Глава шестнадцатая. ⚜️👑«Наследница» 👑⚜️
(Десятое февраля, однатысяча пятесот двадцать третьего года, пограничные земли Миланского герцогства и Веницианской республики, лагерь Марчело да Серафино, подготовка к атаке на «Кёльнских мясников»).
- И так, синьоры, наш отряд преумножен до трёх сотен копий и арбалетов, пятьдесят конных воинов, двадцать восемь псов и загончих, а могло быть двадцать девять, но ты, рыжая морда, мне очень подгадил! - шутил Марчело, хлопая друга по плечу.
- У тебя одним псом меньше, но воином - больше, - отвечал рыжий, - заметь, за всё время пленения он ни разу не выкинул глупости, я ему доверяю и не держу на цепях.
- Жди, жди, пока он тебе нож в спину не засадит, - подал голос и Антонин, - он хитёр, как лис, держи его на виду, а не за спиной.
- Не о том речь держишь, Антонин, - прервал Серафино товарища, - сейчас мы должны думать о предстоящем сражении. Атака должна быть молнейносна и внезапна. Разделим отряд на три ударных группировки: Антонин - за тобой левый фланг, Мартино - ударишь с правого, я нанесу удар по центру кавалерией.
- Сила ландснехтов в железной дисциплине и подготовке. У них отменные стрелки и пикинеры, если построят баталию - атака захлебнёться.
- Ну, а если ты не дашь тем засранцам построить баталию, друг, - усмехался Марчело, - нагони на них такого страху своими псами, чтоб их хвалёные застрельщики гадили себе в штаны и бежали прямо на нас с перепуганными рожами, а дальше дело за нами.
- Слушаюсь, командор, - выструнился Антонин.
- Посты у них раставленны и меняются каждые несколько часов, - докладывал Мартино, - по два постовых, завсегда трезвые, что нам не на руку. Предлагаю на каждый пост выслать по три человека для их уничтожения. Время атаки - четверть часа после замены. Как только сторожевые будут ликвидированны, наши люди смогут пройти на исходные позиции.
- Добро, Мартино, умно мыслишь, после захвата ключевых позиций подавайте сигналы фонарями, но не раскройте себя. Ни каких труб и горнов, пока не вспыхнет ставка их предводителя - Ганса Одноокого. Он должен сгореть живьём! Без своего предводителя немцы может и не рассыпяться сразу, но их моральный дух мы подорвём.
- Для удачного исполнения задуманного я бы порекомендовал увесилить противника женщинами и вином, - цинично предложил Антонин, - в нашем лагере ведь есть беженки, десяток наберётся, пожертвуем ими ради благой цели.
- Чёрт побери, Антонин, ты сукин сын, подставляешь соотечественников под острие ножа, но чёрт побери тя, сие есть вынужденная мера для победы, - наливая вино товарищам, приговаривал Серафино, - только так мы сведём численный перевес врага на «нет», усыпим бдительность и ударим со всей яростию и да поможет Юпитер нам в нашем замысле.
- Хвала ему, - подняли бокалы наёмники.
- Теперь вот что: собирите тех девок и отправьте их обратно в деревню, если будут упираться - кончать на месте. Дайте им клячу и два больших бочёнка вина... Как от груди отнимаю младенца, вино вражине отдаю... Пусть они наплетут всякой ереси, что ходили в соседнее селение за вином по такой-то дороге, и если те дурни клюнут на их брехню и вышлют отряд за фуражем, я выслежу их в глуши и перееду своей конницей, а в полночь мы выйдем на захват деревни. На сегодня наш совет окончен. Отдыхайте, друзья, скоро вам силы пригодяться.
- Командор...
- Командор... - откланялись Мартино и Антонин. Сам Серафино зашел за ширму, где прибывала Чолито и её прислуга. Лисичка должна была в скором времени разрешиться бремени, потому была окруженна повитухами и лекарем.
- Как чувствует себя любовь моя?
- Синьор, Ваша жена в порядке, опасаться за её здоровье не стоит, - уверенно говорил лекарь Франческо, - а её ребёнок сегодня очень сильно толкался, думаю, он хочет уже вырваться из материнского чрева и увидить наш мир.
- Ну смотри, кудесник, ежели скончается мой наследник, или жена - шкуру с тебя сниму, высушу и сделаю переплёт по трактату: «Что не следует делать, чтобы синьор не гневался».
- Помилуйте, благодетель, - дрожал Франческо, - сделаю всё, что в моих силах. Я отработаю каждый дукат, что Ваша Светлость мне заплатил.
- Вот и славно, кудесник, оставьте нас все, я хочу уедениться с женой! - хлопнул в ладоши Серафино и вся прислуга покорно откланялась.
- Дорогая, - старый наёмник взял руку Ведьмочки, - прости, что не отвёз тебя в мои раскошные дворцы, что на берегу моря, а таскаю тебя с собой в походе. Я не могу тебя бросить, свет очей моих, моя путеводная звезда, знаешь, как мне было тоскно в компании шлюх, они как змеи - холодные и бездушные, им только чеканную монету дай, а любви они не дадут, пустота и мрак Аида на душе. И когда Юнонна мать послала мне тебя, тьма и пустота в моём сердце и душе улетучилась, жизнь обрела смысл, я не хочу умирать на поле брани, не взяв на руки плод своего семени.
