Между прошлым и её улыбкой

Пятничный вечер разделил жизнь Владислава на "до" и "после". Грохот захлопнувшейся за Алиной двери еще долго отдавался в ушах, смешиваясь с гулкой тишиной опустевшей квартиры. Он остался один – с кровоточащими ранами на руке и зияющей раной в душе.

Механически промыв порезы под струей холодной воды, он смотрел на свое отражение в зеркале ванной. Бледное лицо, запавшие глаза, следы недавней боли. "Докатился," – горько усмехнулся он. Перекись жгла немилосердно, когда он неуклюже пытался обработать раны. Бинт лег криво, пропитываясь кровью, но это было уже не так важно. Физическая боль отступала на второй план перед душевной смутой.

Он сидел на кухне, обхватив голову руками. Пустота. И в этой пустоте, как наваждение, всплывал образ Насти Романовой. Ее ясные голубые глаза, легкая улыбка, когда она понимала сложную тему. Он гнал эти мысли, называя себя последним извращенцем, но они возвращались снова и снова, непрошеные и пугающе желанные.

Выходные превратились в пытку. Каждый угол квартиры напоминал об Алине, об их неудавшейся жизни. Владислав почти не спал, механически готовил еду, которую едва мог проглотить. Повязка на руке чесалась, напоминая о его срыве. И постоянно, фоном, звучал тихий голос разума, твердивший о недопустимости его чувств к ученице.

В понедельник он вошел в класс, чувствуя себя разбитым и опустошенным. Рубашка с длинным рукавом скрывала следы пятничного отчаяния, но скрыть усталость во взгляде и общую подавленность было сложнее. Его глаза сами собой нашли Настю.

Она сидела за своей обычной партой, что-то записывая. Сегодня на ней была простая, но элегантная голубая блузка, которая выгодно подчеркивала ее стройную фигуру и оттеняла белокурые волосы, собранные в высокий хвост. Даже со спины от нее веяло какой-то особой аккуратностью и сдержанной грацией.

Урок прошел как в тумане. Его мысли были далеко от урока . Он старался не встречаться взглядом с Настей, боясь, что она прочтет в его глазах то, что он так тщательно пытался скрыть.

Когда прозвенел звонок, и класс начал пустеть, Настя не спешила уходить. Она медленно собирала вещи, и Владислав чувствовал на себе ее взгляд. Наконец, когда в кабинете остались только они двое, она подошла к его столу. Сердце у него предательски екнуло.

"Владислав Игоревич," – начала она тихо, ее голос звучал немного неуверенно. Она не смотрела ему прямо в глаза, теребя ремешок своей сумки. – "Простите, что отвлекаю..."

"Да, Настя? Что-то случилось?" – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и буднично.

Она подняла на него быстрый, почти испуганный взгляд, и ее голубые глаза на мгновение встретились с его. В них читалось неподдельное беспокойство.

"Я просто хотела спросить... у вас все в порядке?" – выдохнула она, и на ее щеках появился едва заметный румянец. – "Вы сегодня выглядите... очень уставшим. И каким-то... грустным, что ли."

Ее слова застали его врасплох. Она заметила. Она, семнадцатилетняя девочка, увидела то, что он так старательно скрывал ото всех. Его поразила ее наблюдательность и эта тихая, почти детская забота.

"Все... все нормально, Настя," – солгал он, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Ему отчаянно захотелось быть с ней честным, но он не мог. – "Просто неделя была напряженная, немного не выспался, наверное."

Она не стала настаивать, но в ее взгляде читалось сомнение и сочувствие. Она смотрела на него так, словно видела его насквозь, со всеми его шрамами – и теми, что под рубашкой, и теми, что в душе.

"Понимаю," – тихо сказала она, все еще не сводя с него глаз. – "Пожалуйста, берегите себя, Владислав Игоревич."
В ее голосе было столько искренности, столько неподдельной теплоты, что у него защемило сердце. Это было не просто вежливое замечание. Это была настоящая, живая эмоция. "Спасибо, Настя," – ответил он, стараясь улыбнуться, но улыбка, наверное, получилась вымученной. – "И ты тоже. "Она кивнула, еще раз быстро взглянула на него и, пробормотав "до свидания", почти выбежала из класса.

Владислав остался один, оглушенный этим коротким разговором. Ее простое беспокойство, ее робкая забота тронули его до глубины души. Она не лезла с расспросами, не предлагала ничего, но ее глаза сказали больше, чем любые слова. Он посмотрел на свою перевязанную руку. Алина никогда не замечала его состояния так тонко, как эта девочка. Или просто не хотела замечать. Это было опасно. Ее внимание, ее сочувствие были как теплый компресс на его израненную душу, но одновременно и как огонь, разжигающий запретное пламя. Она была такой чистой, такой искренней в своем беспокойстве. И он, взрослый мужчина, учитель, чувствовал себя перед ней невероятно уязвимым и... недостойным этой чистоты. Он понимал, что тонет. Тонет в ее голубых глазах, в ее тихой заботе, в своих собственных чувствах, которые с каждым днем становились все сильнее и все опаснее. (От лица Анастасии) Прошла неделя с того короткого, но такого значимого для Насти разговора с Владиславом Игоревичем. Ее беспокойство за него не улеглось, скорее, наоборот, оно переросло в постоянное, фоновое наблюдение. Она не была шпионкой, нет, просто ее взгляд невольно следовал за ним, когда он входил в класс, объяснял новую тему у доски, или просто задумчиво смотрел в окно во время перемены. Каждый его жест, каждое изменение в голосе или выражении лица она словно рассматривала под микроскопом своего юного, встревоженного сердца. Он все еще казался ей уставшим, и эта тень грусти в его глазах, которую она заметила в тот понедельник, никуда не исчезла. Иногда ей казалось, что он специально избегает ее взгляда, и от этого становилось только тревожнее. Может, она сказала что-то не то? Может, ее беспокойство показалось ему навязчивым? 

