнения проникал в подсознание. Происходящее напоминало сцену из неудачного бородатого анекдота. Монастырь, обитель Божий, присутствие Святого Духа - это все показалось незначительным, пусть и играющим на полярностях привычных реалий. Манера общения представителей местного духовенства не вписывалось ни в какие рамки, больше подходящая под описательный эпитет «архаизмы».
Происходящее воспринималось в отрыве от ощущения реального времени. Это то и подстегнуло отлепить присохший язык от неба:
-Какой сейчас год?..
Кровь свернулась прокисшим молоком в венах после ответа, прозвучавшего, точно приговор на Страшном Суде:
-Лето 7077 от Сотворение Мира(12).
Голова закружилась. Послушницы, внимательно следящие за разворачивающимися событиями, переглянулись. Молчанием каждой облекался в форму лишь один вопрос: «Что это с ней?». Незнакомка выглядела совсем плохо - одна нездоровая бледность и без того белой кожи чего стоила.
«Юродивая?..» - эта мысль промелькнула совершенно случайно в голове Евдокии. Монахиня пригляделась. Да не похожа. Ведет себя, конечно, чудно, однако ни слюной не брызжет, ни космы на своей макушке не дерет. По поводу последних стоило бы обратиться к лекарке, работающей на благое дело при монастыре. Уж больно короткие они у нее, точно мальчишечий чуб. Как бы вшивой не оказалась - опричь проблем не оберешься. А уж остальное - не Евдокиеного ума дела. Хоть послушница сбежавшая, хоть из-под венца улизнувшая. Все одно - надолго здесь не задержится.
Упустив землю из-под ног, лишь чудом не села мимо стула на каменный пол. Закрыла лицо руками, не особо заботясь о том, что единственный "фиговый листок" благополучно явил гостьям все что полагалось скрывать от чужих глаз. Часто затрясла головой.
Картина была жалкой. Послушницы, в последний раз смерив друг друга вопросительными взглядами, точно по команде, нога в ногу, миновав старшую духовную сестру, метнулись к незнакомке. Одна из них подхватила с пола покрывало и накинула на голые плечи, а вторая принялась гладить по голове как нерадивое дите, что-то мягко приговаривая.
-Мать Евдокия,-в голосе поглаживающей по макушке появились нотки нескрываемой жалости.-Ее бы к лекарке. Больно важно(12) ей, того и гляди рассудком помутится.
-Несть(13). Сначала ее довлеет(14) Матушке игуменье представить, да дозволение с благословением просить на постой, а уж там видно будет. Я обаче(15) уставу монастырскому иду, понеже(16) желаю душу грешную сберечь. А вообще причаститься бы ей, покаяться, глядишь, сам собой недуг отступит и никоих врачевателей не понадобится.
Послушницы вздрогнули, когда на первый взгляд сломленная и обреченная спасенная резко вскинула голову. Глаза ее и без того светло зеленые горели точно две ярко полыхающие свечи в самую темную ночь в году. Она вскочила так борзо, что девушки едва успели отпрянуть. Что послушницы, что монахиня заметно занервничали, напряженно наблюдая за тем, как незнакомка, оказавшись в самом дальнем углу комнатки, плотно обмоталась колючим покрывалом. Выставила вперед одну руку.
Что тараторила особо не соображала. Ведомая совершенно иным желанием, отчаянно захрипела:
-Нет-нет-нет, это шутка какая-то... Вы надо мной прикалываетесь, да?-лица присутствующих озадаченно вытянулись.-Это все один большой спектакль! Вот ты,-ткнула в послушницу постарше, видя, как та испуганно прижала ладонь к груди.-Скажи мне, только честно, какой сейчас год и месяц, и где я нахожусь?-девушка замялась в нерешительности и спасенная, плохо контролируя бурлящий вулкан эмоций, требовательно повысила голос.-Говори уже!
Ответ оставался неизменным. Послушница, крепко сжимая четки в руках, проблеяла:
-7077 лета(17) от Сотворения Мира, как мать Евдокия и молвила. Месяц Иуний(18), а мы в Боголюбском монастыре Рождества Пресвятой Богородицы...
Незнакомка заторможено тряхнула головой. Да так, что хруст ее шейных позвонком коснулся все три пары ушей. Она взглянула исподлобья:
-Какой, к черту, 7077?.. Какой, к черту, монастырь?!
Послушницы в замешательстве обернулись к своей наставнице. Черта поминать да еще и в Храме?.. Уму непостижимо! Та что постарше взялась зачитывать Отче Наш, больше кого бы то ни было страшась происков Диавола.
Евдокия попыталась было осадить:
-Негоже поминать лукавого в стенах града Божьего!
Замечание было проигнорировано.
-Вы кто такие вообще?!-децибелы увеличивались в геометрической прогрессии.-Это секта, да? Как вы пробрались в мою квартиру и на кой черт похитили меня?!-попыталась пригрозить.-Если вы сейчас не отпустите, обещаю, это вам просто так с рук не сойдет. Я работаю в полиции, меня искать будут, слышите?! Всю вашу кантору прикроют и такой срок впаяют, что даже Бог вам не помощник будет!
Евдокия ошарашенно ахнула - мало того, что чертыхается напропалую, так еще и Господа всуе поминает?! Другого женщина не расслышала. Попросту не уразумела. Сказанное спасенной представлялось бредом горячечного. Гнев толкал ее на необдуманное, на хуление, на умопомешательство. Рот ее исторгал брань только по причине собственной недалекости. Возможно, юродивой она и не была, но и не шибко смышленой тоже. Спаси и сохрани Господи эту заблудшую, ибо не ведает, что творит!..
Необходимо было обуздать эмоции, взять себя в руки и оценить масштаб трагедии, собственное положение вместе с возможностями. Изъясняются на черт пойми каком диалекте, предположительно, что с закосом на старорусский, еще до-Петровской реформы. Летоисчисление на старый лад. Однако разодеты как истово верующие православной Церкви. Да и монастырь этот Боголюбский... Где это вообще?!
В судорожным попытках проанализировать происходящее в кратчайшие сроки не сразу уловила повисшее в воздухе искрящее напряжением молчание.
Словно прочитав мысли, осенив себя крестным знаменем, самая молоденькая обратилась к монахине громким шёпотом:
-У ней горячка...
Младшенькая всегда была порасторопнее, нежели ее старшая духовная сестра. Оттого и любила ее Евдокия, и выделяла среди прочих. Однако сейчас, в глубине души стыдясь за собственные помыслы, едва сама не помянула недобрым словом смекалистый ум послушницы. Плохо влияет на нее эта побродяжка. На них на всех.
Неодобрительно поморщившись, Евдокия пригвоздила, противореча сама себе:
-Боле(19) на похабную(20) смахивает.
Все видели, как лицо незнакомки исказилось злобой. Она было собиралась выдать очередное богохульство, как вдруг рядом раздалось:
-Спаси и сохрани Господи от бесовщины этой...
Давления не выдержала одна из послушниц. Хоть и была она старше по летам, однако по вере своей слаба. Приняв постриг не так давно, единственная дочь почившего извозчика, работавшего некогда на монастырь, молилась денно и нощно, пытаясь искупить грех прелюбодеяния. Она лишилась своей чистоты прежде чем шагнула под венец. Кара Божья не заставила себя долго ждать - батюшку затоптала его же лошадь.
От греха подальше, не прощаясь, быстро протиснулась между Евдокией и своей младшей духовной сестрой, выскочив за дверь. Торопливые удаляющиеся шаги остались последним «приветом».
В комнате трое. Никто не шевелился. Ни словца не молвил. До того момента, пока не услышали звон колокола.
Послушница охнула:
-Обедня!