Но Ведьмочка тяжело вздохнула и одёрнула руку:
- Ты мерзок, Марчело, твои слова - желчь в мои уши, ты обесчестил меня, унизил моего благоверного, осквернил моё чрево своим поганым семенем. Будь я такой же жестокой и цинничной как ты, я б вскрыла себе чрево, стекла кровью и неполучил бы ты наследника. Но я не язычница, а христианка, я не стану уподобляться животному хищнику и не убью невинного младенца, а вскормлю своим молоком и вложу в его сердце любовь и сострадание, а в ум - мудрость и благоразумие.
Марчело рассмеялся:
- Ты такая... правильная, что аж скучная. Нет, дорогая племянница, не монах мне нужен в наследники, и не скромная мышь; мне нужен воин, бестрашный и ловкий лихач, или же львица, сражающая тупых толстосумов, обводящая их вокруг пальца, как безвольных кукол, вот какие мне нужны наследники.
Чолито ужаснулась. Она понимала, что дядюшка Марчело не даст ей воспитывать детей, он низвёл её роль к очередному «иподрону» для выгула фалоса, он сделал её свиноматкой, от которой нужен только помёт отпрысков «чистой крови», он - настоящий безумец, для которых не сущетвует законов кроме тех, которые он сам задаёт!
Мерзостной желчью лились слова Марчело в уши Лисички, кислотной жижей они травили её сердце, она отвернула лицо, чтоб не смотреть в дьявольские глаза безумного родственника, но Марчело повернул её обратно:
- Не отворачивай взляд, моя принцесса, сие не есть прилично.
- Ты мне противен, дядя, ты - призреннейший из всех ублюдков, которых я видела. Только старый жрец, убивший мою подругу Какао, равен тебе в безобразии. Оставь меня в покое! - люто отвечала Чолито, но её слова только раззадорили Марчело, и он впился в уста племянницы. Нацеловавшись волю, он ехидно молвил:
- Чем больше противишься мне, тем труднее у тебя будет жизнь. Я устрою тебе такое, что и своей бесплодной женушке: заточу в одну из вилл и буду держать без права покинуть её. А когда мне будет тоскно я обязательно прийду к тебе...
Тут в ставку вошел один из караульных:
- Командор, мы видели всадника в плаще, на гнедом скакуне. Я послал в погоню за ним пять отборных бойцов, приказал брать его живым.
- Что ж, солдат, благодарю за бдительность. Передайте остальным: если тот чёртов шпион уйдёт - снимаемся с лагеря, перейдём на несколько милль южнее от старого места...
Таинственный всадник так и не был пойман, потому отряд «Чёрных Плащей» был вынужден передислоцироваться. К обозным телегам крепили еловые ветви для заметания следов, пехота строилась в колонны «шесть в ряд», а впереди шли всадники. После ночного перехода на десяток милль на сходке командиров командор «Чёрных Плащей» принял решение о скорейшем осуществении плана.
(Одинадцатое февраля, однатысяча пятисот двадцать третьего года, лагерь «Кёльнских Мясников» Ганса Одноокого):
Сторожевые увидели одинокую телегу, запряженную клячей, а на ней - сидевших девушек, кутавшихся в лахмотьях. Фельтфебель подал знак подчинённым и двое алебардистов подошли к телеге:
- Стоять, кто такие, что везёте*?
Напуганные итальнки ничего не могли ответить, так как не разумели немецкий. Но ландснехты уже сами принялись за обыск и в пару мгновений обнаружили огромные бочёнки:
- Что в бочках*?
- Фиц, они не понимают, проковыряй и узнаешь*, - предложил второй алебардист. Фиц проткнул бочку дагой и вмокнул палец в содержимое, которое струйкой потекло по крышке:
- Девки вино везут. Гайда их к нашим, вот веселье сегодня будет, Матиас, помоги*.
Фельтфебель тоже не возражал такому подарку судьбы, и даже сам Одноокий Ганс лично сцедил в свою кружку вина и залпом осушил её. Все с замиранием ждали, не свалится ли Одноокий с пеной у рта и не начнуться ли в того предсмертные агония и конвульсии:
- Хорошо вино! - проревел командор, швыряя кружку в стену над головами у схваченных девушек. - Разливать всем! Гуляем, братья! Эй, лучшую девку мне*!
Из группы пленниц выбрали красавицу с кариеми глазами и волосами цвета спелой пшеницы. На вид ей было не более семнадцати; уже как замужем года два была, да вот мужа и детё малое порубили немцы, когда заходили в деревеньку. Она единственная выжила.
Она не проронила ни слова, когда грубые солдафоны выдернули её и подвели к своему предводителю. Серым глазом разбойник оценивал красоту пленницы:
- Худощавая, как соломина, - криво усмехался наёмник, протягивая к ней огрубевшие руки. В миг он разорвал ляное плетье и провёл пальцами по девечьему телу. - Дрожишь, не бойся, Ганс в обиду не даст, он будет нежен, как родной отец... Гуляем братья*! - и подхватив пленницу на плечё, Ганс пошел к соседней комнате, а за его спиной началась сущая вакханалия: обезумевшие ландскнехты тянулись к разливающему вино, отталкивая товарищей, и хватали девушек.
