Свобода - состояние ума
"У меня есть мечта, что придет день, когда наша нация воспрянет и доживет до истинного смысла своего девиза: «Мы считаем очевидным, что все люди созданы равными».
У меня есть мечта, что на красных холмах Джорджии настанет день, когда сыновья бывших рабов и сыновья бывших рабовладельцев смогут сесть вместе за столом братства.
У меня есть мечта, что настанет день, когда даже штат Миссисипи, пустынный штат, который изнемогает от напряжения несправедливости и угнетения, станет оазисом свободы и справедливости.
У меня есть мечта, что настанет день, когда четверо моих детей будут жить в стране, где о них будут судить не по цвету их кожи, а по тому, что они за люди.
У меня есть мечта сегодня.
У меня есть мечта, что настанет день, когда в штате Алабама, губернатор которого ныне заявляет о вмешательстве во внутренние дела штата и непризнании действия на территории штата принятых Конгрессом законов, будут созданы условия, при которых маленькие черные мальчики и девочки смогут взяться за руки с маленькими белыми мальчиками и девочками и идти вместе, как братья и сестры.
У меня есть мечта сегодня.
У меня есть мечта, что настанет день, когда все низины поднимутся, все холмы и горы опустятся, неровные местности станут равнинами, искривленные места станут прямыми, величие Господа явится перед нами и все смертные вместе удостоверятся в этом.
Такова наша надежда. Это вера, с которой я возвращаюсь на Юг."
Мартин Лютер Кинг.
Я прекрасно помню свои юношеские годы. Всем нам известно, что эти годы - самые прекрасные. Их называют "лучшими" годами наших жизней. Людей, совершавших поганые поступки, как-то связанные с нашей юностью, мы мысленно казним, ведь никто не хочет, чтобы кто-то запятнал его "лучшие" годы. Никто. Этого не хотят, как белые, так и чёрные. С этим уже пора свыкнуться. Но переворот случился гораздо позже, так что культура успела наглотаться грязи, более чем. Утрируя, мы были отребьем, несмотря на то, что были чёрные, которые своим умом затьмили бы любого белого, были чёрные, которые талантами не уступали хваленым белым художникам и музыкантам, были великие чёрные. Были, есть и будут.
Наверняка вам всем известно, что нас, чёрных, от белых отличает лишь одно - наличие избыточного количества меланина в коже. За это нас судят?
Но худшее мне удостоилось видеть еще ребёнком. Я жил в типичном чёрном квартале. Конец тех самых тридцатых с всепоглощающим джазом и началом тотальных изменений. Мне тогда было чуть больше десяти лет и я как никогда раньше был повернут на справедливости. Буквально каждый день я видел как белые как-то шпыняют, унижают чёрных, безнаказанно угрожают и запугивают, указывают на неблагополучие и ограниченность в правах. Эти расистские замашки должны были исчезнуть. Я думал об этом уже тогда.
Вечером я гулял с другом детства по городу. Родители об этом не знали, а если б узнали, точно упали бы в обморок. Представьте себе, двое чёрных мальчишек в не самой приличной одежде разгуливают по жестокому ночному городу, где взрослые белые дяденьки и тетеньки могут запросто наплевать им в лица. И это самое слабое, что окружающие могли нам сделать. Уж расизм тогда процветал, это понятно. Между белыми и черными тогда была огромная зияющая пропасть, с одной стороны которой процветало благополучие, а с другой - нищета и унижение. Но город был безумно красив, несмотря на обилие насилия. Мерцающие огоньки в больших зданиях так напоминали звезды, будто упавшие на землю. А я любил звезды. Любил космос. Он, наверное, красивый. Длинные и широкие улицы служили буянию ароматов. Все эти прилавки, разные кафе и рестораны зазывали к себе голодных клиентов, а уличные артисты радовали дешевыми фокусами. Казалось бы, все прекрасно, ярко, интересно и забавно. Но косые взгляды, а то и искривлённые физиономии выглядели для меня проблематично. Это все портило, абсолютно все. Поэтому с другом мы больше ошивались в таких местах, где людей почти не было. Но в тёмных закоулках город уже не казался таким красочным и искрящимся. Естественно ты не сможешь ничем наслаждаться на все сто, пока душу твою гложит отчаяние и откровенная ущемленность.