Евдокия кивнула, тяжело вздохнув:
-Да. Ступай, Мария, негоже послушнице молитвы пропускать. А вот мне придется,-монахиня недобро зыркнула в сторону дикой побродяжки.-И донеси Матушке Агафье, токмо(21) тихонько, что мя днесь не ждати(22). Права сестра Анна, бесная(23) она мало, глаз да глаз потребен(24), дабы чего не учудила. После же обедни рещи(25) Матушке, что мы явимся.
Мария, бросив прощальный взгляд в сторону спасенной физически, но не духовно, поклонилась Евдокие, принимая от той крестное замением да благословление. Удалилась вослед Анне.
Колокол разразился очередным громким «бом», провоцируя чуть притупившуюся головную боль.
Недуг побродяжки мать Евдокия растолковала как того требовало Слово Божие, продолжая настаивать на своем:
-Помолись. Коли угодно Отцу Всевышнему станется, Он и хворобу отведет. А то уж зело(26) ты шумлива да гневлива,-однако невзначай напоровшись на пылающий взор зеленых глаз, будто бы даже смягчилась.-Ну полно-полно(27) тебе яриться, не трави себя вотще(28) злобой. Я покамест молитву почитаю, а ты зазор(29) свой скрой. Срамно в подобном виде пред Настоятельницей быть.
И более не обращая внимание, направилась к одному из углов по пути что-то нашептывая, да осеняясь крестным знаменьем. Совершенно случайно глаз зацепился за сомкнутые пальцы женщины, коих было не три, а два.
-Старообрядцы,-прошептала одними губами, не спуская с Евдокии глаз.
Раскольники.(30)
Женщина упоенно зачитывалась молитвой, повернувшись без задней мысли спиной. Иконы взирали чуть ли не с самого потолка и приходилось задирать голову, дабы заглянуть в лики святых.
Дольше необходимого в монастыре задерживаться не планировала. Посему, поджав губы, отвернулась. Глядеть на измалеванные темпурой доски не хотелось. К черту все это.
Идеей осенило внезапно. Бросило в холодный пот, стоило лишь взглянуть по направлению прикрытой двери. Плана как такового не было, был необдуманный импульс и рефлекс под кодовым «Бежать!».
Одежда лежала аккуратным свертком на втором стуле. Тихо, на цыпочках, придерживая словно на зло шуршащий плед, приблизилась к заветному. Одной рукой кое-как развернула одеяние. Прикусила язык в последнюю минуту, чтобы не выругаться смачно, вслух. Опасливо оглянулась - Евдокия продолжала пребывать в своей собственной ортодоксальной нирване, не в обиду Курт Кобейну.
Коротко и облегченно выдохнув, наспех отбросила покрывало, натягивая нечто длинное и темное прямо так, на голое тело. Привередничать времени не было. Да и возможностей тоже. В голове набатом отзывалось одно единственное: «Или сейчас или никогда».
Темно-синий подрясник, точно такой же, как на послушницах, длиной в пол, приходившийся явно не по размеру, едва не заставил впасть в отчаяние. Он сковывал движение, волочась по земле. Сделав пару первых шагов босыми ногами по направлению к двери, оступилась. Пришлось зажать рот рукой - брань непроизвольно вылетел, благо только, что никого не потревожила.
Ни жива ни мертва, дыша через раз, остановилась у спасательного выхода, прислушиваясь. Напряженно поджала губы, ощущая, как вся кровеносная система забурлила. Адреналин ударил в голову, толкнув вперед за пределы комнаты.
Куда бежать не знала, только знала, что бежать нужно. И чем быстрее тем лучше, пока не кинулись вослед.
Второй этаж. Дверь комнаты выходила во внутренний двор монастыря. Совершенно типичное для подобных мест пространство густо покрывал зеленой ковер невысокой травы, проседая проплешинами лишь в тех местах, которые служили тропками. Таковых насчитывалось три и все они вели в разные стороны. Момент подвернулся более чем удачный - сейчас обедня, а значит, дорогу к спасению никто не преградит. По крайне мере духовная часть монастыря была не страшна, а там уж если свезет и до желанного освобождения недалеко.
Заозиравшись по сторонам, пыталась смекнуть, каким путем оказаться на первом этаже. Заметила лестницу. Что есть мочи рванула в ее сторону.
Как на зло она оказалась практически на противоположной стороне. Выбора не было.
Хилый все равно что дохлый - в природе сильнейшие выживают, таков ее главный и основополагающий закон. А кто на мускулы полагаться не в состоянии, того главное Вундерваффе - мозг. Что делать, ежели и оный в колбе?.. Ни разогнаться ни разойтись. Все до нелепого просто - процесс адаптации на местности происходил со скрежетом. С надломами. И через всякие прорехи закрадывалось сомнением. А сомнением, как известно, злейший враг любого начинания. Ноги несли вперед.
У лестницы ожидал иного рода "сюрприз". Быстро почуявшая неладное, Евдокия обнаружила пропажу. Спохватившись, причитая себе под нос, на сводящих судорогой конечностях показалась в дверном проеме.
-Пошли мне, Господи, смерения и сил,-прошептала монахиня, видя, как улепетывает, сверкая пятками, побродяжка.
Будь неладна эта девчонка! Бесовка. Как есть бесовка! Это ж додуматься надо в подряснике шлепать по каменной кладке босыми ступнями. Прокралась до выхода словно мышь, Евдокия и не заметила.
«Пущай бежит себе. Как свалилась на голову так и лишним грузом с плеч спадет»,-грешным делом закралась до одури привлекательная мысля.
Монахиня опомнилась точно от толчка. Перекрестившись, настолько быстро, насколько позволяли больные ноги, последовала за спасенной.
Замерев и в ту же секунду опомнившись, продолжила снисхождения вниз, в то время как Евдокия, подобрав ворох собственных тряпок, припустилась следом.
Треклятый подрясник играл не по правилам - запутавшись в подоле, едва не полетела вниз ласточкой. Вцепившись мертвой хваткой в поручни, пыталась унять дрожь в конечностях. Холодный пот проступил на лбу и его тут же промокнула длинным рукавом темного балахона.
Окрик монахини отрезвил как нельзя лучше. Вздернув полы монашеской одежды, задрав едва ли не до самых бедер, ускорилась. Свобода в ногах и отсутствие скованности дополнительным слоем неказистых тряпок лишний раз подстегнуло вознести похвалу одной из главных суфрожисток истории.
Оказавшись внизу, марая пятки в еще не до конца высохшей после дождя земле, искала выход. Бурлящий под кожей коктейль Молотова из всевозможных гормональных всплесков, в особенности продуцируемые надпочечниками, бил в голове похлеще крепкого алкоголя. Вестибулярный аппарат шел кругом, смазывая очертания реального.
Подгоняемая ощущением преследования, метнулась сначала в одну сторону, после в другую. В угол еще не загнали, но нервничать заставили.
Куда бежать? Что делать? Где этот чертов выход?!
Позади напомнила о себе Евдокия. Она наступала на пятки. Не придумав ничего лучше, просто побежала вдоль высокой стены, отделяющей Боголюбский от внешнего мира. Беда пришла откуда и не ждали - практически вдоль всего периметра высажены высоченные ели с раскидистыми колючими лапами, низко припадающими к земле.
Выругалась. Проскользнуть под ними не получится - иголки раздерут кожу рук в мясо, а возможно и того хуже - выкалят глаза. К подобному раскладу событий готова не была. Хотелось выбраться не только живой, но и по возможности целой и невредимой.
Маршрут сгенерировался сам собой - продолжать держаться вдоль чертовой крепости пока удается протискиваться между стеной и елями. Принятию подобного решения поспособствовал еще и тот факт, что не пойми откуда в поле видимости появились и другие представительницы женского пола в монашеском одеянии. И откуда только повылазили?..
Раздвигая руками еловые лапы не щадя пояс ни верхних ни нижних конечностей, в ритме вальса выгрызала себе право на свободное существование. Вот только долго незамеченной оставаться не получилось.