- Братья, на всех не хватит сего вина - тащите то, что в погребах осталось*!
М-да, пятьсот голодных к вину мужчин - сила страшная, трудно обузданная. Но не знали они, что хитрый Марчело отраву в вино подлил, да такую, что не сразу убивает, а медленно и незаметно.
Рано ночь заволокла чёрным бархатом небесный свод, рассыпала звёзды и проложила дорогу для Селены и её лёгкой колесницы. Мороз усилился. Часовые подбрасывали в кострища больше хвороста, чтоб не окалеть от холода. Иглистый холод пробирал до костей, не спасали даже стёганные дублеты; часовые переминались с ноги на ногу, растирали руки, но лютый мороз продолжал издеваться над ними.
- Срань диабла, я замёрз*...
- Не один ты, критин*!
- Хочу тёплую баню, с девками и пивом*.
- Завались, бестолочь, и четверти часа на прошло, а ты ноешь, как побитый кабель*!
- Та пошел ты к чёрту, Йоган, сам тут небось рад стоять и мёрзнуть, пока остальные трахаются и гуляют*... - скривился нетерпеливый часовой.
- Слушай сюда, - Йоган схватил того за край кирассы и подтянул к себе, - завали пасть, или тебя до весны никто не найдёт, усёк, морда плешивая*?!
Тут морозный воздух рассекли два смертоносных болта и поразили неосторожных стражей. Те снопами попадали в снег, обогряя белоснежное покрывало аллой кровью.
На других постах «Чёрные Плащи» самолично перерезали часовых, да так искустно, что те не успели ничего предпринять.
- А ты хорош, Диего, - похвалил того Мартино, подойдя с остальными бойцами на исходные позиции, - возьми человек десять и подожги ставку Ганса.
Диего надменно хмыкнул, вытирая нож о плащ, и молча указал на людей, которых сочёл надёжными и умелыми в скыртых атаках. Как тени, они спустились в деревеньку с холмика, кошачьей поступью пробирались к ставке Одноокого Ганса, стараясь не попадаться на глаза неприятелю. У самого дома, где пребывала их цель, Диего поднял руку и его подчинённые остановились. Оливарес осмотрелся по сторонам: его внимание привлёк амбар и водяная мельница. Подозвав к себе двоих минёров, Диего указал им на замеченные цели, в которые следовало забросить горшочки с горючим. Минёры было не согласились, мол приказ - все шесть горшочков забросить Гансу, но Диего им пояснил:
- Здесь я командую, выполнять.
- Сукин сын, я тебя и из пекла достану, если меня разорвёт... - огрызнулся минёр и на пару с товарищем побежали к намеченным целям.
- Приготовиться, - приказал бывший капитан от кавалерии, - как только рванёт мельница и амбар бросайте в окна бомбы. Вы, двое, за мной - снимем охрану и подопрём все выходы.
- Ты слишком много командуешь, оруженосец...
- Я - офицер, я знаю, что делаю, выполнять, если хотите успешно закончить миссию и вернуться к своим пышногрудым «гаточкам».
Охранявшие вход в ставку ландскнехты были беспечно расслабленны, ведь они не ожидали вражеского «везита» сией ночью. А потому внезапный налёт Оливареса и «Плащей» для них был полностью неожиданным: итальянцы прокрались под окнами к порогу, выждали, когда стражники зазеваются, и, накинув на них плащи, закололи стилетами. Подобрав алебарды, они зделали из них засовы, и дверь заклякла намертво.
Вдруг в окнах амбара и мельницы показалось огненное зарево, а затем их стены задрожали, вылетили стёкла и сорвало кровлю чудовищным взрывом. От неожиданности такого взрыва минёры и сам Оливарес аж присели, а горящие осколки разлетелись по сторонам.
- Бросай бомбы! - закричал Диего бойцам, обнажая клинок, ведь на улицу начали выскакивать ошарашенные немцы, от которых придёться отбиваться. Пьяные и напуганные, но всё еще грозные противники, с численным преимуществом и огнестрелом. Две мины были заброшенны прямо в общий зал, где пировали наёмкики, ещё одна - в комнату Одноокого, последняя - на чердак, где было сухое сено. Ставка начала очень быстро заполняться угарным дымом и гореть. Отравленные ландскнехты не могли вырваться из ловушки: их рассудок был помутнён, тела - пораженны ядом и не слушались, они умирали от удушья и гари, кто-то згорал заживо, иные пытались спастись через окна, ибо у дверей началась давка, но, выскочив на улицу, они становились лёгкой добычей «Плащей». Итальянцы нещадно резали глотки и вспаривали животы беззащитным противникам. Сам Ганс выскочил в окно и с ходу вступил в схватку с «Плащами», отбиваясь от них гросс-мессером. Даже отравленным Одноокий твёрдо стоял на ногах, его руки крепко сжимали меч и сам воин дрался, как раненный вепрь против азартных гончих - яростно и безпощадно. Троих он изрубил на смерть, каждого - одним ударом, ещё одного ранил в плечё, заставив отступать, и тут ему Оливарес бросил вызов на бой:
- Ганс! Сразись со мной и ответь за свои грехи! Я не священник, но поисповедую тебя!
- Чёртов итальянец, - сплюнул Одноокий, - я тебя на куски порублю, и скормлю своим псам*!
