В свете закатного солнца
Это были дела давно минувших дней. Ныне никто не вспомнит ни тот вечер, ни того императора, покуда его некогда громкое имя и свершения стерлись из памяти старого дивного мира вслед за мириадами похожих судьб. И все же, высокий клен, семечком проросший на безызвестном горном пике, все еще помнил. В крепких корнях на долгие века запечатлелось уходящее за горизонт солнце, что пылало неугасающим пламенем в объятиях скальных вершин. Глубокий пруд с каменистым дном, в водах которого дремали золотистые и коралловые карпы кои; низенькая, дряхлая скамья, сколоченная двумя гвоздями. И одинокий силуэт мужчины у того пруда, что иногда приходил посидеть на почерневших от старости досках.
— Ты знаешь, — раздался хриплый голос императора. — Моему Величеству с каждым разом все труднее дается эта тысяча ступенек, — теплый августовский ветер шелестел красными листьями клена , и жившие в ветвях сойки вторили говорящему неспокойной трелью. — Все труднее дается отдышаться.
Илистые воды пруда задрожали и в то же мгновение зашлись пульсирующими кругами — это мужчина, зачерпнув ладонью сухие шарики прессованного зерна, бросил их на съедение мелькающим огонькам. Карпы встрепенулись под водой и со всех сторон сбились в красно-золотистый косяк. В свете закатного солнца полупрозрачные тельца переливались всполохами пламени и солнца, точно ручные драконы.
Император тихо вздохнул и поднял взгляд. Но ни красота изящных, точно юные девы, деревьев, ни одухотворенность нависших над всем мирским гор не отозвались привычным трепетом в сердце. Казалось, чувство то способно было умертвить последний блеск в глазах смотрящего. И все же он смотрел. Но больше не на дивность излюбленного места, а на прекрасное лицо юноши, в позе, полной почтения, застывшего у корней клена. Знакомый лик отравленной стрелой вонзился в грудь.
Желанен взору и недосягаем сердцу. Юноша сидел с ровной, точно стержень, спиной; длинные волосы цвета дуба украшала самая неприглядная заколка. Он смотрел гордо, почти высокомерно, и по обыкновению молчал, тем делая свое присутствие более нестерпимым.
— Ты знаешь, — неуверенно улыбнулся император. — Сегодня Мое Величество надело эти царственные одежды специально для тебя, — персиковые глаза заискрились чистейшей радостью и довольством. Так горит лицо ребенка, попробовавшего первую в жизни сладость. — Моему Величеству вдруг вспомнилось, что Мы давно не примеряли те старые, подаренные тобою шелка, — с уст мужчины сорвался раскатистый смех. Он отсмеялся и хлопнул ладонью по груди, будто хвастаясь нарядом: темно-синие ткани переливались в угасающих лучах перламутром. На широких рукавах блестели парящие фениксы, длинные полы обрамляла серебристая нить. — Столько лет прошло с тех пор, когда Мы в последний раз надевали столь скромные одежды. Тогда и рубаха за пару медяков считалась даром.
Император был молодым мужчиной в самом расцвете жизненных сил. Благородное лицо казалось белее снега, волосы — чернее ночи — еще не тронула седина, однако сейчас, сидя на разваливающейся скамье и с любовью поглаживая узоры ткани, он походил на старика , что вспоминал десятки минувших лет перед внуками с грустью об ушедшем и ушедших.
Юноша непрерывно смотрел на него.
— Мы думали, ничего не выйдет. Но ты взгляни, как хорошо одежды сидят на Нас. Согласен? Вот только Мое Величество... забыло, на какую сторону пояса крепился колокольчик, — голос, что сквозил теплом, вдруг затих, сделался невнятным, неуверенным шепотом. Император понуро опустил голову, и лишь натянутая улыбка не исчезла с благородного лица. — Мы спрашивали слуг, но никто не знает... Как странно. Разве не должны они знать такую мелочь?
Темные брови изогнулись в искреннем недоумении. Прошли долгие секунды, прежде чем император вспомнил: ему не ответят. Тогда он немного обиженно взглянул на юношу, но тут же махнул рукой.
— Забудь. Моему Величеству показалось правильным повесить колокольчик справа. К тому же...
— Слева.