С Божьей помощью, Евдокия выследила беглянку. Притаившись в густых зарослях, она упорно двигалась вдоль стены, ведомая лишь ей одной ведомой тропой. И делала она это упорно до тех пор, пока не уперлась в высокий фундамент колокольни. Дальше ходу не было.
Времени мало. Монахиня неминуемо приближалась, с перекошенным от болезненных ощущений лицом, привлекая к погоне внимания больше, чем хотелось бы. Вопросов будет много. Тем паче от молоденьких послушниц, не так давно вручивших свое существо в руки монастыря. И хоть и запрещалось говорить о чем-то помимо божественного более чем того требует ситуация, слишком много в них было тленного и мирского, дабы превозмочь собственное любопытство.
Размышляла от противного. Это монастырь, точнее, его внутренний двор. Где может быть выход? Да и что в принципе из того арсенала знаний сможет хотя бы отдалено напомнить устройство Храма Божьего?!
Здание, откуда было суждено случится побегу - Причтовый дом, а соответственно... Опустила взгляд чуть ниже и как осенило. Ход был, но только напролом. Главные ворота находились рядом с приходским домом, а значит, есть шанс на побег. Еще не все потеряно.
Евдокия приняла решение уйти чуть в сторону, надеясь, что побродяжке сниспошлет Бог вразумления и она, аки тот блудный сын, бросит сию бессмысленную затею, покаявшись в собственном бедокурстве. Наивны умозаключения служителей Господних, далекие от реальности.
Изодрав не только руки, но и оголеные икры вместе с лодыжками, со всех ног устремляюсь к своему спасению.
Распугав по пути пару-тройку послушниц, от коих уже в глазах рябит, прошмыгнула мимо рабочих. Кажется, где-то вдалеке показалась игумена Боголюбского - висящий на ее шее крупнокалиберный крест поблескивал в лучах утреннего солнца. Его переливы отвлекли лишь на краткий миг, но этого хватило, чтобы, едва не сбив на полном ходу незнакомца, неожиданно оказаться за пределами монастырского бастиона.
Побег из Боголюбского - именно так можно ознаменовать маленькую, но столь необходимую победу. Из заточения удалось вырваться. Теперь дело за малым.
Однако адреналин из крови выветривается в мгновение ока. Пальцы бессильно разжимаются, позволяя подолу подрясника коснуться пыльной дороги. Открывшийся вид на бескрайнее поле, кончающееся густым темным лесом, пригвоздил ноги к земле. Сил только на то, чтобы обернуться к донесшимуся со стороны:
-Господи Иисусе!
Рассосавшееся столпотворение после обедни сгустилось вновь. Кто-то с интересом рассматривал незваную гостью, кто-то обеспокоенно тараторил молитву и крестился, а кто-то и вовсе предпочел сделать вид, словно лишился в раз всех пяти чувств, руководствуясь максимой «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю» - разные реакции были и ни одного безучастного.
Посреди вытоптанной веками дороги, вдоль коей встретишь разве что извозчиков, стояла жалкая на вид побродяжка в монашеском подряснике. Босая, так еще и ноги обнажившая выше дозволенного. Грязная темно-синяя ткань одеяния волочилась за ней шлейфом, когда спасенная, кружась вокруг собственной оси, точно нечистыми силами мучимая, высматривала нечто одной ей известное.
-Господи-Боже, да что же это?..-прошептала одна из послушниц, прижимая ладонь к губам.
-Никак бес попутал?-вторила ей другая, осенив себя крестным знамением.
-Спаси и сохрани...
Извозчик, которого Пушкин бы описал как "Там русский дух, там Русью пахнет", первым подавший голос и первым же заметивший странную на первый взгляд послушницу, обратился к той еще раз:
-Девонька, ты чего это, а?-та не отозвалась и мужик предпринял еще одну попытку.-Эй, тебе слово молвлю!
Запряженный телегой конь разнервничался. И было от чего. То ли послушница, то ли юродивая, вытаращилась во все глаза, точно черта увидела. Извозчик сделал пару шагов назад, поглаживая пыхтящую животину по сильной шее:
-Чур меня!
И если мгновением ранее еще теплилась призрачная вера в то, что за пределами Боголюбского все встанет на круги своя, а попутку поймать не составит особого труда, сейчас же она разбилась в дребезги о скалы неминуемого осознания новых реалий. А новых ли?.. Запятнанная подпоясанная рубаха мужика, сам невысокий, седой, с шапкой на голове и лаптях - именно таким описывался среднестатистический житель Средневековой Руси, иллюстрации коего крупным планом пестрели сразу на форзаце для наглядности.
Седлав шаг назад, замерла. Огляделась. Ничего кроме длинной дороги начинающаяся незнамо где, а кончающаяся еще дальше, да обители Рождества Богородицы, видно не было. Ни справа, ни слева, ни пряма. Только лес да монастырь.
Резко поплохело. Пошатнувшись, прикоснулась ко лбу. Он горел. Шушуканья, посыпавшиеся со всех сторон, привлекли внимание. Вскинув голове, из последних сил сфокусировала взгляд на уже знакомом силуэте. Но нет, на этот раз не на Евдокии. На Марии, той самой молоденькой послушнице. Девушка находилась неподалеку и ужас, отразившийся на ее лице, вызвал еще большие волнения среди жительниц монастыря.
Нечто теплое потекло по губам, затем по подбородку. Дотронулась до носа. Кровь. Много.
Опять устремила взор в сторону Марии. Резко заложило уши.
Еще шаг назад. В глазах темнеет. И последнее, предстает пред взором прежде, чем повалиться без чувств на землю - это запыхавшуюся мать Евдокия.
*******************************************************
Волнения прокатились по всем сестрам по вере. Не сказать, что монастырь на ушах стоял, бывали случаи и похуже. Например, когда по чьим-то лжесвидетельствам в обитель Рождества Пресвятой Богородицы нагрянули дознователи. Не буйствовали только благодаря Матушке Агафье. Настоятельница, вопреки уговорам той же матери Евдокии, следовала по стопам душегубов. Не бесчинствовали, лишь учинили грубый допрос, в ходе которого каждая послушница была вынуждена продемонстрировать все свое добро. Молодые девушки краснели, стыдливо пряча глаза, не желая подходить слишком близко. Они люди безбожные - так говорила мать Евдокия. С таковым требуется на стороже быть, невдомек никому, что в их бесстыдных головах творится, какие срамные мысли родятся.
Утихомирили пересуды быстро. Каждый вернулся к тому, на чем был вынужден прерваться.
Побродяжку, имя коей и по сей час неведомо было, вернули туда, откуда сбежала - в Дом причта. У Марии оставалось еще много дел, однако наставница освободила послушницу от всего прочего, поручив присматреть за спасенной. Хотели было и Анну в помощницы определить, как это было в первый раз - не сумели. Старшая духовная сестра заартачилась. Сказала, что ни за что рядом с этим «бесовским отродьем» без шибкой надобности стоять не желает. О чем помыслила Анна в их первое столкновение с незнакомкой - Мария не знала. Лишь озабоченное лицо послушницы говорило о том, что ее ожидает бессонная ночь, наполненная молебными прошениями да покаяниями. На том и порешили.
Дабы не тратить попусту время в праздных размышлениях, Мария взялась за угодное Господу дело. Пока солнечный свет позволял, послушница зачитывалась Святым Писанием, мало-помалу выучивая его наизусть.
Время от времени взгляд так и норовил соскользнуть со страниц книги на мирно спящую побродяжку. Правильно ли было разглядывать спящего человека? Мария так не думала. Сначала прикрывала собственные намерения актом заботливого присмотра, пока не поймала себя на самообмане и не призналась в собственном неконтролируемом любопытстве, покаявшись. Ей думалось, что обуздать сей грех удалось много раньше. Но всякий раз Отец Всевышний напоминает о том, что:
-Возрастайте же в благодати и познании Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа,-перекрестилась.-Аминь.