Немец переложил на плечё гросс-мессер, а затем неспеша сунул на Диего, полностью уверен в превосходстве над противником. Диего держал на перевес «болонский меч» и тоже двигался на встречу Одноокому, готовясь к одному выпаду, который решит исход поединка. Ганс занёс над головой меч и обрушил его на противника, но Диего уклонился от страшного клинка ландскнехта и нанёс укол в грудь Ганса. Ландскнехт захрипел и сплюнул кровавый сгусток:
- Свинья*... - и рухнул на снег. Ещё несколько раз Одноокий дёргался и пытался подняться, но Смерть неумолимо забрала его чёрную душу в костлявые руку и унесла в недра преисподней.
- Жаль, что так внезапно всё оборвалось, - пнул труп Диего, - гори в аду, наёмник.
- Синьор, синьор, помо-гите... - послышался слабый голос из окна. Диего подбежал к онкну и помог вылезти той самой девушке, с кариеми глазами и волосами, цвета спелой пшеницы. Её тело было в ожогах, колосистые волосы обгорели, а сама она уже дышала на ладан.
- Добрый воин, доб-ейте... мен-я... из-бавте от мучений... Я знаю... мой наречённый и сынишка... уже ждут меня...
- Воля Ваша, синьора, - ответил Диего и без сомнений перерезал горлышко несчастной. Кариглазка не проронила ни единого вздоха и не выдала страха. Она лишь устремила взор в тёмное небо, и на её лице застыло умиротворение и спокойствие...
По обе стороны деревеньки зажглись по три ряда огненных полос.
«Лучники - залп!» - и сотни заженных стрел поднялись в небо, и огненным дождём обрушились на дома и толпы обезкураженных ландскнехтов. Вспыхнули пожары, началась паника в стане врага. Пьяные командиры не могли выстроить нетрезвых подчинённых в боевые порядки, или организовать команды для борьбы со стихией.
Со всех сторон ревели горны, созывавшие «Чёрных Плащей» на атаку. Бойцы Антонина и Мартино, с белыми бантами на плечах, уже с нетерпением ждали команды: «В атаку!» Шеренги были построены в четыре линии: первые - алебардисты и псари по краям, вторые пикинёры, затем мечники, и последние - арбалетчики и лучники. Сомкнутый строй и организованное построение - идеальная контрмера против численно превосходящего противника.
- Бойцы, в атаку!
- А-а-а!
После грозного клича с обоих сторон начали двигаться стены, ощетиненные длиннодревковым оружием. Идти было недалеко - командиры заняли выгодные позиции для быстрого и сокрушительного марша. «Кёльнские Мясники» попытались прорываться сквозь живую стену, обстреливая из мушкетов и отодвигая древка цвайхандрами, но одиночные беглые выстрелы были не слишком эфективны против залпов лучников, засипавших ландскнехтов десятками стрел.
Пока пехота зажимала противника с флангов, Диего с оставшимися бойцами выводил из строя немногочисленную артилерию «Мясников»: забивал в затравочные отверстия гвозди и снимал колёса.
- Испанец, какого чёрта пушки портишь?! Нам бы пригодились! - возмущались его помошники, на что Диего им отвечал:
- Что-то не припомню, что ваш отряд славится пушкарями. Гляди то, ещё своим в спины картечи всыпите...
- Ах ты вредитель! - похватались за мечи итальянцы, но Оливарес успел выхватить меч и заколол первого, кто атаковал его:
- Братья, не будем ссорится, пушки вам всё равно...
- Сюда! Враг возле пушек*! - диверсанты были застигнуты внезапно канонирами и пришлось дать бой. Оливарес предпочёл тактически отступить и раствориться среди горящих домов, когда потерял ещё несколько бойцов убитыми. Но и немцам досталось с лихвой, ведь они потеряли на четырёх бойцов больше.
В хаосе и неразберихе часть ландскнехтов бросились на утёк по замёрзшей реке, а другая часть вышла за пределы деревеньки и попыталась постртроить баталию: кто с чем успел выскочить, с тем и гаразд воевать, глубина баталии получилась в три шеренги неорганизованного сброда, которых назвать грозными ландснехтами язык бы не повернулся.
- Юпитер, наш отец, даруй нам победу, сокруши моих врагов и предай их забвению! - благословлял Марчело своих всадников, проезжая перед первой шеренгой. - Не бойтесь, мои воины, не бойтесь ничего, мы не умрём сегодня, Юпитер не допустит сего!
- Да-а! - кричали всадники, сотрясая копьями.
- Копья к бою.
- Копья к бою...
- Сокрушите проклятых немцев!
- Во имя Юпитера!
Марчело стал на острие атаки, оруженосцы подали ему армет и копьё. Позади него встали знаменосцы: по правую сторону - знамя Венеции, червлённый стяг с золотым львом Санта-Марко, держащего меч. Шесть полос с золотыми единорогами, державшими медальйоны с изображением льва и орла. Да, Марчело на своём знамени не пожелал иметь символ «Плотника, который не достиг цели, и умер самой позорной смертью», заменив кресты птицей Громовержца-покровителя. По левую сторону от него подняли знамя Юпитера Долихема - на червлённом полотнище, расшитого золотом, изображался сам Громовержец на священном быке в боевом облачении.