На уроках химии Настя старалась быть такой же прилежной, как и всегда.Она любила этот предмет, и Владислав Игоревич умел объяснять так, что самые сложные формулы и реакции становились понятными и увлекательными. Но теперь к ее обычному интересу примешивалось что-то еще. Она ловила себя на том, что смотрит не только на доску, но и на его руки, когда он пишет – на длинные, умные пальцы, часто испачканные мелом. Она замечала, как сосредоточенно он хмурит брови, когда объясняет особенно трудный момент, или как едва заметная улыбка трогает уголки его губ, когда кто-то из учеников дает правильный ответ.

Иногда их взгляды встречались. На какую-то долю секунды, не больше. Но в эти мгновения сердце Насти замирало, а потом начинало колотиться так сильно, что, казалось, это слышно всему классу. Она тут же смущенно опускала глаза, чувствуя, как щеки заливает румянец. Что он думает в эти моменты? Видит ли он ее смущение?Однажды, на лабораторной работе, они оказались совсем рядом. Он подошёл к ее столу, чтобы проверить, правильно ли она собрала установку для перегонки. Наклонившись, он указал на соединение трубок, и его рука случайно коснулась ее руки. Легкое, мимолетное прикосновение, но для Насти оно было подобно электрическому разряду. Она вздрогнула, отдëрнув руку, словно обжëгшись.

"Все в порядке, Настя?" – спросил он, и в его голосе ей послышались удивлëнные нотки.

 "Да-да, все хорошо, Владислав Игоревич," – пролепетала она, не поднимая глаз, чувствуя, как горит не только лицо, но и уши. Она была уверена, что он все понял. Ее неловкость, ее слишком бурную реакцию на невинное касание. Весь оставшийся урок она чувствовала себя ужасно скованно и боялась даже посмотреть в его сторону.

Потом была та встреча в коридоре. Она несла тяжелую стопку книг из библиотеки для учителя по литературе, пытаясь удержать ее и одновременно не врезаться в снующих туда-сюда учеников. И вдруг кто-то мягко взял у нее часть книг. Это был он.

"Давай помогу," – сказал Владислав Игоревич просто, и его голос прозвучал так близко."Ой, спасибо, не нужно, я сама..." – начала было она, но он уже уверенно забрал половину стопки. 

Они шли рядом по гулкому коридору. Молча. Настя чувствовала себя невероятно неловко. Она не знала, что сказать, о чем говорить. Ей хотелось одновременно и убежать, и чтобы этот момент длился вечно. Она украдкой посмотрела на его профиль – сосредоточенный, немного усталый, но такой притягательный. Она заметила тонкую морщинку у уголка его глаза, когда он слегка улыбнулся какому-то пробегавшему мимо ученику." До какого кабинета?" – спросил он, прерывая ее мысли. "До тридцать пятого," – ответила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.Когда они дошли, он аккуратно поставил книги на учительский стол. "Спасибо вам огромное, Владислав Игоревич," – искренне сказала Настя, глядя ему в глаза. – "Вы меня очень выручили.""Не за что, Настя," – он чуть улыбнулся, и от этой улыбки у нее снова защемило сердце. – "Обращайся, если что. "Он ушел, а она еще долго стояла, прижимая к себе оставшиеся книги и чувствуя, как пылают щеки. Этот простой жест помощи, его близость, его тихий голос – все это вызывало в ней бурю эмоций. Вечером, делая уроки, Настя никак не могла сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к Владиславу Игоревичу. Она понимала, что ее чувства выходят далеко за рамки обычной ученической симпатии к хорошему учителю. Это было что-то другое, более глубокое, более личное. И это пугало ее. Он – взрослый мужчина, ее учитель. А она – всего лишь школьница. Между ними пропасть .Но сердце не хотело слушать доводы разума. Оно трепетало при каждом воспоминании о нем, о его взгляде, о случайном прикосновении. Она достала тетрадь по химии и открыла последнюю страницу, где аккуратно, почти каллиграфически вывела сложную структурную формулу бензола, которую он так интересно объяснял. Рядом, почти незаметно, она нарисовала крошечную колбочку с пузырьками – ее маленький секретный символ. Символ ее тайного, такого невозможного и такого волнующего чувства  ."Что мне теперь блять делать?" – прошептала она в тишину комнаты. Ответа не было. Была только звенящая тишина и ее собственное, так отчаянно бьющегося сердца.