В одном из закоулков мы проводили много времени. Очень много. Вид из чопорных серебряных баков, расположенных по обе стороны стен из красного кирпича, сразу рядом с металлическими сливочными трубами, открывался на раскрытую, как на ладонях, большую центральную улицу, от которой и исходило все веселье, весь колорит небольшого города. Мы чистили крышки баков, стелили на них что-либо и наблюдали за бурной жизнью вне мирового гнобления. Хоть местечко было и грязное, скажем так, это была мусорка. Да, все, что там было, - это железные мусорные баки, грязная, пошарпанная плитка, трубы для слива воды и выходящие избитые окна по обе стороны. Все это так напоминало мне душу белого, который намеревался унижать всякого, кто в общественном плане ниже него. Мы сидели там по ночам, потому что ни я, ни мой друг и никто из чернокожих ребятишек не намеревался попасть в центр днём, при свете которого никак не скрыться от необоснованного, острого осуждения. Мы выходили лишь когда наступала темнота, как крысы, а все потому, что кем-то овладевала злоба при виде наших невинных лиц.
Однажды мы, как всегда, с невеликим трудом улизнули из своих старых домов. Палящая ночь тогда была особенной. Полнолуние. Все было освещено, все улицы и переулки, все дворы и закоулки. Наш любимый не был исключением. Хотя странно называть его любимым, потому что мы были вынуждены там находится и это хоть и приносило нам некое удовольствие, мы все время хотели гулять по городу, как все нормальные люди, без упреков в спину и указаний на наши внешние данные.
Оставаясь кое-как незамеченными, мы добрались до пункта назначения и уже было начали наслаждаться огоньками, мерцающими вдали, гулкими песнями в исполнении уличных музыкантов, которые, точно хорьки, попрошайничали у прохожих, дабы банально купить еды и прожить ещё пару дней, но мой взор, устремленный на непревзойденное небесное деяние, заметил кого-то смотрящего на нас на втором этаже одного из зданий. Я подозревающим прищуром вонзил взгляд в этого человека, в надежде на то, что это не белый, который сейчас пальнет в нас бутылкой из-под молока или виски. Я ошибся. Это была маленькая девица. Чернокожая девица. В маленьком окне я видел мягкое отражение полной луны. Я, конечно, пришёл в дикое замешательство, потому что в центре города негры не жили, для нас был отведен целый квартал и, несмотря на то, что ограничением своих прав я был недоволен уже тогда, это казалось мне нормальным, это казалось мне в порядке вещей, потому что мне талдычили это с ранних лет. Мама говорила мне: мы не хуже, мы слабее, но и это поправимо. Я был уверен, что это какая-то ошибка, когда увидел чёрную девочку, апатично смотрящую на нас, двух беглецов от жестокого общества, находясь в неплохой центральной постройке. Она просто стояла и ничего не делала. Стояла и без какого-либо смущения смотрела просто в наши испуганные тёмные глаза. Одежда на ней была странно испачкана, хотя из-за небольших размеров окна и приличной высоты я видел лишь пышные светло-голубые воланы на ее плечах, усыпанные странными темными пятнами. Темно-каштановые волосы её были чуть взъерошены, но это, скорее, указывало на детскую небрежность, нежели на что-то страшное. Её взгляд говорил мне о чем-то. Я все пытался понять, о чем именно, разгадать шифр взмаха её ресниц или увидеть таиный код в её больших белых глазницах, окутанных каким-то не то страхом, не то отчаянием, не детским переживанием или страждущим желанием. К тому же она была буквально в клетке, потому что на окне том висела металлическая чёрная решетка с редкими, тонкими прутьями, но и через нее выбраться было бы невозможно. Мне почему-то не было её жаль, я лишь как-то удивился, как-то странно удивился, до какой-то непонятной дрожи в коленях.