Кони фырчали и притоптывали, всадники предвкушали победу. Горнист протрубил трижды в рог, и конница тронулась с мест. Под личиной шлема да Серафино скрывал хищную ухмылку, глаза горели огнём, а нутро жаждало крови! Его воины были под стать командира - жестокие и безкомпромистные мясники, не рыцари, а наёмники, демоны, желавшие начать кровавую баню!
Ландскнехты были в ужасе, заслышав конский топот. Фельтфебели и лейтенаты в спешке пытались перестроить баталию: уплотнить строй пик и алебард, раставить стрелков так, чтобы залп был смертоносен, и атака «Плащей» захлебнулась. Но напуганные солдаты были плохо управляемы. В темени ночи они не могли оценить количество врагов, что вселяло в их сердца ужас и панику. Суеверные наёмники вооброжали, что сам сатана вышел из ада и ведёт демонские полчища на них.
- Не бежать! Стоять на смерть! Пусть даже если то все черти пекла сунут на нас, стоять и не двигаться! Ни на шаг! - выкрикивал молодой лейтенант, он чувствовал дрож в теле, но старался сохранить твёрдость голоса, чтоб товарищи верили в него, в его отвагу и презрение к смерти, и сами стали нерушимой преградой для вражеской конницы. Баталию поправили, стеснили строй, аркебузеры и мушкетёры начали перестройку, как тут воздух пронзил свист стрел и боевые порядки ландскнехтов были вновь порушены.
Марчело первым преломил копьё, проткнув молодого лейтенанта насквозь, от сильного удара о кирассу древко копья сломалось. Отбросив обломок, Марчело выхватил «болонский меч» и начал прорубливать проход сквозь порядки неприятеля, оставляя за собой тела поверженных врагов. Его воины следавали его примеру, и скоро баталия была рассеяна. Ландснехты бежали в панике обратно в горящую деревню, ибо кавалерия после таранного удара разделилась на две группы и отрезала пути отступления к лесу и реке. Но если можно бы было прорваться к реке через горящую деревеньку, где караулила неприятельская пехота, аки пауки...
Пока Марчело и его «Плащи» сеяли смерть во имя Юпитера, Чолито разрешалась от бремени. Няньки-повитухи носили горячую воду и полотенца, а старина Франческо раздавал им указания. Лисичка стонала и выла от ужасной боли, по её утомлёмнону лицу градом катился пот и слёзы, роды давались тяжело.
«Святая Дева Мария, не дай умереть мне, - стонала Чолито сквозь зубы, - сохрани жизнь и моему дитяти, о Матерь и Покровительница всех матерей, дай мне сил пережить очередные роды. Не оставь меня без Твоего покровительства, о Матерь Божья, молю бо тебя, Причистая...»
- Тужтесь сильнее, синьора, - приговаривал Лисичке Франческо, - он уже показывается головка, поднапрягитесь ещё немного, Вы - сильная женщина, сможете.
- А-а-а-а! - разнёсся душераздерающий крик по шатру.
- Ещё, ещё, ещё, не останавливайтесь... Вытерайте синьоре пот, курицы безмозглые, чего остолбенели, родов не принимали ранее?!
- А-а-а-а!!! А-а, а-а... А-а-а!!! Больно, мамочки, а-а...
«Чолито, моя верная супруга, жди меня, любимая, я обязательно вернусь. Сегодня смерть не возьмёт меня, йа-а-а!» - разил Диего врагов гросс-мессером поверженного им Одноокого. Немецкая сталь была прочна и гибкая, идеально вывереный баланс «режущего ножа» делал его удобным, а вес не утомлял руку. Врагов было ещё много, каждый боролся за жизнь с ярой жестокостью и жагой, расслабляться было рано...
- Слава Христу, у Вас девочка, синьора, - перезая пуповину, восклицал лекарь с великой радостью, - крепенькая, здоровенькая, слава Богу, я буду ещё жить. Синьора... синьора, очнитесь!
Чолито была без сознания. Лекарь в страхе поднёс к её лицу медное зеркальце - оно запотело, Чолито жива. Но после тяжелых родов она была не в силах открыть глаза.
- Кормилицу детёнку, живо! - распорядился лекарь, закутывая маленькое розовое тельце в атлас...
«Сестра, я умерла?» - спрашивала Ведьмочка Франческу, стоявшую подле неё.
«Нет, - отвечала Каштанчик, не открывая уст, - ты сладко спишь, сестрёнка, а твоего ребёнка кормит какая-то женщина. Дядюшка, конечно, ещё тот мразотник, но о кормилице позаботился...»
«Слава Богу, что всё обошлось, - всхлипнула Чолито, - пускай, дитя и не от Диего, но отказаться от него - от своей плоти и крови, - я не могу...»
«Правильно, сестрёнка, правильно...» - гладила Каштанчик вспотевшую макушку Лисички. Её прикосновения были мягкие и успокающие.
«Как думаешь, Ческа, а Диего приймет мою малышку?» - голос Ведьмочки был тревожен и выражал беспокойство.
«Думаю, благородный дон Оливарес не отвергнет дитя. Оно ведь невиновато, что было зачато злодеем, взявшим тебя силой, сестрёнка. И ты невиновата, что так случилось: ты - жертва жестоких обстоятельств, не кори себя за случившейся, сие уже в прошлом. Будь сильной сейчас, будь сильной в будующем, ради себя, ради благоверного, ради детей. Пора прощаться, сестрёнка. Помни - я всегда рядом с тобой, навеки...»
