***
Дорогая Офелия
Неприятно мне писать тебе это, но ты должна об этом знать, наверное, даже обязана. Хотя бы потому, что некогда клялась этому человеку в верности, некогда он был для тебя родным.
Письма, которые пришли мне четыре месяца назад, прислал твой бывший муж, Ричард Обермуд. Я вкладываю их в этот конверт. Прочитав их впервые, я подумал, что попасть в голову к этому человеку, совершенно обезумевшему, значит слететь с катушек. С самого начала вся эта история казалась мне страшным бредом, но чтобы опровергнуть её, потребовалось два месяца бюрократии и поездок в Уимблридж, а также несколько длительных бесед с психиатром, которые всё окончательно решили. Постараюсь тебе всё объяснить.
Спустя год после того, как ты уехала от Ричарда, он окончательно спятил от одиночества, к которому так стремился. Его атрофированное сознание, совершенно расшатанное, создало образ девочки, основанный на некоторых отдельных фактах из жизни, с которой он вынужден был хоть иногда, но всё же иметь дело. Как бы странно это ни казалось, та девочка, Эбби, была лишь плодом его воображения, призраком, если хочешь. Судя по их диалогам, несуществующим, разумеется, эта самая девочка в некотором роде олицетворяла часть его сознания, которая пыталась бороться с сумасшествием, указывая Ричарду на одиночество. Дочки Миссера, с которым, насколько мне известно, ты дружила, были больны все. Доктор Томас подтвердил мне это в личной беседе и даже засвидетельствовал, предоставив справки. Понимание того, что три маленькие девочки, его родные дочери, должны умереть, убивало Джона Миссера не меньше болезни.
Он похоронил их за день до того, как Обермуд перестал видеть Эбби. Называй это, как хочешь. Джон не похищал её, даже не думал об этом. Вряд ли он помышлял о чём-то другом, кроме как присоединиться к своим девочкам. Не сложно представить, или скорее наоборот, невообразимо обычному человеку представить, что чувствовало любящее сердце несчастного отца, когда он увидел две раскопанные могилы и тело своей дочери в руках у чужого человека — маньяка, расхитителя, больного (уж не знаю, что он думал о нём в тот момент).
Несомненно, Ричард находится сейчас там, где ему самое место. И никто, поверь мне на слово, не собирается его оттуда выпускать, даже если он будет клясться, что ничего из написанного здесь на самом деле не было.
Не знаю, о чём ещё писать, хотя уверен, когда мы с тобой встретимся, не наговоримся и за несколько часов.
Когда я в последний раз видел Джона Миссера, тот сидел у себя в доме, пустом, отстранённом и неприветливом, как лицо беспризорного. Он тупо глядел в окно на мелкий барабанивший по крышам дождь. Возможно, он надеется, что когда-нибудь тучи рассеются и всё вернётся на круги своя. А может, уже и не надеется — уж не знаю, что хуже.
Что же касается письма твоего бывшего мужа, то я решил поддержать его версию. Знаю: это звучит глупо, но не спеши критиковать. Доктор говорит, что Ричарду важно расстаться со своей навязчивой идеей и отвлечься, забыться. А пока Миссер, по его мнению, на свободе, этого никогда не произойдёт. Хочу тебя предупредить: не стоит навещать Обермуда, хотя заранее знаю, что ты и так не поедешь. Просто я должен был это сказать.
Некоторые говорят, будто всё, что ни делается, — к лучшему, но ничего хорошего я здесь не вижу даже в перспективе.
Напиши мне ответ, скажи, что думаешь, обо всём этом и... Короче, если всё же ты решишь его навестить, я поеду с тобой. Одним словом, дай мне знать, если что. Думаю, я написал уже и так больше, чем надо.
Генри Браун