Затем произошло следующее: кто-то отозвался в закоулок. Кто-то стал громко кричать: "- Эй, негритята, не хотите почистить мне обувку?" Это был какой-то упитый в усмерть белый мужчина с чемоданом или сумкой, этого я уже толком не помню. Мы мигом повернули головы, дабы разведать, что это за человек. Затем так же быстро я обратно кинул взгляд на решетированное окно, в котором увидел девочку, но её уже не было. Испуганные и удивленные, мы пробежали мимо него и помчались домой. Что не говорите, а мы были детьми, живущими в постоянном страхе, постоянной отсрочке перед унижениями.
Общество не воспринимает тебя, если ты другого цвета, другой ориентации, с другими религиозными, политическими и моральными убеждениями. Всегда побеждает большинство, мысли которого заполняет пропаганда и давление со стороны манипулятора. Кукловод говорит им что-то и те покорно выполняют свою миссию. На этот раз кукловодом была история. Она сыграла злую шутку с нашим народом. Каждый хоть раз, да обидит того, кто "не прав".
Следующие дни я провёл будто под действием каких-то пьянящих веществ. Мне казалось, что я чего-то не увидел, не доглядел, не розгадал. Та странная чёрная девочка не шла мне с головы. Теперь, вспоминая её взгляд, меня охватывала тревога. Я стал волноваться и думать. Много думать.
Потом я решил немного подзаработать. Взялся за продажу газет. Многие дети, нуждающиеся в деньгах, тогда этим занимались. Но в основном, конечно, белокожие, потому что далеко не каждый покупал газету у негра. Времена были чёрные, как бы смешно это ни звучало. Родители и об этом не знали. Не сказать, что они не досматривали за мной или не воспитывали. Это совсем не так. Просто я всегда хотел свободы, хотел распоряжаться своей жизнью собственноручно, без чьего-либо участия, поэтому, чего греха таить, нагло врал им, что иду гулять в парк в чёрном квартале или что иду в гости к другу, а когда они звонили ему, тот подтверждал моё присутствие, придумывал всякие отмазки, из-за которых я не могу подойти к телефону, в то время, когда я, скрывая своё истинное лицо за большой клетчатой кепкой, раздавал всем известные дешевые газеты. И тогда я из любопытства решил сходить все к тому же закоулку. Меня все ещё не отпускала незримая тревога. Но там никого не было. Он был все таким же грязным и серым. С одной стороны вид на бетонное ограждение от последующих домов, с другой - на кипящую городскую жизнь, в которой волей-неволей гибнули чёрные киты. Я ушёл. Но день за днём возвращался. Меня никак не оставляли сомнения. Ещё будучи ребёнком, мне хотелось помогать. И я чувствовал, что эта девочка нуждается в моей помощи. Все это было слишком странно. Для меня было абсурдом то, что она там жила. Я ни в коем случае не завидовал ей, мне было дико страшно за неё.
В сравнении с прошедшими веками мы, афроамериканцы, конечно, жили припеваючи. Мы могли учиться, жить себе поотдаль от белых, работать все той же прислугой. Но ведь мы двигались в будущее. Многое изобреталось, многое менялось, многое улучшалось. Вместе с постройкой городов, нужно строить и общество. Такое же крепкое общество, которое простоит столетиями и не будет рушиться из-за прикосновений или мелкого дождя. Мы пока не были таким обществом. То и дело под снос уходили красивые, сильные постройки, лишь потому, что они отличались.