И вновь взглянула на безымянную. Было много вопросов и ни одного ответа. Послушница попыталась было выведать что-нибудь у матери Евдокии, но и той было ведомо не более, чем кому-либо еще.
Подле Марии, на столе рядом с Библией лежала небольшая вытянутая книга в твердом темном переплете. Книга то оказалась не простая. Открываешь, а там пусто. Совсем. Только белые листы и те в странную блеклую полоску. Да и страницы такие тонкие, словно и не из древесины сделаны, а из волоса человеческого.
«Верну, как только вежды разомкнет,»-подумалось послушнице и она кивнула собственным мыслям.
Эту диковинку нашли рядом со спасенной, когда из реки вытаскивали. Вот ведь невидаль... Глядишь, действительно пропащей дочерью какого-нибудь заморского купца окажется. Али женой полноправной. Их теперь много. Даже мимо их Боголюбского монастыря нет-нет, да проедет дорого обряженная карета. Вот тогда диву все даются, седмицу еще шушукаются об увиденном. Конечно, ни монахини, ни уж тем более игуменья не одобряют подобный интерес к мирским благам. Их дело Богу прислуживать вместе с Богородицей, да Слово Его усердно уразумлять. Но что же поделать, коли дюже любопытно?..
За неуместными воспоминаниями Мария прозевала момент пробуждения поброджки.
Второй раз приходила в себя неохотно. Очень. И ладно бы нырнула в забытье, потеряла память, а далее - fresh start. Этакий тотальный "апгрейд", как бы выразился Семен. Но увы и ах воспоминания не то чтобы накатили, они никуда не пропадали и в минуты глубинной фазы сна, из которой волей-неволей была вынуждена вынырнуть в реальность.
Лежала на спине. Приоткрыв сначала один глаз, следом другой продолжила беззвучно и без каких-либо признаков жизни пребывать в горизонтальной плоскости трехмерного пространства.
Комнатушка все та же - это поняла по замысловатому рисунку из трещин на потолке над самой кровать, больше напоминающие работы Джексона Поллока.
Внезапно возник вопрос: а сколько сейчас, собственно, времени? По ощущениям где-то между обедом и полдником. А на деле?..
От размышлений о насущном отвлекло неприятное чувство покалывания в руках. Точнее в ладонях. Поднеся оную, предпочтительно правую, к лицу, внимательно принялась разглядывать пропитанную чем-то ткань. Кое-где виднелись блеклые пятна крови. От повязки пахло странно. Задумчиво насупившись, принюхалась. Запах показался отдаленно знакомым, словно...
-Зверобой и гусиная лапка,-раздалось негромкое по ощущениям из-за спины.
Вздрогнув, повернула голову, пытаясь найти говорящего. А он и не скрывался. Точнее она - Мария. Сидя за невысоким столом, перебирая деревянную, густо обработанную лаком, вербицу, девушка, хоть и нервничала, храбрилась - улыбкой одаривала.
Послушницу напрягал немигающий взгляд зеленых глаз. Такие обычно зовутся колдовскими, хотя и среди представителей духовенства с подобным цветом немало расхаживает. И все глубоко духовные и уважаемые люди.
За Марией следили минуту-другую вообще не шевелясь. После же, спохватившись, заглянули под покрывало. До ее слуха донесся выдох полный облегчения. Побродяжка заметно расслабилась, удостоверившись в наличии подрясника на ней. Послушница продолжала украдкой наблюдать за спасенной, гадая, каковы же будут ее последующие действия.
Просидев какое-то время в полусогнутом состоянии, открыла рот. Закрыла, проглотив слова. Бросила взгляд из-за плеча на отвлекшуюся на шум за дверью послушницу.
Детали побега всплыли в памяти. Это ж надо было, оказавшись на свободе, вернуться туда, откуда начинала. Если бы не оцепенение с шоком от увиденного бросилась бы куда глаза глядят и будь что будет. А ежели мозгами пораскинуть, что будет? Голодная смерть в лесу? Тот же конец, но от клыков и когтей хищников? К чему вообще приспособлен человек 21 века и на что он может рассчитывать в отрыве от своего «цифрового прогресса»? Не заперли в подвале для надежности и на том спасибо.
21 век и извозчик в лаптях и подпоясанной рубахе по самые колени вместе с груженой повозкой. Голова снова разболелась.
Оставили один на один с духовной сестрой, которую толкни посильнее тут же с ног повалится. Тощая до нельзя, даже сквозь мешковатое одеяние кости торчат. Необдуманно. Или же смекнули, что дальше дороги ходу нет?
Повисшее молчание напрягало обе стороны негласного противостояния. Не с послушницей, нет. Эта немощь бледная сидит, четки свои перебирает, беззвучно губами шевеля. Молится. Противостояние с этим местом. С происходящим.
Комната метр-на-метр давила со всех сторон, а низкий потолок словно поглощал и без того небольшое количество кислорода. Притупившаяся мигрень давала шанс поработать мозгами всласть. Каковы были шансы на новый побег? Судя по тому, как неплотно была закрыта дверь - ровно такие же, как и в прошлый раз. А вот есть ли в этом смысл - уже другой вопрос.
Опять же: что ожидает там, за пределами монастыря, в окружении дикой природы во всей ее красе? Верно. НИЧЕГО. Мало того, что попала черт знает куда черт знает как, так еще и посреди леса. Уму непостижимо! Принялась дербанить заусенцы на пальцах.
Насколько далеко от дома? Где находится этот их Боголюбский? А если даже и вырваться отсюда, сколько километров до первого поселения? Сомнений в том, что они здесь все начисто отбитые, не было совершенно. Это ж надо придумать - 7077 год! От Сотворения Мира! Византийский календарь!
Смешок вырвался непроизвольно, привлекая ненужное внимание сердобольной на вид послушницы:
-Паки возболети(31)? Ты обожди, я за матерью Евдокией метнусь, я мигом!..
Выслушивать дальнейшее кудахтанье желания не было. Вместо этого напрашивался иного рода вопрос:
-Как долго я провалялась в отключке?
Ответа не последовало. Кожей ощущался ступор Марии. Свесив ноги с кровати и присев на самый ее краешек, встретилась с собеседницей взглядами. Ее глаза округлились, став похожими на большие блюдечки, а тонкие ресницы затрепетали. Чуть приоткрыв губы, огорошила:
-Я... не разумею(32).
Происходящее больше походило на фарс. Дешевый спектакль поставленный непонятно кем непонятно зачем. Не понимает? Смешно! Один язык, одна земля. В одном временном отрезке!
Сознание решило надавить на ахиллесову пяту, напомнив невзначай о 7077 годе от Сотворения Мира...
Чушь!
Не может быть такого!
Или может?..
-Да что ж за хрень-то происходит?..
-А?
Неокортекс выдал новую, по его соображениям, логичную зацепку: а насколько им здесь всем промыли мозги?.. И есть ли вообще смысл пытаться добиться хотя бы чего-то вразумительного от Марии? Невинные девичьи глаза прямо говорили - нет.
-Где ваша эта старшая?-поинтересовалась прежде чем встать с кровати.
Шипение совпало с тихим голосом послушницы:
-Мать Евдокия?
-Да-да, она,-кивнула, разглядывая причину внезапной реакции на боль - ступни.
Начиная от кончиков пальцев ног до середины икр вся поверхность замотана плотной тканью. На вид точно такой же, что и на руках. Предвосхищая ответ, уточнила:
-Это откуда?
Послушница терялась всякий раз, стоило спасенной открыть рот и извлечь очередной звук. А зачастую именно звуком это и являлось для девичьего уха! Малую часть удавалось понять с первого раза, что удивляло сильнее. Вроде на одном языке говорят, но будто бы на разных?.. Как такое вообще возможно? Марии понадобилось время для того, чтобы правильно сформулировать ответ:
-Аще се...(33) Ты бо исцарапати поколь средь заросли еловой хоронилась(34). И нози и руци, довелось раны проринуть и микстурою подживлять с биндами.(35)
-Понятно,-досадливо поморщилась.-Так, где Евдокия?
