Убить истину

Ветка прогибается под ступнями, и приходится замереть, хватаясь за могучую шершавую кору. Лес только-только начинают трогать художественные руки осени, норовя раскрасить листья в яркие цвета. И вся эта естественная, никем не тронутая, кроме природы, красота завораживает, заставляя вдыхать полной грудью свежий, лесной воздух, чувствуя себя по-настоящему живым.

Ещё один прыжок, и мальчишка оказывается на другом дереве, машинально заправляя за ухо выбившуюся темную прядь. Внизу виднеется стог сваленных в одну кучу веток и листьев, и Радунхагейду, не сомневаясь ни секунды, ныряет в него, срываясь с дерева. В ушах привычно заботливой песней звучит ветер, окутывая с головой, и приходится зажмурить глаза перед столкновением. В следующий миг мальчишка чувствует немного царапающее соприкосновение с ветками и выныривает из стога, ощущая настойчивый запах свежей хвои. В лесу спокойно и умиротворенно, слышится веселое щебетание птиц, деревня со своей какофонией звуков давно осталась позади, и теперь можно легко услышать каждый шорох в кустах зайца или добычи покрупнее. Радунхагейду с жалостью думает о мощном луке, висящем на бревнах в их обиталище рядом с колчаном стрел, отделанным традиционными индейскими орнаментами. Совсем скоро он и сам сможет испытать всю его силу на охоте вместе со своими друзьями.

Зоркий мальчишечий взгляд вылавливает в кустах легкое движение животного. Миг, и Радунхагейду опрометью кидается за ним, тихо вскрикивая от мертвой хватки на своем плече. В душе все холодеет, когда мальчишка кидает взгляд на людей с белой кожей, миллионы пугающих историй о чужаках иглой впиваются в сознание, и Радунхагейду ловко вырывается из цепких пальцев, бросаясь в противоположную сторону и выискивая впереди низко посаженные ветки деревьев. Однако судьба распоряжается иначе, и в следующую секунду мальчик падает, зацепившись за заботливо выставленное ружье и больно ударяясь плечом о землю. Вскинув голову, он загнанно уставляется в водянистые глаза мужчины, с усмешкой разглядывающего пойманного дикого зверька.

— Занятно, — чужеземец ухмыляется в собственные усы, легко поднимаясь, пока мальчишка спешно вскакивает на ноги, думая удрать.

— Что там, Чарльз?

— Мальчишка, скорее всего из деревни Ганьягэха.

Радунхагейду непонимающе смотрит на мужчину, мечтая лишь об одном: чтобы все это оказалось лишь страшным кошмаром. Он едва заметно щипает себя за руку, надеясь, что вот-вот проснется в собственной кровати, но ничего не происходит. Кроме руки, настойчиво устроившейся на его плече. Мальчишка вздрагивает, испуганно оборачиваясь и разглядывая статного высокого мужчину в забавной треуголке. Такие у них в племени не носили, впрочем, как и всю чопорную одежду, так любимую всеми белыми. Радунхагейду косится на арсенал оружия, расположившегося у него на поясе, и переводит подозрительный взгляд на чужеземца, гордо скидывая с плеча руку и замечая, как на миг удивленно расширяются глаза мужчины. Неожиданно он присаживается рядом с ним, оказываясь почти одного роста с мальчишкой, и обманчиво доброжелательно улыбается.

— Что вам нужно? — Радунхагейду ловит отблеск удивления в карих глазах мужчины напротив и слышит насмешливый голос позади себя.

— Так он и разговаривать умеет?

— Тише, Чарльз, — предупреждающий тон заставляет противного мужчину замолкнуть, а Радунхагейду так и продолжает смотреть на мужчину, пытаясь распознать скрытую угрозу. — Где твоя деревня, малыш? Мы не причиним вреда твоему народу, нам нужно лишь поговорить, понимаешь?

Мальчишка молчит, упрямо сжимая губы и прожигая чужеземца взглядом насквозь. Наконец мужчина не выдерживает, разочарованно выдыхает, не позволяя улыбке соскользнуть с губ, и поднимается, вновь устраивая сильную ладонь на хрупком детском плечике, несильно, но настойчиво сжимая.

— Поверь нам, малыш. Мы не хотим тебе зла.

— Сэр... Так мы ничего не добьемся.

— Терпение, друг мой, терпение. Я уверен, что мальчик будет большим молодцом и все нам расскажет, не так ли? — мужчина слегка склоняется над ним, и Радунхагейду опасливо косится на ладонь, угрожающе сжавшуюся на его плече. Секунда, и мужчина отшатывается от плевка, раздраженно зашипев. — Ах, как не вежливо. Ну, что за упрямство.