Мягко шелестели листья клена, живым пожаром качаясь в порывах теплого ветра. Карпы кои, словно утомленные компанией монарха, неспешно мелькали в мутных водах. Где-то вдалеке раздался плеск горной речки, что протянулась серебряною нитью вдоль каменистых склонов. Сойка защебетала свою жалобную песнь.
На лице императора застыла улыбка, а вместе с той и его тихое дыхание. Он молчал — молчал и юноша, спокойно взирающий на мужчину под алым кленом. Две статные фигуры замерли друг напротив друга каменными изваяниями. В конце концов, император первым опустил взгляд и рассеянно поправил золотой венец. Цепочки единожды стукнулись друг о друга и вернулись в состояние покоя.
— Кажется, мысли Моего Величества пришли в смятение, — посмеялся мужчина. — Бессмертие тела не ясность разума. Но не будем об этом. Я пришел рассказать о Нашем царствовании, — он снова зачерпнул ладонью шарики из зерна и благосклонно бросил в пруд. — У вверенных Нам подданных отныне все будет хорошо: война с северными варварами подошла к концу, и теперь Мы можем привнести в жизнь этих несчастных людей мир. Ты был бы рад услышать эту новость первым, — в ясных глазах поселилась печаль. — С этого дня... все будет по-другому. Мы не повторим старых ошибок. Больше никому не придется умирать в чужих краях. И раз так...
— Слева, — снова повторил строгий голос.
На этот раз император распахнул глаза и с неверием уставился вперед. Юное лицо оставалось непроницаемым — как и всегда. Прекрасная загадка, нечитаемый тракт, давний, забытый язык. Мужчина сглотнул.
— Слева? — неуверенно повторил он.
— Колокольчик крепился слева, — прошептал юноша.
Император опустил взгляд на пояс и деревянными пальцами прицепил украшение на другую сторону.
— Лучше? — осипшим голосом уточнил мужчина.
Юноша взглянул на пояс, а затем снова императору в глаза. От выражения недовольства по шее пробежались мурашки.
— Прежде... почему ты молчал?
— Наручи стоило шнуровать сверху вниз, — будто и не услышав вопроса, продолжил юноша. Ветер ласково трепал выбившиеся из прически пряди, но тот не шевелился, позволяя погоде мелкую шалость.
— К чему эти разговоры? — вдруг разозлился император и резко встал. Чаша с шариками из зерна опрокинулась с мягким, приглушенным стуком. Мужчина разгневанно сжал кулаки. Красивое лицо омрачили годы тоски и сомнений. — Отвечай Нам, — твердо потребовал он. — Все это время... ты просто потешался над Мои Величеством?
Собеседник лишь расстроено покачал головой:
— Ты все позабыл.
— Что ты..?!
— Неужели совершенно все? — вдруг обеспокоено выдохнул он. Юноша был младше императора, однако сейчас, нахмурив раскосые темные брови, стал похож на недовольного родителя, ругающего излюбленное чадо. — И как же ты позволил этому случиться?
— Смеешь стыдить Нас? — подивился мужчина, горделиво дернув подбородком. И, хотя его взгляд и поза выражали негодование, сердце же, напротив, громко стучало в ушах от волнения.
— Ежели ты зовешь себя голосом простого люда и сердцем своего государства, как можешь позабыть о родных обычаях?
Император хлебнул воздуха от возмущения и с трудом не зашелся в кашле:
— Ты никак запамятовал о своем положении? Иначе что за вздор льется с твоих уст?!
— Почему ты все запустил? — не слыша слов протеста, продолжал юноша.
— Мы не станем отвечать на эти глупые вопросы.
— Разве подобает...
— Замолчи.
— Куда смотрели слуги?
— Придержи язык.
— Никто не заметил?
— Закрой рот.
— Почему не поправили? Не знали? Но отчего же? — ядовитый тон, холодный блеск во взгляде. — Разве не верные подданные одевали тебя все эти годы?
Император уже приготовился держать ответ, как вдруг последняя фраза заставила его затаить дыхание. Он сжал челюсти и грозно сверкнул взглядом. Сидящий напротив юноша вдруг остановился. Надменный взгляд скользнул по выражению чужого лица, и в ту же секунду напор, с которым он наседал на императора, сменился былым безразличием.
— Вот оно что, — разочарованно прошептал тот. — Неужели... никого не осталось?