Каштанчик поцеловала в щёчку плачущую Лисичку и безшумно отошла к выходу шатра. Помахав на прощание, призрак растворился в ночной темени, только белая дымка оставалась на её месте пару мгновений. А Чолито смогла открыть мокрые от слёз глаза. Она положила на щёчку пальчики и тихо молвила:
- Я знаю, сестрёнка...
Осмотревшись по сторонам, рыжеволосая увидила кормилицу за работой и окликнула ту:
- Эй, женщина, дай-ка мне мою крошку...
- Как изволите, синьора, - ответила кормилица, предавая дитя матери. Ведьмочка оголила правую грудь и приложила к ней новорожденного младенчика. Малышка сразу учуяла материнский запах и инстинктивно присосалась к источнику пищи. В который раз Ведьмочка умилялась маленьким ангелочком, которому она дала жизнь и вытирала слёзы радости...
Воины Марчело ликовали - враг был разбит на голову, потери же самих кондатьеров были незначительные. Немногие «Мясники» смогли уйти от их возмездия, те кто убежали - жалкие останки и позорное пятно на репутации ландскнехтов. Их хвалёные застрельщики так и не проявили себя должным образом, миф о их непобедимости разрушен и сожжен, как и сама деревенька. После такого поражения «Кёльнские Мясники» уже ни когда не смогут собраться вновь под своими знамёнами - они тоже были поглощенны огнём.
Командор распорядился пехотинцам собирать оружие убитых, а сам с кавалерией и боевыми товарищами, - Антонином и Мартино, - вернулся в лагерь. За старшего смотрящего за сборщиками трофеев был поставлен барон Оливарес, по рекомендации рыжего синьора:
- Диего достойно проявил себя в бою, не выдал наших бойцов и убил Одноокого, - отдавая командору гросс-мессер Ганса, молвил Мартино, - ему можно доверить должность надсмотрщика.
- Ты прост, как медная монета, - скептично отвечал Марчело, - сия испанская псина может притворяться лояльной к нам, исполнять наши приказы, лишь бы добиться повышения и сблизиться с нами, а затем прирезать нас.
- Марчело, полно тебе дрожать от вида того побитого пса, - подал слово Антонин, - что он сможет сделать против трёх сотен наших бойцов? Даже если он дотянется к одному из нас, сие будет последнее, что он сделает в своей жалкой жизни.
Марчело недоверчиво посмотрел на товарищей:
- Слишком вы беспечные, братья.
- Мы ведь не насиловали его жену в каплице, у него нет на нас зуба, - хмыкнул Антонин, - а ты боишься его мести.
- Заткнись, если не хочешь, чтоб твоя бошка раскололась, как дыня! - грозно прикрикнул на того Серафино и подъехал к стоявшему неподалёку барону:
- Мне мои товарищи мыслишку подкинули - повысить тебя до надсмотрщика за трофеми, хотя у меня есть более доверенные люди, но ты всё таки проявил себя, потому я жалую тебе сию должность.
Диего молча поклонился в знак признательности. Марчело с лютью глядел на спокойное лицо барона, тёмное нутро подсказывало старому наёмнику, что не просто так Диего такой исправный из себя. Он резко повернул коня и поехал в лагерь, уводя кавалерию. А Диего вложил в ножны меч и принялся муштровать пеших для сбора оружия...
Неспеша подымалось Солнце, окрашивая тёмное небо в багряницу и злато, Селена уступала место Гелеосу, бледные звёзды затмевались в его ярких лучах. Кавалерия да Серафино въезжала в лагерь, где их ждали утомлённые ожиданием «гаточки» и оруженосцы. А самого предводителя встречал лекарь с радостными новостями:
- Хвала Всевышнему, благодетель, Вы вернулись, я рад сообщить Вашей Светлости, что Ваша жена разрешилась от бремени и у Вас родилась девочка!
Марчело отбросил тяжёлый шлем оруженосцу и схватил за плечё лекаря:
- Как ты сказал?! Девочка?! У меня родилась девочка?! - неверил он своим ушам. - О Юнонна, мать матерей и Юпитер отец наш! Вы благосклонны к вашему сыну и послали мне наследницу!!! - старый наёмник смеялся и плакал одновременно. - Как моя жена?
- Слава Богу, она жива, несмотря на тяжелые роды, Мать Мадонна сохранила её в целости. Она спала, и я не рекомендую её тревожить.
- Я должен её увидеть, и не смей мне перечить кудесник: даже если она спит, я всё равно должен её увидеть!
Марчело оттолкнул в сторону лекаря и поспешил в свой шатёр. Чолито как раз качала малышку, которая улыбалась во сне, наверное ей снились маленькие ангелочки и играли с ней. Но как только Марчело переступил порог шатра, малютка начала плакать. Старый воин с шумом снял перчатки и бросил их на пол. Он резко отодвинул ширму и обратил властный взор на испуганную «жену»:
- Юнонна-мать, а старый кудесник не врал! - Серафино опустился на колени подле Чолито, и та отодвинулась от него подальше в сторону. - Какая маленькая и красивая, дай мне посмотреть на плод моего семени.