-У Матушки Настоятельницы,-девушка едва заметно улыбнулась, гремя бусинами.-О ти вопрошати, авось в трудницы наятят...(36)
Послушница осеклась, напоровшись на острый, точно сталь ножа, взгляд. Если безымянной что-то и не понравилось она предпочла оставить это при себе. И Марии было невдомек, что послужило предтечей подобному? Ведь это совершенно нормально трудиться во имя Отца их Иисуса Христа и уж где, как не в монастыре Рождества Присвятой Богородицы? Возможно, Анна предприняла верное решение держаться подальше от незваной гостьи?..
Услышанное мозг переваривал со скрипом. И все же одного «трудницы» было более чем достаточно, чтобы смекнуть весь цимес происходящего. Умудрились все за всех решить. В себя еще толком не успела прийти, а уже вербуют, в чернорабочие определяют?!
В руки себя взять пришлось. Верно говорят, что привычка - это вторая натура. В особенности профессиональные. Желание отсюда выбраться не должно застилать здравый рассудок. Двух зайцев одним выстрелом убить не удастся - сие ясно как белый день. Следственно, время менять тактику. Колорит местной флоры и фауны сам себя не изучит. Здесь только Мазай.
Побродяжка о чем-то крепко задумалась и Марию постигло странное ощущение, словно она подглядывает за чем-то глубоко личным. Девушка предпочтительно уткнулась в книгу, читая один и тот же стих много раз, но так и не усвоив смысла.
Попыталась снова вспомнить хоть что-то касаемо Боголюбский монастыря, но постигла все та же неудача. На вскидку, что это за община? Представители разного рода еретических и не только направлений, находясь под всесозерцающей эгидой централизованной власти, словно мышки Леминга, выстраиваются в одну ровную шеренгу, ведомые лишь одним импульсом - феноменом коллективного бессознательного. И зачастую те, кто телепаются в самом конце иерархической цепи, ведают не больше своих собратьев по религиозному психозу, оставив все мирское позади, вливаясь в стройную жизнь одного гигантского муравейника. Мария не была исключением - она то и была нужна.
Сменив гнев на милость и расслабившись настолько, насколько это было возможно в окружении нынешнего положения вещей, мягко задала наводящий вопрос:
-Без матушки Настоятельницы такие вопросы не кумекаются(37), да?
Спокойствие, с которым вдруг заговорила спасенная, шло в разрез с холодом взгляда. Опустив веки можно было и поверить в добрые помыслы безымянной - настолько подкупала ее учтивость. Но не было у Марии ни желания потворствовать носовождению ни тем паче оказаться застигнутой врасплох. Послушница старалась храбриться, не показывать душевные треволнения, что получалось у нее, мягко говоря, не по-Станиславски:
-Вестимо(38). Обаче ты не пужайся, Матушка игуменья щедра и благоразумна, николи в нуже(39) страждущих не оставит, всех пригреет. Истинно Святая Ефросинья Полоцкая!-осенила себя крестным знамением.
Девушка заметила, как побродяжка проследила за ее символом веры, про себя поколебавшись. А может, зря она так?.. В самом деле, не сделала безымянная пока ничего дурного. Так к чему эти опасения и безосновательные сомнения? Не почувствовав никакого намека на злой умысел, Мария робко в нерешительности поинтересовалась:
-Яко имя твои?
Сразу не ответила. Упорно делала вид, будто вспоминаю, раз уж юродивой как-то нарекли, хотя на деле раздумывала: назваться или обмануть? Наверняка не знала, сколь хорошо они осведомлены деталями личной жизнью и насколько можно уповать на железобетонные гарантии мировой конфиденциальности. Да и где документы? Ежели их руки дотянулись до головных бумаг, подтверждающие личность владельца, вранье может выйти боком. Мария хоть и выглядела аки Агнец Божий, держать руку на пульсе стоило.
-Вера,-было вкрадчивое.
-То бишь Вероника?
Побродяжка неопределенно повела плечами, оставляя послушницу без четкого ответа. Оное не шибко то и требовалось. Вера так Вера.
Благоразумно выдержала паузу. С молчания спрос меньше, чем с необдуманного ответа - это усвоила на кафедре клинической психологии наверняка.
-А по батюшке?
И вновь во взгляде Веры читалась враждебность. Мария сглотнула. Напирать нет смысла. Захочет - расскажет, а коли нет, так к чему человека своими расспросами донимать?
Заятнувшуюся паузу истолковали по-своему, вложив в руки вещественный козырь, о коем сама навряд ли бы догадалась:
-Ужель сирота?
Отвратительное определение, навешивающее ярлык униженного и оскорбленного, побитого жизнью. Так мало того, подобный паттерн въедается в подсознание настолько сильно, что и модель поведения подстраивается под не тобой начатые условия игры. Становишься заложником общественного мнения. З
Что может быть лучше, чем пользоваться дарами данайцев против них же самих?
-Сирота,-для пущей реалистичности тяжко вздохнула.-Дед воспитал. Ни отца ни мать не видела со дня рождения, поэтому, даже имен их не ведаю, не то что фамилии своей.
Мария в раз погрустнела, сочувственно взирая уже не на безымянную, а Веру. Сколько их таких в монастыре, кому некуда идти и надежда лишь одна - в уповании на Господа-Бога? Как много среди них тех, кто пришел совсем недавно, еще вчера живя полноценную жизнь, имея полную чашу, батюшку и матушку, а сегодня страшась собственной тени? Скольких несправедливо сгубили... А она сама?..
-Отец наш Всевышний всечасно с тобой, Вера. Ибо Господь хранит пришельцев, поддерживает всякую сироту и вдову. Аминь,-перекрестилась.
Едва не поморщилась. Из всевозможных мест занесло именно в монастырь, буквально-таки кишащий христианской атрибутикой.
Благо послушница, глубоко увлеченная собственным ощущением присутствия Святого Духа, не обратила особого внимания на откровенно наплевательское отношение к канонам православия. Как не дрогал ни единый мускул во время праздника Святой Пасхи на боголепное «Христос Воскрес!» так не дрогает и поныне. Даже приличия для.
Помолившись и попросив милости для Веры, послушница активнее вступила в диалог, пытаясь разузнать побольше:
-Отколь будешь? Из Суздаля небось?
«Суздаль?.. С чего вдруг такие выводы?» - пронеслось в голове не безосновательно.
Думать долго возможности над ответом не было. За дверью послышались гулкие шаги, а историю, которая могла бы быть на руку, придумать требовалось немедля. И не сориентировавшись сразу, ляпнула первое что на ум пришло:
-Отнюдь. Издалека.
Никто более слова вымолвить не успел - дверь открылась. Настигло чувство дежавю, когда довелось лицезреть на пороге недовольную Евдокию, старательно скрывающую за маской невозмутимости неприязнь. Рядом с ней, облаченная в длинную черную мантию, показалась совсем невысокого роста женщина преклонных лет. Уже знакомый золотой наперсный крест на цепи, свисающий с шеи, выглядел настолько увесисто, что показалось, будто игуменья сутулится больше под его тяжестью, нежели под гнетом прожитых лет. Она опиралась на незатейливую деревянную клюку, передвигаясь семимильными шажками.
Взгляд блеклых глаз Настоятельницы упал на Марию. Тепло улыбнувшись послушнице, ответила той на приветствие негромким "Да благословит тебя Господь". Толковая девчушка всегда радовала глаз. К ней старшие монахини испытывали особое чувство привязанности.
Игуменья встала перед побродяжкой, преодолев весь путь с помощью Евдокии.