Радунхагейду чувствует ощутимый удар, вскрикивая и теряя равновесие, и хватается за горящую щеку. Происходящее все еще кажется страшным кошмаром. Ему бы потребовалось всего пара мгновений, чтобы вскочить и кинуться прочь от этих ужасных людей, но его тут же подхватывает второй мужчина, кажется, Чарльз, грубо дергая за волосы и вынуждая подняться.

— Позвольте мне?

Мужчина в треуголке отвлекается на топот конских копыт, жестом руки приказывая подчиненному подождать, и оборачивается на голос всадника, запыхавшимся голосом говорящего что-то совершенно непонятное для мальчика. Радунхагейду выворачивается, поднимая голову и пытаясь уменьшить назойливую боль в затылке от грубого натяжения, одновременно напрягая слух и различая лишь пару слов. Ему хватает и этого, чтобы пораженно замереть, переставая вырываться.

— Все, что удалось достать — письмо. Что дальше, Хэйтем?

Мужчина в треуголке недовольно хмурится, принимая конверт из рук всадника, и кивает в сторону, вынуждая его возвращаться обратно, тут же обращая внимание на неожиданного пленника в лице маленького мальчика. Хэйтем встречается с широко распахнутыми в удивлении глазами мальчишки всего на миг, но и этого хватает, чтобы он понимающе хмыкнул, победно ухмыляясь. Рука в волосах Радунхагейду сжимается сильнее, и он чувствует, как его беспощадно толкают вперед, против воли вынуждая переставлять ноги.

— Что делать с мальчишкой?

— Оставь, Ли. Появились дела поважнее.

Хэйтем вновь хмыкает, и Радунхагейду готов поклясться, что в его глазах мелькает что-то сродни предвкушения, в следующий миг он чувствует оглушающую боль, обрушившуюся на затылок, и понимает, что неумолимо проваливается в бездну.

***

Кенуэй задумчиво вглядывается в дорогу впереди, чувствуя под ногами крепкие бока лошади и сжимая в руках поводья. Свежий воздух дикой природы Америки давно не возбуждает его воображение, особенно, когда в голове кружится миллиард тяжелых мыслей.

— Наверное, это будет нетактично, но... — Чарльз мнется, не зная, как подступиться к вопросу, и тамплиер спешит на помощь, понимающе ухмыляясь. Интерес Ли очевиден, ведь и сам Хэйтем удивлен не меньше. Кто бы мог подумать...

— Ах, ты про это сходство?

Ли смиренно кивает, позволяя себе кинуть на Хэйтема заинтересованный взгляд. Глава ордена задумчиво усмехается, погружаясь в свои мысли. И спустя время, глубокомысленно выдает:

— Уверен, что это еще не последняя наша встреча с моим сыном.

<center>***</center>

Коннор разглядывает проклятые портреты тамплиеров в тусклом свете свечей, не зная сколько времени уже просидел здесь. Во главе всего это сброда его отец, даже с портрета насмешливо ухмыляющийся и наблюдающий за ним. Этот взгляд, словно кошмар, преследует его, подобно давнему пожару, уничтожившему все дорогое для Радунхагейду и позволившему родиться Коннору Кенуэю. Кенуэй... Даже спустя столько лет юноше хочется повторить все заново, плюнув в лицо отца. Гнев, раздражение, отвращение... Он не видел в нем ничего святого, а рассказы Ахиллеса лишь подливали масла в огонь, усиливая и без того не самые положительные эмоции, направленные на главу тамплиеров. Впрочем, наставник считал, что это и к лучшему, а Коннор лишь выжидающе оборачивался на заветный балахон, мечтая однажды примерить его на себя, вырезая сердца всех своих врагов. И наконец... Своего отца.

***

Коннор бежит, не оглядываясь по сторонам, совершенно не зная впервые увиденного огромного города и щеголяющих туда-сюда белых людей. Он слышит лишь крики стражи позади него, не предвещающие ничего хорошего. Коннор слишком многое прошел, чтобы сейчас сгнить в темнице из-за клеветы собственного отца, посчитавшего, что это очень весело обвинить в глупом выстреле своего же подчиненного собственного сына. Хотя... О чем это он? Известно ли вообще Хэйтему слово «отец»?!