Император, точно не веря, медленно осел на гниющие доски скамьи.
— Ты ведь свет этого мира, надежда своего народа... Мой господин, как вышло так, что не осталось никого, кто бы помнил?
Император гулко сглотнул.
— Почему... после стольких лет молчания ты спрашиваешь меня об этом? — мужчина выглядел ребенком, потерявшим руку матери в толпе: растерянным, запинающимся, с бегающим взглядом.
— Я спрашиваю тебя? — удивился юноша. В его прищуре читалось искреннее недоумение. — Ты сам задаешься этим вопросом столько лет подряд.
Доселе неизменно сидящий под кленом, юноша вдруг встал, гордо расправил плечи, разгладил скромные одежды обыкновенного служителя при храме. Ну как ни посмотри — не изменился. Не изменился ни на секунду. Все то же юное лицо с румяными щеками, все тот же острый взгляд, пышущий высокомерием и наивностью.
Как и вчера. Как и неделю тому назад. Месяц, год, десятилетие. Самый преданный друг. Самая большая любовь. Самое глубокое разочарование.
— Мой господин, ты всех прогнал?
Мужчина гневно, будто не желая поддаваться, бросил в ответ:
— Они сами ушли.
— Ты убил их.
— Нет, они...
— Ты убил их всех.
Император зажмурился и опустил голову, страшась расстроенного взгляда милых сердцу глаз. Как правитель он мог бы вынести многое: боль, предательство и неудачу. Но как человеку, чье имя ныне никто не упоминал, ему оказалось сложно стерпеть упрек.
— Они были предателями.
— И я? — вдруг спросил юноша. Сердце мужчины пропустило удар. — Я тоже им был?
Император замер. Затем соскреб последнюю волю и посмотрел в ответ.
— И ты. Вы все... не понимали... — он вздрогнул, когда юноша в серых одеждах присел рядом. — Не понимали блага, что Мы несем. И в итоге Мое Величество оказалось правым. Мы победили, закончили войну.
Да, да, да. Все было именно так. Он верил в это. Вражеский народ смещен далеко за границы их родного государства, мятежники убиты, предатели... найдены и наказаны. Именно так...
— Ты победил? — усомнился юноша.
— Разве Мы не об этом тебе только что сказали? К чему...
— Тогда почему никто не кричит твое имя?
Император запнулся.
— Почему никто из твоих слуг не помог правильно повязать торжественный колокольчик?
Ему нечего было возразить, и все же мужчина сделал попытку:
— Ты ошибаешься. Они кричат. Там, на площади перед дворцом. Благодарят Нас за то, что Мы освободили их. Спасли.
Юноша смерил императора потухшим взглядом и покачал головой.
— Они кричат их государя, великого правителя. Человека, суть которого — сила и власть. Но никто не кричит твое имя — потому что никто его не знает. А тех, кто знал, ты убил.
— Они были предателями, — вдруг воскликнул мужчина. — Нашей погибелью. Ненавидели...
— Мы любили тебя, — мягко поправил юноша.
Ветер подхватил его слова и закружил в воздухе, унося эхом далеко за пределы пика. По небу растеклась киноварь. Наполовину скрывшееся солнце взорвалось красными лучами; клен, нависнув над старой скамьей, пытался запомнить каждое слово, оброненное сегодняшним вечером.
Мужчина долго смотрел в эти поддернутые слезливой пеленой глаза. Затем вздохнул. Сгорбился. И вместе с тем с него будто сошла личина превосходства, возложенная на статные плечи вместе с титулом. На месте великого и любимого императора остался сидеть одинокий, забытый всеми человек. И лишь сейчас, когда маска величественности просвечивала в закатных лучах, на фарфоровом, без изъянов, лице стало возможно разглядеть мелкие неидеальные сколы.
— Мой господин, ты, верно, так устал? — совсем ласково, с заботой, вдруг спросил юноша. Его взгляд тоже потеплел, ладонь опустилась на чужую руку. — Как же тяжело тебе пришлось здесь, совсем одному?
— Я не один, — вдруг позабыв о величественном «Мы» выдавил человек. — Не мог остаться один...
— Но ты остался, — снисходительно улыбнулся юноша. — Прогнал от себя друзей, оградился от нас, пожелал силы и власти и первым позабыл свое имя. Многим раньше слуг и народа.
