Её апология

Я перерыла все свои сундуки, чтобы найти свои дневники с тех времён. Хочу просто вставить сюда некоторые отрывки, потому что они расскажут о том времени лучше, чем я сейчас могла бы сделать это сама. Уехала она от меня в конце июня, когда на пустошах начала зеленеть трава и появились первые бледно-желтые циколии. Вернулась же – в середине декабря, когда на весь север опустилась арктическая ночь и пришли невыносимые холода.

***

7 августа 453 г. от падения Лей-Марда

...В голове всё вертится на повторе её последние слова: «Видеть тебя не хочу... вообще никогда видеть не хочу...» Кажется, я слышала их словно в полусне, лёжа на дне океана. Пыталась спросить ст.-д. [статс-даму] Ларсташ, когда ожидается возвращение императорской семьи – она выгнала меня вон, не дала договорить. Я не знаю, чем заняться: что бы ни делала, постоянно вспоминаю её. Целый день читала, но сейчас не помню ни строчки.

Думаю о её записке, которую нашла только после выздоровления. Я помню её наизусть – так много раз перечитывала. «Ты не можешь пока понять моих мотивов, и тебе неизвестны мои цели, но поверь, всё это стоит месяцев разлуки и одиночества. Я чувствую, что уже скоро что-то случится, и тогда мне понадобится вся моя сила, которую получить можно только с опытом. Забудь всё, что я тебе наговорила, ты же знаешь, что со мной такое бывает. К.»

Я слышу её голос, когда перечитываю эти слова.

15 августа

Нашла какой-то ветхий том в библиотеке, открыла наугад страницу и выбрала случайную строчку – как предсказание и совет. Там было сказано: «...уснула на тысячу лет, и годы пронеслись для неё, как единый миг, и, проснувшись, забыла...»

Решила дольше спать, раз не могу ничего сделать. Всё равно никто меня не ждёт к завтраку.

27 августа

Резко похолодало: теперь в спальне стоит такой мороз, что и уснуть невозможно. Я попросила дров для камина – ст.-д. Ларсташ приказала служанке не давать мне ни единого полена. Боже, как она казалась мила, когда Кати была здесь!.. Но все, все в этом проклятом дворце знают, что мы поссорились перед её отъездом, они смотрят на меня с таким презрением, с такой насмешкой... Гнездо гадюк: ждут не дождутся, когда меня выставят вон... Но только Кати может отдать такой приказ. Иногда мне страшно выходить из комнаты. Даже последняя служанка не посмотрит на меня с участием, и когда я спускаюсь на кухню и прошу хоть какой-то еды, на меня смотрят как на пустое место. Я совсем ничто, ничто, пока она не стоит за моим плечом!!! Ничто, ничто!..

15 сентября

Как же я их всех ненавижу и как же добр ко мне льер Ашьен!

У него умные глаза, и он иногда смотрит на меня так, что я чувствую, что мне всё равно, что они все меня тоже ненавидят, лишь бы нравиться ему, потому что он хороший человек – нравиться такому человеку приятно, это делает меня лучше, это говорит о том, что я не совсем безнадёжна – во мне есть что-то, за что меня можно полюбить... Это глупо так думать, ужасно глупо, но мысли о льере Ашьене спасают меня в те дни, когда он не может приехать во дворец и надо мной вновь смыкаются тёмные воды страха и ненависти ко всему миру – и я не ненавижу только его. Её я тоже ненавижу. Плачу по ночам и молю Богиню, чтоб она послала весточку о том, что происходит на фронте, – у нас ничего не известно, я просто схожу с ума. Почему она мне не напишет, почему?! Я же просто хотела, чтобы она осталась, я не хотела её контролировать, но почему она мне просто не объяснит, зачем я жду, терплю – ради чего? Ради чего всё это?..

12 октября

Льер Ашьен привёз мне с юга необычную игру – запамятовала название. Фигурки сделаны из слоновьей кости, доска тоже – мне такого ещё никто не дарил. Готова поспорить, если бы она была тут, она бы запретила мне принять подарок... Мы так много говорим, обо всяких глупостях, о книгах... Он заставил меня прочитать «Жизнь в тени», чтобы мы после могли обсудить сюжет, – у меня ушла на это целая неделя, но то, что он ждал меня, заставляло меня быть более сосредоточенной. И я меньше думала о ней. Мне кажется, я начинаю выздоравливать.