-Матушка Агафья забажалась воочию с тобой спознаться(40),-уведомила монахиня, впершись колючим взглядом в бесовку.
Та хранила молчание, волком глядела, разве что пасть не скалила. Матушка Агафья оглядел спасенную с головы до ног. Внимательно так оглядела, оценивающе, задаваясь лишь одним вопросом: «Откуда ж ты, милая, к нам попала?».
-Благослови Господь,-заговорила в конце концов игуменья.-Имя, дитя?
Ни в зуба ногой в правилах церковного этикета, обошлась учтивым кивком головы, что вызвало неодобрительный прищур от Евдокии. Неужто самому элементарному не обучена?..
«Да где ж и кто тя взрастил эдакую дивию(41)?» - хотелось спросить монахине.
То ли и впрямь юродивая, то ли просто прикидывается. Чего больше - непонятно. Одно известно наверняка - долго ее при монастыре держать себе дороже. Воспрепятствовать бесстыдным обыскам, будто и не в святое место шагнули, а в кабак какой-нибудь, Матушка Агафья более будет не в состоянии. Не те лета, да и здоровье подводит. Ежели кто донесет быть беде. Итак шуму наделали с утра пораньше. Антип свидетелем был. Благо, сам по себе не болтливый, в чужие дела не лезет, лишь бы его никто не трогал и работать давал. А не приведи Господь кто еще опричь оного заинтересуется? О подобном и помыслить страшно...
-Безгласна(42)?-Настоятельница озадаченно обернулась к Марии.
Девушке не дала высказаться монахиня:
-Диковата мальски.
Лишь силой воли получилось удержать мину невозмутимости.
-Безчиние содеяла(43),-вторила Агафья.-Всех взбулгачила всуе(44).
В ее голосе не было недовольства. Скорее, игуменья просто констатировала факты. Настоятельница в узких кругах славилась широтой души и непредвзятостью взглядов. «Ну суди, да не судим будешь,» - любила увещевать старушка с поводом и без.
За молчунью решила вступиться Мария, по доброте душевной излив все без утайки:
-Она не из здешняя, откуда-то издалеча. Притом сиротка. А нарекати(45) Верой.
-Издалеча? Отонудуже(46)? - Агафья заинтересованно покосилась в сторону побродяжки.
Вера точно язык проглотила - не проронила ни слова. Скрестив руки на груди, переменилась с одной ноги на другую. Глазищами зыркает, точно гром и молнии мечет.
«Эка чудная,» - дала про себя описательную характеристику Настоятельница монастыря.
-Того и нам неведомо. Не речет. Да трекает(47) она...-Евдокия осеклась, подбирая слово.-Дюже клусно(48). Вроде и по-нашенски, а апосля враз и ино(49) да глагол(50) заморский авити(51). Абие(52) и не вразумеешь, то ли и впрямь дивия, то ли попросту бесная.
Бесная... Агафья пригляделась, силясь уловить присутствие нечистого, но по итогу лишь хмыкнула. Сестра Евдокия была скора на суждения и зачастую далеко не лестные. А Вера попросту напугана, оттого и кусает всех и каждого.
Захотелось вернуть шпильку им же в тон. Вовремя осеклась, прикусив язык. Порядки местные до сих пор пологом неизведанного покрыты, чего ждать от этой своры - оставалось только догадываться. Да и на говор внимание обращают - внимательные через чур для тех, кто безвылазно в монастыре сидит, в люди не выходит.
Краем глаза заметила, как после щедрого эпитета "заморское", глаза Марии с любопытством загорелись. Однако девушка тут же зарделась, стоило ей напороться на строгий взор монахини, служащий напоминанием о ее отречении от всего мирского. А еще говорят, что любопытство не порок...
-Яко ж ты в реку-то угодила, сиротка?-игуменья поудобнее перехватила клюку.
Шокированная услышанным, надеясь, что просто истолковала неверно, ибо понимать "слуг Господних" удавалось через раз, переспросила на всякий случай:
-Куда-куда?
Все три представительницы духовенства переглянулись. Причем такое недопонимание читалось на их лицах, что впору и призадуматься - возможно, это далеко не они здесь умом тронулись?
Затянувшуюся тишину нарушил вопрос от монахини, пропитанный недоверием:
-Ты... Что ти памятуешь(53)?
Лицезревшая доселе разный спектр эмоций, отражающихся на бледном лице Веры, Мария остолбенела от того ужаса, коим наполнились зеленые очи. Отхлынувшая кровь настолько выбелила щеки, что сделалось страшно за побродяжку. Так выглядят разве что покойники...
Плотно сомкнутые губы расслабились в тот же миг, стоило только покопаться в недрах памяти.
Невидящим взглядом хаотично перескакивала с Евдокии на Агафью и Марию. Женщины обеспокоенно следили за метаниями побродяжки, пока послушница в конце концов не сразила наповал, подытожив:
-Память отшибло...
В лице переменилась даже монахиня. Скупая на жалость, она прикрыла рот ладонью, обеспокоенно наблюдая за тем, как в болезненных попытках, едва ли не конвульсиях, Вера разрывает себя изнутри.
Хотелось рвать и метать от осознания провалов в памяти. И даже хуже - амнезии! Сердце гулко забилось о ребра, причиняя боль, разгоняя по венам кровь с такой силой, что грозило разрывом аорты.
До нервного срыва было рукой подать. И он бы накрыл, если бы не Настоятельница Агафья.
Подойдя близко и при этом совершенно бесшумно, старушка практически невесомо прикоснулась к голове бедняжке, пригладив короткие волосы. Почувствовав, как та вздрогнула, а после отпрянула, приняв оборонительную позицию, игуменья не оскорбилась. Наоборот, повидавшая на своем веку многое, она понимающе покивала, приговаривая:
-Господь с тобой, дитя, не кручинься. Дневай и ночуй(54) в монастыре, вгажати(55) делу праведному, помолись, авось глядишь и память к те воротится. Поди, довелось тужити лихое(56), коли Отец Всевышний замыслил от памяти тебя отчуджить(57), на то его воля и промысел.
Предложение, сделанное по-матерински заботливым и мягким тоном голоса, подкупало. Проблема в том, знакома была сия тактика. Человек уязвим в моменты полного отчаяния, а соответственно, и навязать ему свое в разы легче. Да и не лишал никто никакой памяти! Уж точно не Бог. Ему нет до этого дела.
Подозрительно сощурив глаза, поинтересовалась:
-На каких условиях?
В ответ - молчание. Не поняли. Или, по крайне мере, сделали вид, что не поняли. Чертовы сектанты, хорошо свою роль отыгрывают. Стремление выжить и выбраться отсюда усиливалось с каждой секундой, а значит, включиться в их игру придется. Даже супротив собственных желаний.
В том, что Вера не местная Агафья убедилась на собственном опыте. «Условиях»... Слово-то какое чудное. И впрямь заморское, не слышала таких прежде.
Облизав пересохшие губы и борясь с негодованием, перестроила предложение так, чтобы оно хотя бы малость напоминало привычное им:
-Чем буду должна? Как сочтемся?
Настоятельницу порадовал вопрос. Не нахлебница, значит, и работы не боится. Агафья мягко настояла:
-Сочтемся-сочтемся, ты точию робити добро и верно(58), да молись неустанно. Неже(59) крепче твоя вера темь ходче(60) к тебе былое воротится. Господь Бог ниспосылает нам туги(61), а наш святый долг выдюжить да чаять(62), ибо пути его неисповедимы.
С каждым словом внутри скручивалась тугая спираль. Рационалист и скептик внутренне вопили на перебой, протестовали, требовали как можно скорее покинуть сей обитель Опиума Народа.
Рискуя, решила поинтересоваться, особо не надеясь на что-то конкретное:
-Когда я смогу покинуть монастырь?