Коннор сворачивает в темный узкий проем между домами, оставляя стражу в начале улицы, и в конце концов выбегает в небольшой внутренний дворик с маленьким заколоченным колодцем. Прелестно... Куда же дальше? Юноша вздрагивает от легкого прикосновения к плечу, тут же молниеносно разворачиваясь и собираясь нанести удар, но оказывается обезоружен раньше, чем даже успевает замахнуться.

— Неплохая реакция, но слишком медленно для меня.

Коннор раздраженно шипит, подхватывая с земли томагавк, но останавливается, разглядывая Хэйтема, мирно вскинувшего руки. С лица не сходит полу ухмылка, как всегда безукоризненный наряд и любимая треуголка, идеально вычищенные сапоги и острая блестящая сабля, покоящаяся в ножнах и соседствующая с новомодным огнестрельным оружием. Он узнал бы его из тысячи...

— Отец, — язвительно выплевывает Коннор, чувствуя, как язык будто разъедает ядом.

— Сын, — в тон ему вторит мужчина, наконец опуская руки, замечая, как метис убирает оружие за пояс.

— Пришел отвести меня в темницу?

— Ах, это, — Хэйтем искусно пожимает плечами в невинном жесте, будто ничего об этом не знает, и ослепительно улыбается, указывая рукой на полуоткрытую дверь. — Решил угостить в качестве извинений, раз уж ты сам забрел в мои владения.

— Чушь. Убьешь прямо там, похваставшись дружкам-тамплиерам?

Коннор слышит, как Хэйтем неожиданно искренне смеется, и замечает в уголках глаз морщинки от улыбки, нервно вздрагивая. Не нравится ему все это...

— Мальчик мой, — начинает тамплиер, тут же перебиваемый сыном:

— Не называй меня так!

— Детские капризы, как мог я забыть, — язвительно тянет Хэйтем. — И как же мне тебя звать?

— Коннор.

— Что же, хорошо, Коннор. Честно говоря, я поражен твоими догадками. Ахиллес умело плетет байки.

— Не менее умело, чем тамплиеры подминают под себя власть во всей Америке! — разгневанно шипит юноша, отшатываясь от отца, решительно сделавшего шаг навстречу. Хэйтем вновь смеется, замечая этот глупый жест.

— Так боишься меня?

— Я тебя не боюсь! — Коннор по-детски гордо вскидывает подбородок, уверенно двигаясь к проему между домами, но тут же оказывается остановлен Кенуэем. Кинув раздраженный взгляд на цепкие пальцы, сжавшиеся на его локте, мальчишка поднимает на него глаза, встречаясь с закипающей злостью в карих зрачках.

— Думаешь, что я должен извиниться за нашу первую встречу? Считай, это было отцовским уроком.

— Уроком?! Ты ударил меня, — хрупкое терпение Коннора срывается в бездну, не контролируя себя, он раздраженно тыкает пальцем в плечо отца, ловя его предупреждающий взгляд.

— Ты поступил невежливо. Надо же было объяснить тебе это.

Хэйтем наконец отпускает его локоть, задумчиво склоняя голову вбок и бегло оглядывая подросшего сына. Чем взрослее он становился, тем больше перенимал отцовских черт. Странно было смотреть на человека и видеть в нем юного себя, замечать давно забытые любимые черты Дзио, которые когда-то так правильно алели от смущения под его ладонями. Тамплиер моргает, чувствуя, что гнев отступил на задний план, возвращая место самообладанию и интересу.

— Итак? Кружечка эля в знак извинения? Обещаю, я не убью тебя, — тонкая бровь аристократично взлетает вверх, ожидая ответа, но вместо этого Коннор лишь молча топает к раскрытой двери, а Хэйтем слышит в проеме все еще гневные крики стражи. Он не предоставил мальчику даже выбор? Какая жалость.

Внутри тепло, и Коннор уже слегка продрогший в своей легкой одежде спешно устраивается в уголке таверны, раздраженно ловя на себе пару заинтересованных взглядов. В одном из них он узнает всадника, заметно поосуневшегося с первой встречи в лесу. Хэйтем отдает пару приказов, и совсем скоро зал пустеет полностью, оставляя в таверне лишь хлопочущую за стойкой хозяйку. Тамплиер устраивается напротив, уютно располагаясь на деревянном стуле, чувствуя себя как дома, и машет рукой женщине, которая тут же, подхватившись, спешит принести им две кружки с бутылкой какого-то незнакомого Коннору алкоголя. Критично оглядев этикетку, он вскидывает недовольный взгляд на отца, заправляя за ухо выбившуюся прядь. Хэйтем следит за его движением внимательным взглядом, вдруг выдавая, пока разливает по кружкам эль:

— Занятные косички. Я помню у твоей матери были не хуже. Как она?