Через недельку другую, ближе к вечеру я со своим лучшим другом опять мотался по городу. В тот раз мы с некой опаской гуляли вдоль улиц, вместо того, чтобы сидеть на одном месте. Улицы искрились. Днём там бывало много нищих, больных, беспомощных, безработных, которые просили денег у прохожих. Их было очень много, даже слишком. Я все думал, куда смотрит правительство. Появлялись ли у вас такие мысли в детстве? Странно, но я был обеспокоен. Меня вечно что-то тревожило. Возможно, это даже было проблемой. Вечером все было совсем иначе. Окружение снова играло красками, будто проблем совсем нет, будто они отрастили крылья и мигом упорхали из этого богом забытого города. В такие моменты я был счастлив. Но к сожалению, длилось это недолго. По крайней мере, пока кто-то снова не кривился и не бранил при виде нас. В тот вечер мы каким-то дивным случаем проходили мимо круглосуточных базарных лавок с различными продуктами. Я вновь встал в ступор, когда в витрине одной из лавок увидел ту самую девочку. Она все так же горько смотрела на меня, скрывая что-то необъяснимо неприятное. Медвежьей хваткой за руку её держал какой-то броско наряженый белый мужчина, паралелльно делая заказ у продавца. Она уже не выглядела так неопрятно, напротив, - чистое новое платье и аккуратная дамская прическа. Но глаза её совсем не изменились. Они были полны тем же посланием, которое я все никак не мог разгадать. Я ссылался на своё бурное воображение и успокаивал себя мыслью о том, что у этой девочки хорошая семья, с ней все нормально. Несмотря на это, дикие чувства меня не покидали, да и мужчина тот не вызывал никакого доверия. Тем не менее, я отвернулся от неё. Отвернулся и зашагал дальше, на встречу новым приключениям.
Позже я уже жалел об этом, потому что ко мне вернулась моя совесть, которая в то время, наверное, дремала, и любопытство. Нечеловеческое любопытство. Я повернул своего друга, когда мы уже дошли до парка у наших домов. Мы уже собирались расходиться, потому что этот вечер был прохладным и сумрачным, совсем не до веселья. Я чувствовал, что здесь что-то не то. Что происходит что-то странное. Что это необычная девочка. Мы ведь иногда замечаем тонкие детали, которые символизируют всю ситуацию. Вот, например, мы видим хобот и сразу становится понятно, что это слон, так же и в этот раз - я увидел страх, стало быть и он является частью чего-то большего.
Ступи мы только пару шагов на путь праведный, как исподтишка за шиворот нас поймала родительница моего лучшего друга. Это спутало все наши карты. Я жутко испугался, потому что имел добрую возможность получить от родителей за неразрешенные вечерние прогулки. Она схватила его за ухо, а меня за руку и потащила в их дом. Оттуда позвонила моим родителям и те пришли меня забирать. Это был достаточно громкий скандал. Наши соседи в ту ночь уж точно не спали, а со стаканами у стен вслушивались в крики за стенами. Мать пыталась защитить меня, а отец невозмутимо вопил о том, что в современном мире все не так гладко, что в нем полно кочек, из-за которых и жизни можно лишиться. Я стал думать, что эти кочки нужно выровнять. Он кричал: "- Ты же знаешь, кто мы. И тем более знаешь, как к таким, как мы, относятся." А ещё я рос в исконно религиозной семье, так что непослушание в ней приравнивалось к бесовщине. Я тогда жутко обиделся. Сам на себя обиделся. Приняв все к сведению и жалобно попросив извинений, я лег спать, все думая о том, что, возможно, я кого-то не спас, проигнорировал. Только самого себя интересовал один вопрос: не спас от чего?
Спустя какое-то время, отбыв достойное наказание в виде домашнего ареста, я снова пустился в те же дела, только в этот раз подметил необходимость быть осторожнее и острее на взор, сновать шустрее.