Монахиня тихо фыркнула, предчувствуя неладное. Игуменья же удивленно приподняла брови, не совсем понимания к чему клонит Вера, ибо все монастырь их основывался исключительно на взаимопомощи и доброй воли, без принуждения:
-Егда те будет потребно(63), дщерь моя,-и тут же добавила.-Токмо доколе ты ту витати(64), блюсти устав монастырский лепо(65): о мирских блазнах не язычим(66). А ужотко тебе подсоблит(67) сестра Мария.
Девушка покладисто сложила ладони, поравнявшись с Настоятельницей:
-Яко ти кажешь, Матушка. Благослови.
Дабы избежать крещения, коим «наградили» послушницу, пришлось играть в Великого Слепого, упорно делая вид, что занята разглядыванием открывающегося пейзажа с окна. Попросту зазевалась.
Нарочитое избегание любого крестного знамения насторожило монахиню.
«Что эта девчонка себе возомнила?-мысленно поджала губы мать Евдокия.-Неужто Господа Бога не принимает? Иноверка? Ежели издали то и католичкой может оказаться. Только ереси в стенах Храма Православного не хватало...»
Настаивать никто не стал. Игуменья прошептала "Бог в помощь" и скрылась вместе с тщетно пытающейся скрыть раздражение Евдокией.
Мария испытала неловкость, оставаясь тет-а-тет с Верой. Снова.
-Дюже борзе настанет час повечерняя трапезы,-пустилась в пояснения девушка, пытаясь хоть как-то отогнать от себя нервозность.-Надобно монастырские земли обойти, дабы ты ненароком не заплутала...
По взгляду Веры делалось понятным, что побродяжка где-то не здесь. Слишком уж он у нее отсутствующий. Послушница замолкла, не закончив фразы. И тут же нить разговора перехватила ее собеседница, кружа вокруг одной интересующей ее темы:
-Еще раз, которое лето на дворе?
-Так 7077...
-Где мы?
-В Богомильском монастыре Рождества...
-Да это то понятно,-оборвала говорящую.-Имею ввиду, где монастырь находится? Что есть неподалеку?
Скорее почувствовав, нежели заметив, нарастающий дискомфорт Марии, чертыхнулась про себя. По запарке перешла на резко-официальный тон. Такой, каким обычно выбивала правду из вандалов и прочих деклассированных элементов общества. Держать себя в руках - вот главный залог успеха.
-Извини,-понизила голос, даже взгляд в сторону увела.-Я совсем ничего не помню и это пугает... Хочется узнать как можно больше и про монастырь и про местные порядки.
Хоть импровизация это особо и не назвать, а Станиславский и вовсе тухлыми помидорами закидал бы, но резкая смена регистров дала свои плоды. Здесь не требуется диплом о высшем театральном образовании в ГИТИС-е. Только правильный подход, а его находить умела. Переобувшись в жертву обстоятельств, внушила доверие, играя на чувстве жалости послушницы. Нравилось ли это? Нет. Вот только порой трубка - это всего лишь трубка, а макиавеллизм не раз позволял добиться желаемого.
-Се есть Суздальская волость,-моя собеседница вдруг наклонилась, достав из-под кровати пару на вид совсем простеньких тапочек, называемые монками.-А в верстах этак 10, Владимир. Аможе(68) добраться льзя до зарании(69), ежели спозаранку отправиться,-монки недвусмысленно пододвинули ближе.-А ти что же, во Владимир намереваешься?
Послушницу действительно взволновал сей вопрос. Не далее как днесь в себя пришла, оклематься не успела, и уже в путь дорогу?
Обуваясь и с чувством полного удовлетворения ощущая, как озябшие ноги потихоньку согреваются, честно выдала:
-Не знаю. Посмотрим,-и далее о насущном.-Так, о какой реке Настоятельница говорила?
Прежде чем ввести в курс дела, послушница указала на дверь. Предложение пройтись было еще в силе. Отказываться не стала. Если уж и застряла здесь до выяснения всех обстоятельств, то и окрестности прошерстить неплохо.
Боголюбский монастырь Рождества Богородицы охватывал небольшую площадь. "Сердцем" всего комплекса являлась церковь. Невысокая, с голубыми куполами, двери которой перманентно открыты. Напротив, ближе южному углу стены, расположилась высокая колокольня. В монастыре, вопреки прочим предрассудкам, кипела жизнь. Особенно на территории заднего двора, где держался скот и вспахивали несколько гектаров плотно прилегающих друг к другу грядок, подготавливая почву к посеву. Монастырь был на полном самообеспечении. Статус «трудницы» предполагал под собой лишние рабочие руки и в соответствии с этим большую часть времени оные проводили здесь, в окружении потенциальной мясо-молочной продукции, дрейфуя от земли к навозу. Работы много, а в качестве оплаты крыша над головой, да еда за общим столом. Даром, что не с общего стола...
Часы работы - с 6 утра, с первыми петухами и до самого заката, пока не стемнеет. Работников труда не так уж и много и что примечательно все женщины. Окромя извозчика, да пары наемных рук, приходящих трижды на неделе. И никому строго настрого не позволялось вступать в контакт с представителями сильного пола мира сего. На подобные вольности право имели исключительно монахини, да Настоятельница монастыря.
Суббота - псевдо-выходной, ибо этот день особенный для местной ортодоксии. Всем пребывающим в стенах монастыря без каких-либо отговорок надлежит присутствовать на Крестом Ходу. В качестве кого - разберетесь на месте, все необходимые инструкции выдадут там. По наводке Марии, сегодня Вторник.
Порядки монастыря строги и точны. Насколько еще предстоит узнать, ибо как показывает практика строгость закона компенсируется его необязательностью. Однако первые посягательства на личное пространство начались прежде чем очутились на первом этаже.
Послушница, запамятовав, выудила из-за пазухи платок в тон подряснику Веры. Радость только, что оскомину, коей свело губы побродяжки, видела только Мария. Пораженная до глубины души подобного рода реакцией и слова поперек не вставила, наблюдая за тем, как Вера, покрутив ткань в руке, неказисто замотала ею короткие волосы. Короткие не короткие, да хоть лысая, а закон для всех един.
Импровизированная бандана спровоцировала послужила причиной очередного недопонимания, но не яблоком раздора. Покуда кошка терпит у мышей - пляс. А далее видно будет.
На протяжении всего променада, вплоть до момента, пока не забил колокол, сзывая всех и вся на вечернюю трапезу, не отпускало чувство глубокой тревоги. Вера в их массовое сумасшествие на почве религиозного благочестия потихоньку тлела, как тот фитилек свечи. Каждый занимался своим делом и делал то, что должен, а не то, что мог. То, что происходит сейчас, происходить не должно. Априори. Это противоречит всякому здравому смыслу, всякой логике. Вся аутентичность монастыря, преследующая везде и всюду, иконы, глядящие надменно, послушницы и монашки, участвующие в жизнях друг друга лишь в том случае, когда Бог им ниспошлет сию миссию, манера речи и подача самих себя - от всего этого смердило затхлостью архаизмов. Погребенный много веков назад под слоем пепла и пыли, этот маленький мирок, заточенный в стенах Боголюбского монастыря Рождества Пресвятой Богородицы, так и должен был оставаться на страницах истории, упокоившись в прошлом. Кто бы не затеял это представление, не следовало воскрешать то, что принадлежит гробам. Происходящему не место в рамках пространственно-временного континуума 21 века.
«А 21 ли вообще?..» - зародилось и тут же умерло, ибо сумасшествие надо давить на корню.
На ужин пришлось идти. Как бы не было сильна и крепка потребность в уединении, обмозговать происходящее, прийти хотя бы к каким-то более-менее приемлемым умозаключениям, желудок требовал свою законную дозу сложных углеводов. Желательно с белком. Есть хотелось неимоверно. Прогулка на свежем воздухе взбодрила, а компания на удивление охотливой до разговоров Марии на краткий миг, но отвлекла от мрачных дум.