Коннор делает небольшой глоток из кружки, борясь с желанием выплюнуть эту гадость, но все равно проглатывает, разглядывая исподлобья отца. Вопрос застает его врасплох. К чему вся эта глупая беседа? И значит ли обещание тамплиера оставить его в живых хоть что-то?

— Будто бы ты не знаешь.

— О чем ты, Коннор? — Хэйтем принимается за свою порцию эля, стоически делая большой глоток, и выжидающе смотрит на сына.

— Она мертва! Потому что <b>твои</b> люди по <b>твоему приказу</b> сожгли мою деревню!

От возмущенного крика мальчишки хозяйка нервно оборачивается, замечая спокойный кивок Хэйтема в знак того, что все под контролем. На миг заявление метиса выбивает почву из-под ног, и тамплиер удивленно смотрит на разгневанного Коннора совершенно спокойным взглядом, не понимая откуда он взял такой вздор.

— Мои люди этого не делали, Коннор. Мне жаль.

— Думаешь, я поверю хоть одному твоему слову? Тамплиеры — лжецы.

Хэйтем наблюдает за тем, как раздраженно юный ассасин делает глоток из кружки, не удерживаясь от того, чтобы сморщиться, и устало прикрывает глаза, поправляя треуголку. Ахиллес знатно накормил его своими сказками.

— Что за глупые детские бредни, Коннор?

Все, что они могут — это пререкаться. Едва ли когда-нибудь у них выйдет милая семейная беседа, едва ли когда-нибудь сын с уважением взглянет на отца, принимая его взгляды и соглашаясь с его решением. Однако Хэйтем все равно считает это забавным, наблюдая за тем, как Коннор раз за разом отпивает эль из кружки. Ни капли сожаления о том, что он спаивает собственного сына. Сколько ему сейчас? Он еще совсем зеленый мальчишка, с уже крепко устоявшимися взглядами благодаря Ахиллесу и жгучей ненавистью к тамплиерам. Истинный ассасин. Ах, как жаль, что все обернулось именно так.

***

— Я могу идти сам, — слегка заикаясь, отвечает Коннор, вываливаясь на улицу, поддерживаемый Хэйтемом.

Тамплиер не особо веряще кивает, наблюдая за звездным небом. Хороший отец бы точно позаботился о том, чтобы его собственный сын добрался до дома в целости и сохранности, особенно ночью, но как же хорошо, что Хэйтем явно не подходит под эту категорию. Эль успокоил нервные окончания, позволяя раздражительной змее уснуть на время, и сейчас Кенуэй чувствует необычайное спокойствие, поддерживая за локоть шатающегося ассасина. В конце концов отчасти это и его заслуга. Он показал мальчишке немного греха из мира взрослых, разрушая его радужные представления о мире. Наверняка эта чертова наивность и яркие мечты достались ему от Дзио.

О, Дзио... Интересно, вспоминала ли она о нем в последние минуты, что рассказывала о бесчестном тамплиере сыну? Все они так считали... Были слепы и не видели истины, предпочитая считать их орден верным злом.

Коннор приваливается к стене, прислоняя к ней голову, и замирает, переводя дух. А Хэйтем разглядывает в полумраке юношеское тело, еще по-детски округлое лицо со знакомыми чертами лица и эти чертовы косички, отливающие блеском в свете луны. Глаза закрыты, но Хэйтему нестерпимо хочется увидеть этот теплый каштан, на солнце отливающий золотом, он слишком ярко помнил все то, что давно потерял. И уже навсегда... Всего на миг его захлестывает отчаяние и пустота, на миг, потому что разум всегда берет вверх, убирая все эмоции в дальний ящик. И это дитя перед ним — итог единожды необузданных эмоций.

Хэйтем хочет, чтобы Коннор ненавидел его большего всего на свете, потому что ненависть даже сильнее любви, чтобы этот мальчишка никогда не посмел поверить в него, как это сделала Дзио, ибо для них это верная гибель. Упрямый, гордый народ, живущий своими убеждениями и верованиями. Тамплиер никогда не станет отцом ассасина, хотя бы потому что у Коннора чертово упрямство матери и жгучая ненависть Ахиллеса.