В день, когда в очередной раз я решил нарушить запреты родителей, я был один. Друга моего наказали так, что у него пропала всякая охота ещё раз получить от мамаши. Сбежать из дома мне снова не составило никакого труда, ибо комната моя находилась на первом этаже. Я мигом прошмыгнул мимо взрослых под покровом ночи, заслоняя лицо все той же клетчатой кепкой. Даже на нашей захудалой улочке было много народу и все пытались веселиться, хоть и не у многих выходило. Как можно быстрее я добежал до центральной улицы, где было самое большое скопление счастливого народу, при этом оставаясь неброским. Самое печальное то, что в тот день в городе проходил праздник и мой друг не смог взглянуть на него даже одним глазком. По широкой центральной улице проезжали красочные платформы, созданные, как профессионалами, так и аматорами. Для меня там было очень опасно. Было много пьяных людей, которые были не прочь ударить под дых маленькому настырному негритенку. Я принял решение вернуться на наше постоянное место, в которое уже давненько не заглядывал, и оттуда наблюдать за парадом. С неким трудом я пролез сквозь толпы горожан и добрался до пункта назначения, но к сожалению, там было очень много грязных бродяг, из-за которых у меня совсем не было охоты там оставаться. Нужно было искать другое место, а это дело достаточно сложное, потому что во время праздника город кишил желающими повеселиться, посмотреть на парад и, может, над кем-то поглумиться.
А вот на песчаном пустыре, находившемся на небольшом зеленом холме, никого не было. Сам холм был расположен в идеальном месте для наблюдения за происходящим. Я даже тогда удивился, что никто не выбрал его для спокойного празднования. Конечно, никому ведь не нужно спокойное празднование, всем бы шума, да драк. Мигом взобравшись на пустырь, я обнаружил, что оттуда открывается неимоверный вид, охватывающий сразу несколько улиц, включая центральную. Шествие по широченной улице направлялось к реке, за ним плелись поддавшие горожани. А дальше, на соседних улочках, в соседних заведениях преобладала пустота. Будто всему городу было необходимо поглазеть на людишек в костюмах и ряженые тачки. На небе я заметил небольшие тучи, что так напоминали заводские тёмные клубы дыма, предположительно должен был пойти дождь, возможно даже с грозой. Но меня не волновала погода, я полностью отдался эстетическому наслаждению. Рядом со мной шумело дерево. Я очень хорошо это помню, потому что оно было старое и ветхое, постоянно издавало звуки, которые меня пугали. Мне казалось, что внутри его ствола кто-то сидит и мучительно взвывает, как раненый баран или подбитая сойка. А в песке было много насекомых, очень много. Оттуда то и дело вылазила какая-то еле живая гусеница или я задевал ногой колонию муравьев, когда пытался устроится по-удобнее. Белый песок, я вам скажу, - не самое удобное кресло. Но мое удобство было для меня неважно, потому что вид на самом деле впечатлял. А что ещё нужно человеку, кроме впечатлений?
В следующее мгновение из-за здания показалась очень смешная платформа, я хохотал от одного ее вида, а там ещё и кто-то в костюме коровы плясал. На большом, объемном фермерском грузовике была установлена громадная тонкая платформа с имитацией травы, на которой было нелепо расставлены странные декорации - неудачное дерево, недоделаный куст и огородные принадлежности, вальяжно разбросанные на недостриженном газоне, на которые то и дело будто нечаянно наступал разъяренный фермер, крутившийся у скотины. А вокруг танцевали петух, свинья и корова, причём так странно танцевали, что зрителей, которые с них не смеялись, наверное, не было. Это была самая нелепая платформа, но в то же время самая забавная.