Лисичка, с испугом на лице, отрицательно махнула головой:
- Нет, дядя, не дам тебе мою дочь, поколе не смоешь кровавый смрад с рук.
- Чолито, кажеться, ты забываешь, что дочь не только твоя... - угрожающе произнёс Марчело, протягивая к ней руки. - Я дал тебе семя, от которого ты понесла. Я берёг тебя, чтобы плод не пострадал, и теперь, как добрый сеятель, я хочу видеть плод своего труда.
- Так говоришь, будто сам выносил мою малышку, терпел боль и неудобства, сам родил её и испытал боль, равную всем сломанным костям, - защищалась Лисичка, но тут дядюшка выхватил чикуэнду и приставил острие к нёбу племянницы:
- Я же ясно выразился - дай мне мою дочь! Или я вырежу твой поганый язык, чтоб меньше болтала всякой ереси, отсеку твои кривые руки и ноги до локтей и колен, отправлю в заточение в одну из вилл и буду приходить к тебе, когда мне будет нужен очередной наследник... Живо отдай мне ребёнка! - прикрикнул язычник на «супругу», и та, дрожа и плача, протянула ему плачущее дитя. Зверь ехидно ухмыльнулся и убрал кинжал в ножны:
- Моя девочка... - приговаривал нелюдь, беря дитя в свои кровавые руки. - Наследница моих сокровищь, когда Юпитер заберёт меня в свои чертоги, ты будешь хозяйкой всех моих состояний, а не твоя мамаша, - тут Марчело постарался влить побольше язвительного яду, чтоб причинить Ведьмочке боли. - Ты будешь герцогиней Светлейшей Республики, мы потесним с тобой весь Великий совет Венеции: Барбариго, Контарини, Корнер, Дандоло, Джустиниан, Лоредан, Морозини, Пизани, Тьеполо, Вендрамин - все померкнут и падут перед твоим величием, будут ползать перед тобой и лобызать твои ножки. Мы упраздним республику, мы создадим королевство, и ты будешь королевой! Все падут перед тобой! - восхищённо произносил старый безумец, подняв над собой дитя. Чолито потянулась к нему забрать девочку, но старик грубо оттолкнул её:
- Я должен её представить моим воинам, пусть они разделят радость победы со мной!.. А знаешь, я, пожалуй, поручу кормилицам сегодня за Каталиной присмотреть, ты наказана за строптивость.
- Пожалуйста, дядюшка, верни мне её... - всхлипывала Ведьмочка, колотя по одеялу кулаками. Но нечестивец был не приклонен и направился к выходу.
- Дядюшка, - крикнула разбитая женщина в догонку тирану, тот остановился, но не обернулся:
- Что, любимая?
- Почему решил назвать нашу дочь Каталиной? - со всхлипами вопрошала Чолито. Дядя Марчело призадумался:
- Я не могу забыть мою любимою «гатточку» Католину, она часто мне сниться в непристойных снах... Ха-га, а почему бы собственно, и нет: назвать дитя именем бывшей любовницы, которую сам и подстрелил, как утку?! - засмеялся Марчело и вышел вон. А раздавленная горем Лисичка осталась одна, она уткнулась лицом в подушку и горько плакала. Она ненавидела изувера дядюшку, его прислугу, «Плащей», его шатёр. Она проклинала тот день, когда помыслила просить у него помощи, не зная, какой ублюдок на самом деле Марчело. Она винила себя за всё: слабость духа, помысл приехать в Италию, беспомощность перед сильными мира сего. Она была убита горем и тоскою за Изабеллой, своей первиницей, не зная, что с ней случилось на корабле пиратов.
А Марчело вещал ораторским слогом перед сворой наёмников:
- Сотни жизней и реки крови были пренесены богам в жертву за нашу победу и рождение новой жизни! Сегодня я стал победителем дважды: я разгромил проклятых немцев, низверг их в самые глубины тартара, где пребывают титаны, и я стал отцом будующей королевы Венеции - Католины Белуччи! Она, - вновь детское тельце было поднято над головой на всеобщее обозрение, - наш символ победы, дитя чистой крови, достойнейшая из всех стать нашей предводительницей!
- Да-а! - дружно закричали вояки, содрогая оружием, пугая маленькую девочку.
- Присягните все на верность новой владычице Венеции, низпосланной Юнонной и Громовержцем!
- Клянёмся верой и правдой служить королеве Католине, отдать за неё жизнь, если она пожелает, и возвести на трон! - став на колени, произнесли заговорщики.
«Ох, Господи Иисусе, не кончется твоя авантюра добром, о безумный воин, но много жизней сгубишь зазря, если не отступишь от задуманного...» - вздохнул Франческо, поправляя чепец.
К десяти часам перед полуднем в лагерь возвратились пехотинцы с трофеями. Тащили всё: броню, мечи, кинжалы, мушкеты, что не сгорели в пожаре и всё, что могло пригодиться для укомплектования отряда и новых квиритов.
Диего шел во главе колонны и чувствовал на себе недобрые взгляды подчинённых. Но ему было всё равно на них. После того, как его добрую супругу обесчестили на его глазах, он стал почти ко всему безразличен и редко проявлял эмоции. За безразличием и чёрствостью барон скрывал боль обиды и утраты любимого человека. Он жаждал праведного суда над преступником и изувером, и терпеливо ждал, когда такой шанс ему выпадет.