В трапезной разминулись. Послушницы занимают свои места, остальные где придется. Огромное каменное помещение с длинными рядами выстроенных в несколько шеренг старых столов и лавок подле них. Жестко, неудобно, да и боязно, откровенно говоря. Положил локоть, а отдернул и заноза под кожей гарантирована.
Поболтать особо не с кем. Всякое вошедшее в помещение лицо мрачнее предыдущего. А уж трудницы и подавно. Немудрено, горбатить, обслуживая жуков колорадских да скотину то еще удовольствие. И вот за подобное надрывание жил в течение всего дня без продыху ни копейки денег?.. Голимая эксплуатация трудящихся, не иначе. Насколько же местные застряли в Средневековье, раз безропотно выполняют все поручения от сановников?
Сложив руки на столе перед собой, задумалась. Может ли быть такое, что местные ведут подпольный нелегальный бизнес, а монастырь исключительно в качестве прикрытия?
Да и откуда ощущение, словно нечто утекает сквозь пальцы?..
Краем глаза заметила сидящую по правую руку женщину. Выглядела она, мягко говоря, плохо. Думается, без определенного местожительства, в тряпье. Причмокивая наполовину беззубым ртом, то ли молилась усердно, то ли поносила кого.
Огляделась. В ближайшем окружении больше никого не наблюдалось - сидела на самом краю, у входа. Выждав пару минут, решилась на первое слово:
-Простите,-не откликнулась.-Я извиняюсь, можно Вас?
Женщина повернула чуть голову, недовольно поджала губы. Терять уже нечего, посему продолжила:
-Прошу прощения, что потревожила. Вы как давно здесь?
-Ась?-причмокнув, непонимающе склонила голову на бок.
Все чудесатее и чудесатее. Мария хоть посмекалистее оказалась, здесь же мрак кромешный.
Призвав на помощь все крупицы терпения и человеколюбия, повторила:
-Говорю, долго тут? Ну, в монастыре?
-А чавой эт ты вынюхиваешь?-женщина подозрительно прищурила левый глаз.-Пришлая, что ль?
Кивнула:
-Есть такое.
Она смекнула, прихлопнув, довольная своей догадливостью:
-А-а-а-а, так енто ты чо-ль хипешу(70) с утра напустила, а? Вот ведь бурзомецких(71) понабирают, тьфу, прости Господи, спасу апосля никому из нас несть! Ну и на кой ты тута?
-Не знаю,-пожала плечами, наблюдая за тем, как рассаживаются служительницы монастыря.-Приволокли сюда. Сказали, что в реке нашли.
-Вот ведь бражники,-если бы было можно, она бы сплюнула прямо на пол - настолько ее перекосило от отвращения.-Коли токмо ваша гульня(72) изведется? Хоть полымей хоть железом, все одино(73) - плодитеся аки акрида(74). Истинно кара египетская!
Нахмурилась, не совсем понимаю о чем бормочет:
-Что?
-А то ты сама не ведаешь, агась,-презрительно покосилась.-На этот ваш Иванов День чем обычно промышляете? Во-о-от, а по томо в реках да езерах(75) находитеся. Кто на осоловелые глазы, кто от праздношатания(76). Тьфу, нехристи! Спаси и сохрани Господь Всемогущий.
Отсела подальше. Одно дело, когда человек просто открыто демонстрирует враждебность и совсем другое, когда эта враждебность сопровождается нервными подергиваниями, больше смахивающими на тики. Не все дома у этой дамочки.
Представительницы прекрасного пола стекались медленно. Словно один большой круговорот чернильным пятном растекались, заполняя собой все пространство. Никто не переговаривался, а если и решался сказать пару слов то делал это настолько тихо, что приходилось читать по губам.
От монотонности происходящего клонило в сон. Все сидели по восходящей иерархической системе, начиная с простых труднец и заканчивая Настоятельницей. Последняя, к слову, явила свой лик жаждущй публике позже всех. Заняла свое место во главе всей коалиции, ознаменовав тем самым начало застолья.
В трапезную неслышной легкой поступью вошло несколько молодых монахинь, с деревянной посудой в руках. Следом за ними еще одна, но уже с дымящимся котелком. Приборы вместе с тарелками раздали быстро, еду - в раз быстрее. Куском хлеба не обделили.
На то, что творилось в тарелке было страшно взглянуть. На первый взгляд каша, на первый укус - калька. Полуготовая пшеница без грамма соли и перца сдирала зубную эмаль похлеще чертсвой горбушки серого хлеба. Первая ложка (иного рода столовых приборов не раздали) едва не встала поперек горла. Пришлось приложить титанические усилия и проглотить, а не выплюнуть обратно. Яство сомнительное. Наедаться до отвала было бы фатальной ошибкой. Повезет, если желудок переварит хотя бы то, что в него попало, а не отторгнет с диким воем вместе с кишечником.
Отставив тарелку в сторону, потягивала небольшой кусочек хлеба, отщипывая маленькие кусочки. Размачивала слюной и только после жевала. Пища достойная Богов...
-Эй,-внезапно одернула нищенка, больно ткнув локтем под ребро.-Адить бушь(77)?
Так и не смекнув смысл ею сказанного, на автомате отрицательно покачала головой и тут же поварское недоразумение умыкнули из-под носа.
«В большой семье клювом не щелкают,» - промелькнуло на мгновение.
Все жительницы монастыря низко склонились над собственными порциями. Стараясь как можно тише стучать ложками, все упоенно вслушивались в зачитывающиеся одной из духовных сестер Псалмы. Аппетит пропал окончательно. Не радовала даже хлебная горбушка.
С Господом то оно все легче. И коня на скаку, и в горящую избу, и воду в вино... Последнего очень не хватало. Свершилось бы вот внеплановое Второе Пришествие, сошел бы со своего Олимпа Дионис было бы всем счастье. По крайне мере истинным ценителям и гурмана Зеленой Феи так уж точно. А там, глядишь, и монахини подтянулись бы. Думается, не просто жить в окружении непроглядных запретов, где что не шаг то богохульство. Продуманные греки в этом плане. У них хотя бы выбор был. Не нравится один Бог - вали к другому, тебя никто не держит. Внутривидовое разнообразие гарантировало разнообразие и в умах. Отсюда вам и философия, отсюда вам и демократия. Где это все?..
Слуги Господни встали со своих насиженных мест чуть ли не сразу после того, как был прочитан последний Псалом. Переходить в вертикальное положение пришлось со всеми разом - засидишься, зазеваешься, и вот в твою сторону уже летят радость если только укоризненные взгляды, без комментариев.
И уже стоя на пороге комнаты, прощаясь, Мария обратила внимание на забытую на столе вещицу:
-Ах да, тамо твое лежит,-ткнула пальцем за спину Веры.
Побродяжка удивленно обернулась, однако, разглядев диковинную книгу, радости никакой не выказал. Послушница заломила пальцы рук. Может, она что-то не то или не так сделала?..
-Это что вообще?
-Сыскалась подле твоего,-Мария едва заметно улыбнулась.-Диковинная вещица... Тоже заморская?
Вера в привычной ей манере обошлась вкрадчивым «Возможно». Прежде чем разминуться, в последнюю минуту остановила послушницу:
-Слушай, ты же говорила, что 7077 год сейчас, да?-кивнула.-Так... А кто главный? То есть, кто у власти?
Мария поджала губы. Ей не хотелось говорить на эту тему. Много кровоточащих ран, а леденящих душу воспоминаний и того больше. Она все еще не оправилась от потери.
-Мария?-окликнули девушку.
Та вздрогнула, вынырнув из омута мрачных мыслей. Постояла, посмотрела куда-то вдаль, за стены монастыря. Взгляд ее был прикован к заходящим лучам кроваво-красного светила. Дурной знак.
Ее ответ едва различим на фоне сумеречной какофонии:
-Иоанн Васильевич.