Вдруг я кинул взгляд на тот самый дом, из окна которого на меня когда-то посмотрела та девочка. Его я хорошо видел и даже незаметно для себя самого постоянно задевал его соколиным взором. И увидел силуэт. Стройный, невысокий силуэт, сзади которого творился бардак. Это опять была она. Их дом тоже был идеальным местом для просмотра шествия, поэтому она устало глазела именно на него. Очень странно, что родители не вывели её на улицу. Будь мои чуть смелее, они б пошли и меня прихватили. В этот раз я видел её чуть лучше, несмотря на позднее время. Улица искрилась от прожекторов, поэтому близь стоящие дома были как никогда раньше освещены. Мне показалось, что она плакала. Я очень надеялся, что мне показалось. Как днём я видел стопку книг в комнате, в которой она стояла. С опаской взяв одну из них, она невольно отвернулась от уличного праздника и к ней подошёл тот самый мужчина, который держал ее за руку в продуктовой лавке. Я выпучил свои глазеньки насколько это было возможно и упорно старался не упустить ни единого движения в их квартире. Он что-то сказал ей, по-отцовски погладив по голове и они оба скрылись из виду.
Я все ещё был одержим идеей защиты.
В тот вечер я вернулся домой без приключений, но душу мою все ещё что-то гложило, будто я снова увидел двоякий смысл в чем-то мелком, незначительном.
Но это далеко не конец моей истории.
Перенеся простуду и отвалявшись в кровати полмесяца, я наконец-то вышел на улицу и мне таки удалось подбить друга на очередной ночной побег. Он уже спокойнее относился к возможному наказанию, потому что прошло определённое время и он забыл, насколько жёсткий ремень его отца. Мы все время получали, он - больше, я - меньше, но главное - вместе. Город снова стал скучным. Он всегда скучный, когда не находится в преддверии какого-нибудь праздника или ещё чего. А что делают в городе? Правильно, тухнут. Вот и мы тухли. Как все тухли. В принципе находило на премьеру скандального кино-проекта, о котором зашуршала вся округа, включая чёрный квартал, но и до его премьеры нужно было подождать месяцок другой, а это тоже не малый период времени, знаете ли. Так что мы развлекались, как могли. Я предложил своему другу слазить к пустырю, что на холме, где я наблюдал за парадом к недавнему празднику. Раньше мы как-то опасались того места. Конечно, мы его замечали, но мало ли что там может быть, а вдруг какой-то сумасшедший бродяга в кустах прячется и с пеной у рта схватит нас за головы, да вниз камнями бросит, а мы себе шеи попереламаем, родители счетов в больнице не оплатят, будут работать на плантациях злостных врачей в белых халатах. Такие вот мыслишки нас посещали. Но так вышло, что я разведал местность, причём абсолютно один, и убедился, что находиться там вполне возможно.
По дороге к пустырю, мы остановились у булочной, в коей работала одна очень хорошая белая женщина, которая иногда угощала нас остатками рисового пирога с начинкой. Этого я совсем не понимал, потому что все белые казались мне в некоторой степени врагами. Я понимал, что есть хорошие люди и есть плохие, но мне казалось, что все плохие. Однако она переубедила меня и я изменил свою точку зрения по этому поводу. Нам стоило лишь показаться ей на глаза, как она уже хватала пирог и шагала к нам. Судя по всему, она была даже хозяйкой заведения, но старалась делать так, чтобы в помещении мы не задерживались, клиенты не все были такими либеральными. Да нам и не зачем было там сидеть. Мы лишь учтиво благодарили её и с поднятой головой выходили на улицу. Ну а там уже старались держаться как можно тише и поотдаль от народу, который, как грязь, сползался в кучу.
Набрав угощений, мы с некой опаской шли по улице, но ни окружающим, ни друг другу не показывали своих переживаний. В первую очередь отвращение вызывает слабость, какой бы она ни была.