Это не похоть охватывает его, а безумие, самое настоящее животное безумие, заставляющее верить в то, что сейчас он услышит знакомый, обволакивающий голос и почувствуют на щеке тонкие нежные пальцы. Однако ничего этого не случается, когда Коннор испуганно распахивает глаза, разглядывая лицо отца совсем близко. Паника отрезвляет, и он пытается выкинуть вперед руку, попытавшись пронзить тамплиера скрытым клинком, но Хэйтем умело заламывает ее назад, хищно сверкая глазами в темноте двора.

— Ты обещал, что не убьешь меня, — шипит ассасин, пытаясь игнорировать неприятную боль в руке.

— А я не собираюсь тебя убивать, Коннор. Урок номер два, сын. — это обращение странно оседает на языке, и Хэйтему приходится приложить немало усилий, чтобы поймать вторую руку метиса, уже взметнувшуюся для удара.

— Ублюдок! — шипит Коннор, и тут же чувствуют соленый привкус во рту от мощного удара пощечины. Сплюнув кровь, мальчишка разъяренно вскрикивает, воспользовавшись тем, что Хэйтем был вынужден отпустить одну его руку, и наносит удар скрытым клинком.

Ему не хватает секунды, чтобы добраться до беззащитной шеи, зато тамплиер легко добирается до его, крепко сжимая и заставляя замереть, судорожно пытаясь схватить ртом воздух, второй рукой Хэйтем легко лишает Коннора клинка. Тот звякает, падая на землю, и мальчишка скалится, показывая измазанные в крови зубы. На миг Кенуэй замирает, чувствуя под рукой движения кадыка и рассматривая перекошенное в гневе лицо.

— Сквернословие, сын, ужасно невежливо, — поучительно выдает Хэйтем, и Коннор сгибается пополам от нанесенного в живот удара, тут же оказываясь лицом прижатым к стене.

Глупые надежды о перемирии с тамплиером летят в бездну, заполняя все естество ненавистью. На загривке властно расположилась рука отца, не позволяющая поднять голову, собственные же руки все еще мечутся в бесполезной попытке нанести удар, пока холодные пальцы Хэйтема скользят под легкую рубаху, проходясь по напряженному животу. Коннор замирает, до боли прикусывая губу, и мечтает проснуться. Ну почему... Почему каждая их встреча должна заканчиваться вот так?!

— Что ты творишь, черт подери?!

Тамплиер отвечает не сразу, касаясь пальцами соска и пощипывая его, слыша тихое недовольное шипение. Перед глазами всплывают яркие картинки первого слияния с Дзио в пещере Преттеч, томно вздымающаяся грудь под его руками, смуглые ноги, обхватывающие его поясницу, бесстыжие губы, лепечущие что-то на родном языке и извергающие столь развратные стоны. Хэйтем отвечает лишь тогда, когда Коннор, дернувшись под его руками, испуганно вопрошает вновь:

— Отец, что ты делаешь?!

— Воспитываю.

Оправдание тонет в испуганном выдохе ассасина, когда рука Хэйтема сдергивает с него штаны. Едва ли тамплиер верит в собственные слова, он не наказывает, он лишь поддается безумию, надеясь, что это хоть как-то поможет. Рука Кенуэя легко перемещается с затылка на рот мальчишки, предотвращая любые крики, а пальцы, повторяя движение давно прошедших лет, окунаются в горячую глубину рта. Коннор, ожидаемо, кусается. Больно, вымещая всю обиду и раздражение, и это так забавляет Хэйтема, что он почти нежно касается губами темных мягких волос на затылке, чувствуя, как еще больнее кусается мальчишка. Эта непокорность знакомо заводит. Когда-то давным-давно именно это свело Кенуэя с ума от дикарки, именно эта непокорность дала жизнь существу, которое сейчас отчаянно выбивалось в его руках, не в силах смириться с участью.

Хэйтем не церемонится, погружая два пальца в сына, и слышит звериный крик, приглушаемый собственной ладонью. Приходится прижать ее сильнее. Коннор бьется в его руках, пытаясь нанести удар, но на немного затихает, когда раздраженный отец ощутимо прикладывает его о стену. Болезненный вздох уже никого не удивляет, и Хэйтем даже не обращает на это внимания, резко вытаскивая пальцы из задницы мальчишки и расправляясь с собственными завязками на штанах. Тамплиер возбужден, к собственному удивлению заводясь от строптивости и сопротивления, как никогда раньше. Он, кажется совсем тронулся рассудком.