В лагере его встретил Мартино и протянул кубок вина:
- Пей, воин, ты заслужил.
- Благодарю, - сухо ответил Диего и осушил кубок.
- Пойдём со мной, командор хочет видеть тебя.
- Неужели? Хочет убить меня за вредительство? - язвил Диего.
- Нет, не убивать он тебя будет, он приказывает всем присягать его новорождённой дочери на верность.
Смешанные чувства бурлили внутри барона: обида за то, что Чолито родила не его дитя, гнев - почему ребёнок ещё жив, а не подох, жажда мести упырю, который посмел сотворить бесчестие его благоверной супруге.
- С чего вдруг я должен какому-то выпердышу приносить клятвы верности, аки вассал сюзерену? - недовольно отбросил кубок барон и его взор стал хмурым. - Нет, не буду я никому присягать, я уже дал присягу Испанской Короне, от неё неотступлю.
- Взять его! - хлопнул в ладоши рыжий, и пара «Плащей» подхватили за руки строптивого юношу. - Ты обязан мне жизнью, мальчишка, я тебя вытащил из дерьма, уготованное тебе Марчело. Я пекусь о твоей шкуре, а ты тут бунтуешь. На...
Мартино ударил Диего в солнечное сплетение, от чего барон тяжело задышал и согнулся.
- Ух ты, а моему оруженосцу поплохело, - зубоскалил рыжий, - потащили его к Марчело, а то он на ногах не стоит.
Для верности Мартино ещё раз ударил Диего меж рёбер, и только тогда его потащили в ставку главнокомандущего.
- О, мой бывший пёс пришел принести клятву верности моей наследнице, - зубоскалил Марчело при виде Диего, - а что тебя под руки тащат? Ноги не держат? Устал за ночь бегать меж огней? А, ха-га. На колени, пёс...
Стражи силком поставили на колени упиравшегося барона и подняли его голову за волосы. Диего волком смотрел на нахального изувера, возседавшего на дорогом стуле, аки цезарь на престоле, только без короны, или лаврового венца. Чем грузнее сопел Диего, тем ярче становился оскал Марчело.
- Клянись, или умрёшь. А знаешь, кто будет за тобой плакать - твоя благоверная, она сейчас за ширмой валяется и плачет от радости, что её дочь станет королевой Венеции. А если я тебя убью - она будет горевать за тобой, сокрушаться, ломать пальцы и рвать волосы на себе, сего ей желаешь? - укоризненно смотрел Марчело на пленника. Диего был на распутье выбора: предать Короля, которому присягал на верность, или обречь жену на долгие страдания, но ведь он обещался ей перед Богом и падре, что будет верен ей до конца жизни. А ещё плачущий ребёнок на руках у изувера рвал ему сердце. Перед глазами тот самый день, час и миг, когда его дочь отняли нечестивцы-сарацины, она ведь тоже так плакала. Диего решился закончить сию бесчестную комедию:
- Я присягаю на верность...
- Принцессе Католине...
- Принцессе Католине...
- Клянёшься быть её верным мечём...
- Клянусь быть её верным мечём...
- Отдать свою жизнь за неё, если потребуется...
- Отдать за неё жизнь, если потребуется...
- Хранить её честь...
- Хранить её честь...
- И воспевать хвалу Юпитеру и Юнонне, благословивших её рождение... - закончил Марчело издевательскую речь, но Диего не стал ему вторить:
- Не буду славить я языческих богов, только Христа славлю и возношу Ему благодарения, - твёрдо ответил воин, подымаясь с колен. Марчело недовольно окинул его призрительным взглядом, но заставлять вновь воспеть хвалу идолам не стал:
- Как говорят: «раб под стать господину». Ладно, пусть будет Иисус твоим патроном, а я - дитя Юпитера, я - его молния, карающая врагов, а ты - раб Божий, раб, понимаешь, раб - прогибаешь спину и работаешь за похлёбку. Целуй ножку принцессы, РАБ.
Диего подошел и поцеловал крошечную пяточку Католины, после чего Марчело прекратил богомерзкую комедию, и как обещал «жене» отдал Католину кормилице, а Ведьмочке запретил даже подходить к ней.
Диего вытолкали из ставки, где его поджидал Мартино:
- Переломилась спина, а может ноги не держат уже после поклона принцессе?
Барон ничего не отвечал, только по-волчьи глянул на патрона.
- Пойдём, Диего, выпьем вина, трахнем пару «гатточек», пора тебе расшевелить свой «меч», покуда он у тебя совсем не усох, - подшучивал рыжий над бароном, - есть у меня к тебе разговор, только между нами, я могу доверять тебе?
- Вы мне доверили оружие, и я Вас не убил, патрон, - отвечал Оливарес с некиим безразличием, - так почему вдруг теперь недоверие ко мне появилось?
- Я могу доверить клинок, если сочту человека надёжным, но вот слова и мысли - тут нужно ещё раз убедиться в надёжности кадра.
- Считаете, что я побегу рассказывать Марчело о Ваших замыслах, за кого Вы меня принимаете? - гневно спросил барон, но рыжий лис сразу же охладил его пылкость:
- Тише, друг, не так громко, пойдём ко мне в шатёр, там всё и расскажу...