Мимо метались машины, разных цветов, разных марок, красивые и не очень, старые развалюхи и новенькие кабриолеты, купленные за нечестно нажитые деньги гангстерами и политиками. Они летели так быстро, будто в этом есть какой-то смысл. Да к тому же, в чем смысл ездить на машине, не пытаясь уловить от этого удовольствия? У нас никогда не было машины и я, можно сказать, никогда на них не ездил, будучи ребёнком, не считая случаев со скорой. А с деревьев уже начала опадать пожелтевшая листва, напоминающая о скором приходе золотистой осени, что будто символизировала вселенскую грусть и всеобщую апатию. Мимо гудел джаз, из-за угла был слышен ропот барабанной установки. Люди все ещё развлекали друг друга музыкой и дурачеством, надеясь не впасть в депрессию всем городом. Я сам был немного расстроен, несмотря на то, что погода дико радовала. Прошли недельные дожди и улица пышала свежестью, сыростью, каким-то неземным уютом и спокойствием, спрятанным в самых маленьких деталях разбитых улиц и зданий. Мне хотелось поскакать вперёд, будто в мире абсолютно нет проблем и несправедливости, но ведь это совсем не так. Поэтому я лишь тихонько шёл, склонив голову к асфальту, временами перешептываясь с другом о каком-то странном прохожем или необходимости спрятаться.
В то время, когда я с другом проходил мимо того самого закоулка у главной улицы, мы уже прикончили весь пирог и поставили себе цель разыскать питьевой воды, при этом не имея ни цента в кармане. В какой-то момент моё ухо уловило странный-престранный звук, от которого аж мурашки по коже затанцевали. Потом это услышал и мой друг. Определённо звуки настораживали, но они были приглушенными, так что мы толком не могли разобрать, не чудятся ли они нам. Но мы оба остановились и решили узнать получше что это такое. Любопытство взяло гору, несмотря на трусливость натур. Мы приблизились к зданию, в котором проживала та девочка. А точнее мы буквально на него чуть не залезли. Звук стал отчётливее и стало понятно, что это прерывистый детский рев, от коего прям камень на сердце ложился. Я вновь пронизался тревогой, потому что предположительно было понятно, чей это рев. Я корил себя в те моменты, потому что знал, хорошо все знал. И пусть знания эти начинались с догадок, все было ясно как днём. Я стал тормошить своего друга за колючую рубашку и твердить что-то непонятное даже для самого себя. Стал криком ему объяснять все свои предположения и раздумья.
Аккурат входной двери стояли бутылки из-под молока, которые кто-то из дома приготовил для утреннего визита молочника. Осмелев или правильнее сказать, внезапно одичав, я схватил одну за горлышко и, освободив из железной корзины с тонкими прутьями, разбил донышко, оставив острые края, таким образом будто приготовившись к битве. Честно сказать, я никогда не ожидал от себя подобного дикарства, но детское сердце чувствовало опасность и видело необходимость в борьбе. Я ни в коем случае не был глупцом, скорее, безрассудным в некоторые моменты. Стоило видеть лицо моего друга, который испуганно и недоверчиво отсторонился от меня в тот короткий промежуток времени. Рев было слышно сильнее и девочка, а уже было ясно, что ревела именно девочка, стала что-то просить, будто спокойствия. Через несколько мгновений меня отпустил мой порыв смелости и я так же испугался, как и мой друг, который изначально навострился на побег из места происшествия. Но я не собирался уходить, меня мало того, что одолел интерес, так я ещё и жутко волновался. Я предложил другу взобраться повыше, дабы была возможность разглядеть происходящее в окнах, на которых не было штор. Он, конечно, был против всей этой затеи и все талдычил, что пора сматываться, иначе хуже будет. Но я был непоколебим и видел необходимость в том, чтобы разузнать о ситуации и, возможно, как-то помочь. Определённо помочь.