На миг Хэйтем чувствует жалость и сожаление, когда его член врывается в девственное, совсем неподготовленное к такому юношеское тело, слыша болезненный отчаянный вой. Сердце тамплиера сжимается в груди лишь на секунду, когда ладонь, зажимающая рот Коннора окропляется солеными слезами и кровью из разбитого носа. А потом становится слишком... Просто слишком.

Двигаться в тугом метисе почти невозможно, но это теснота сводит Хэйтема с ума, почти как тогда в пещере. Откровенно говоря, безумие так застилает разум, что его мало волнует бьющееся в слезах под ним тело. Тамплиер точно знает, что сын никогда не простит его за это. Согласился ли бы Коннор добровольно? Ох, едва ли. Лишь без предупреждения продырявив скрытым клинком.

Спустя некоторое время двигаться становится легче. Кровь увлажняет проход, и Хэйтем ожесточенно вбивается в тело сына, в один миг приподнимая и разворачивая его к себе. Глаза Коннора прикрыты, болезненные всхлипы все ещё слетают с покусанных до крови губ. Кенуэй чувствует себя последним негодяем, но как же ему нравится это чувство, ведь он точно знает, что стоит приоткрыться этим векам, и он увидит в глазах сына горящую, уничтожающую ненависть. Однако ненависть намного лучше любви, преданности, уважения. Коннор никогда не сможет его забыть, как бы ни пытался.

Хэйтем осторожно проводит по щеке, очерчивая высохшую дорожку слез, и видит, как крепче зажмуриваются глаза ассасина. Почти осторожно тамплиер касается окровавленных губ, легко, почти невесомо касаясь их своими и срывая очередной болезненный вздох. Хэйтему хорошо, до дрожи в пальцах, которые он сжимает в мягких волосах сына, продолжая вбиваться в затихшее тело. Тамплиер касается члена Коннора, тут же слыша тихое протестующее шипение.

— Просто признай, что ты был не прав, Коннор, — тяжело дышит Хэйтем на ухо сыну, впиваясь в шею голодным укусом. Мальчишка обессиленно упирается руками в плечи тамплиера в безуспешной попытке оттолкнуть, и хрипло спрашивает, мечтая лишь о том, чтобы вонзить клинок в шею отца.

— Что ты несешь?

— Твои взгляды на свободу и мир, признай, что не прав, и я прекращу. Согласись со мной, сын.

Коннор морщится, впиваясь ногтями в плечи Хэйтема, и болезненно шипит, выплевывая слова:

— Я... Убью... Тебя!

Хэйтем тихо смеется, наслаждаясь этой непокорностью, и остервенело целует сына, не обращая внимания на то, как упрямо Коннор пытается сжать губы. Это все забавляет и возбуждает. Рука тамплиера все также скользит по члену сына, но это не даёт ровным счётом ничего. Коннор продолжает упрямо держать глаза закрытыми, сжимая губы в тонкую линию и не позволяя себе расслабиться. Глупец...

Впрочем какая забота до этого Хэйтему. Пусть мальчишка упрямится сколько угодно, быть может хоть это чему-то его научит. Сжимая пальцы в мягких волосах, Хэйтем напоследок запечатлевает на виске сына осторожный поцелуй прежде, чем излиться в него с утробным рыком.

Кенуэй, получив наконец свое, отстраняется, приходя в себя и разглядывая результат творения. Совесть маячит лишь где-то на периферии сознания, а Хэйтем жалеет лишь о том, что Коннор так и не кончил. Глупый мальчишка... Упрямец, подобный своей матери. Тамплиер почти заботливо утирает застывшую кровь на лице сына, чувствуя слабый удар, и легко треплет взъерошенные волосы.

— Зачем? — наконец спрашивает Коннор, тихо обессиленно опускаясь на землю и натягивая на себя штаны.

— Ты слепо веришь в добрый мир. Кто как не отец объяснит тебе, что ты не прав, а, Коннор?

Мальчишка поднимает горящие гневом глаза, выполняя очередное желание Хэйтема, и гневно шепчет:

— Я убью тебя.

— Разумеется, мой мальчик, — тамплиер расслабленно смеётся, управляясь со своими штанами, и, одарив напоследок сына многообещающим взглядом, удаляется. — С нетерпением буду ждать нашей встречи, Коннор.

***

Ахиллес смотрит на него с едва заметной гордостью, так, как никогда не посмотрит на него собственный отец. Коннор поправляет капюшон одеяния ассасина и со всей присущей ему пылкостью и яростью кидает нож, попадая точно в середину портрета отца. У них есть только встречи, одна из которых навсегда поставит точку в жизни другого.

— С нетерпением буду ждать, отец.