— Нет... — словно в бреду прошептал мужчина.
— Ты говоришь, что победил, но это не так. Победил мой господин. Император. А ты остался ни с чем, — человек хотел возразить, но юноша, предугадывая попытку, помешал, приложив палец к чужим губам. — Сейчас они радуются и превозносят своего государя, но пройдут века, и все твои заслуги сотрутся из истории, как стирались деяния самых великих правителей. Время не прельщают подвиги, эпохи не знают исключений. Что тогда останется после тебя?
Мужчина молчал.
— Разве ты еще не понял? Ни благодарность, ни победа ничего не стоят, если не осталось тех, кто будет помнить. Кто пронесет твое имя сквозь годы? Кто напомнит о твоей жертве, когда все остальные позабудут? Мой господин, ты живешь в этом мире так давно, что мог бы никогда не страшится забвения, однако и тех, кто напомнит тебе самому, тоже не осталось, — юноша улыбнулся. — Помнишь ли ты лица своих братьев? Помнишь ли, какой рукой держал кисть в отрочестве? Левой или правой? А цвет своих глаз? Сможешь ли ты назвать его?
Мужчина напрягся, однако, как бы долго он ни копался в мыслях, так и не смог ответить. Сердце заполонила бесконечная тоска.
Разве... разве все это правда?
— Как же так... как же так случилось? — не понимал человек, уронив голову на грудь.
Как это могло произойти с ним? Ведь он был непомерно прекрасен — и бесконечно одинок, подсказывал чужой голос. Он был умен — и в то же время несомненно являлся глупцом. Он был искусным полководцем, встретившим на своем веку тысячи побед; справедливым правителем, покорившим сердца народа; добрым, бескорыстным человеком — когда-то. И оказался забыт при жизни.
— Это вздор... Вздор! — прошипел мужчина. — Но мне так жаль, — еще тише, точно стыдясь, добавил он. Спустя столько лет, в день, когда его родное государство, наконец, освободилось от бремени в лице жестокого врага, император в который раз вспомнил, как далек был от того, кем однажды мечтал стать. Его руки дрожали, пытаясь нащупать стан юноши, но только проваливались в пустоту. — Так жаль, — повторил он и резко задрал голову.
На поскрипывающей от веса скамье сидел один человек: в торжественных синих одеждах, с парящими фениксами на рукавах и в золотом венце. Мужчина, отчаянно хватавшийся за призрак прошлых ошибок. Он бормотал себе под нос и озирался, словно умалишённый, пока уходящее за горизонт солнце все быстрее исчезало за вершинами горных утесов. У безымянного правителя вот уже столько лет оставалось лишь одно желание — вспомнить. Но чем быстрее таяли лучи, тем стремительнее тухла надежда в сердце, полном тысячи сожалений.
— Меня зовут... Меня зовут... — бессвязно бормотал человек, руками вцепившись в изгибы царственного венца. — Мое имя... — взгляд все блек, а губы все чаще замирали.
Сколько раз он приходил сюда на закате дня, в попытках вспомнить единственный мучающий вопрос? Сколько раз прокручивал этот диалог, отвечал на одни и те же вопросы? Сколько раз пытался разобраться, на какую же сторону крепится серебряный колокольчик? Удавалось ли человеку прежде отгадывать или он всегда выбирал право?
И лишь сегодня, в торжественный день победы, когда сумерки, казалось, уже почти поглотили небо, последний, самый тусклый луч солнца всего на секунду задержался у одного из кленовых листьев. Метания мужчины оборвались. Он неуверенно поднял голову; сердце пропустило точечный удар. Глядя на краснеющее дерево, тот человек вдруг понял, как близок был все эти годы долгого забвения.
— Хун — неуверенно проговорил одинокий человек, — Хун, — уже тверже вторил великий император. — Хун, — наконец осознал уроженец безызвестной провинции, с таким трудом дотянувшийся до недосягаемых простолюдину вершин. — Хун, — сказал тот, кто прогнал прочь друзей и любимых, а позже отрекся от своего глупого имени в попытках забыть их не упрекающие, полные любви и жалости, взгляды. — Хун, — сказал он и как будто очнулся от кошмарного сна.
Хун (как первый иероглиф имени с кит. 红) — красный*