Кое-каким чудом нам удалось взобраться на балкон соседнего полуразвалившегося дома по пожарной лестнице. Мы все надеялись, что хазяина квартиры нет дома. Но волновал нас совсем другой вопрос. Страдая от приступов добродеятеля ещё в детстве, я намеревался разведать обстановку и взглядом уперся в небольшое окошко. Окутанное какой-то таинственностью, оно передавало изображение в искаженных цветах. В одном из окон мелькнула тень от старого светильника, а затем произнесся жуткий грохот, будто хрустальная ваза разбилась с большой высоты. Ночь потемнела и все будто стало ещё мрачнее, чем было до того. В окне показалась та самая девочка. Мы затаили дыхание. Она снова смотрела на нас, но взгляд её изменился кардинально. Она больше не смотрела на нас с грустью и апатично не взмахивала ресницами, она смотрела на нас, моля о помощи, придерживая во взгляде отчаяние и жуткий страх, будто перед ней убили сотню существ или уничтожили порочный мир. Лицо её было окровавлено, как расцветающие маки или давленный спелый томат. Выглядела она как герой страшилок именитых американских классиков, типа По. Я разглядел в ее взгляде ситуацию, странную ситуацию и страшную ситуацию. Мы тут же поняли, что случилось что-то невероятно ужасное, поняли, что необходимо предпринимать хоть какие-то меры, несмотря на то, что оба мы признали, что собственными силами ничего не добьёмся. Никому и никогда не стоит видеть наших лиц, в которых раз и на всегда поселился страх, ужас, кромешный ужас перед непомощью. Она не отпускала нас взглядом и, не двигаясь и не пытаясь ничего сказать, достучаться до нас, видно, опасаясь кого-то, находившегося совсем рядом, всеми силами старалась передать свои просьбы глазами. Вдруг ее рывком отвели от окна и она снова исчезла.
Мы испуганные, невероятно испуганные и не понимающие, что происходит, бросились слазить с балкона и стали молить прохожих помочь нам. Но вместо какой-либо помощи натыкались на расистов, которые толкали нас, шпыняли и до нас дошло, что никто нам не поможет. Уж так построено общество. Мы мигом шмыгнули в ту самую булочную, хозяйка которой уже как раз закрывала входную дверь на ключ. Но как только мы рассказали ей обо всем во всех красках, подробностях и собственных догадках, она, исполненная долгом, метнулась к телефонному аппарату, находящемуся в заведении.
Затем она сразу сообщила о том, где я находился, моим родителям. Оказалось, что она была с ними знакома. Они, конечно, мигом примчавшись, забрали нас обоих и дальше в дело пошла полиция.
Лишь спустя долгое время я добился того, чтобы мне все объяснили. История эта не печаталась в газетах и долго умалчивалась в городе. Даже от меня все утаивалось слишком долго, несмотря на то, что я был прямым очевидцем событий. Родители боялись оставить след на моей детской психике. Но произнеся пламенную речь о моих раздумьях, переживаниях, вечной тирании сердца проблемой, я убедил ведомых пояснить мне ситуацию, дабы все кусочки картинки собрались в цельный пазл.
Как оказалось, тот белый мужчина - именитый гангстер из Чикаго, скрывающийся от полиции в меньшем городе. Он похитил дочь известного музыканта, оперного исполнителя и хотел требовать выкуп, но до этого так и не дошло. То и дело она плакала и просилась домой, из-за чего он частенько её избивал. На улице он ходил с ней за руку, все время нацеляя дуло пистолета, от чего она не начинала вопить. Благодаря наивным детям её спасли, гангстера посадили, а нам ничего не сказали и даже не признали того, что мы были очевидцами. Мать объяснила это тем, что нас затаскали бы по судам, что в нашем возрасте совершенно не нужно. Да в любом не нужно.
Признаться честно, это одна из самых страшных историй, которые может поведать вам этот мир. А было это правдой или моим бездумным сном - решать вам.
Но это побудило меня на тот самый переворот, тотальное изменение, свободу, которая ожидала нас в будущем. Мир должен постоянно меняться, постоянно обретать что-то новое и усовершенствованное, взамен избавляясь от старого и заношенного.
Мы должны меняться. Мы не должны бояться. Никто из нас не должен бояться.
Я всегда буду помнить, как относились ко мне тогда, чтобы сравнивать, как ко мне будут относиться потом. Нужно лишь бороться.
И стоит не забывать, что особенными мы можем быть лишь как личности, никаких физических природных особеностей у здорового человека быть не может.