17 октября

Невыносимо холодно. Сплю в верхней одежде. Льера Ларсташ ухмыляется мне в лицо: ей доставляет удовольствие видеть мои синие губы, она знает, что я и днём не решаюсь выйти в тёплые гостиные – там меня, словно стая хищников, поджидают другие насмешники...

Хотела сходить в её комнату – может, хоть там осталось несколько дров? Или хотя бы ещё одно одеяло? Но я не смогла себя заставить сделать шаг в этот тайный лабиринт между стенами. Это так несправедливо! Она привязала меня к себе и уехала, уехала, а я осталась одна. И тут повсюду она, в каждой вещи, но при этом её нет. Ходила к льере Ларсташ опять, просила отпустить меня на несколько недель в монастырь, где я жила до приезда во дворец – там мне было бы легче, там бы я нашла спокойствие... Она сказала, что только принцесса решает, могу я уехать или нет.

Нет выхода.

3 ноября

Первое известие с фронта: Рашисар близок к победе, осталось покорить только несколько крохотных кочевнических государств на самом юге. Это значит, что скоро она вернётся. Я не хочу, чтобы она возвращалась: я только начала привыкать к жизни без неё, только начала приходить в себя... Мне будет неприятно её видеть, слишком много воспоминаний кроется в каждой детали её личности, я ненавижу это... Это так странно: когда она рядом, я чувствую, будто бы всё, что происходит, имеет смысл, но, когда она уезжает, я думаю о себе, о своей жизни, и оказывается, что я не знаю, для чего живу. Последнее время льер Ашьен стал приезжать во дворец реже – какие-то дела в графстве его отца не позволяют ему надолго отлучаться. Без него у меня остаётся слишком много времени наедине с собой, и это тоже невыносимо – мои мысли сводят меня с ума.

18 ноября

Льер Ашьен сказал называть его Эреном, но я не могу, это было бы как-то неправильно. Мне кажется, он чего-то ждёт от меня – он так на меня смотрит в последнее время... Мне кажется, он хочет сделать мне предложение... Он добрый, чуткий, внимательный, он самый лучший человек в моей жизни. Я должна согласиться.

Но я должна спросить разрешения у Кати. Я не знаю, как она отреагирует. Остаётся только ждать.

19 ноября

...Не могу не сравнивать его с Кати. Наверное, со временем и расстоянием все недостатки изглаживаются из памяти, но мне кажется, я помню её так отчётливо. Она молчаливо заботится обо мне, не спрашивая, что мне нужно, – она чувствует меня, как никто другой. Она говорит со мной так, словно мы равны, словно я так же умна, как она, так же сильна, хотя это всё неправда, и она это знает. Она красива. Порой мне кажется, что сама Богиня не могла бы с ней сравниться, её черты сочетаются друг с другом так правильно, хотя по отдельности в разных людях они не казались бы мне какими-то особенными. Я помню, как иногда часами рассматривала её лицо, пока она спала. Я помню, с какой нежностью она целовала меня, долго-долго – никто на свете не мог бы целовать меня так, будто я особенная, будто я могу ускользнуть в любую секунду, и это будет величайшей трагедией в её жизни... Скоро она приедет, я знаю, и я думаю о ней постоянно, и я не хочу думать, но воспоминания затягивают меня. Я думала, что исцелилась, но её невозможно перестать любить, просто невозможно.

22 ноября

Спросила совета у карт. Выпали «Колесо фортуны» и «Шестёрка кубков». Я совсем не умею гадать. Сожгла всю колоду в камине – очень глупо с моей стороны, я не должна была давать Аднате повод злиться и наказывать меня... Нужно будет купить в городе новые карты.

2 декабря

Она будет тут через две недели! Всего через две недели! Во дворце ужасная суета, все готовятся, прибирают каждый уголок, придворные готовят новые наряды для грандиозного бала. Ходила к льере Ларсташ, хотела отпроситься с бала, но она прошипела, как настоящая гадюка, что «бал обязателен даже для предательского отродья». Я ей ничего не сказала, просто развернулась и вышла. Её звонкий голос слышали все, кто сидел в соседней гостиной, – эти девицы прикрывали лица веерами, но я знаю, что за ними они прятали злорадные улыбки. Они думают, что на балу что-то случится: разразится скандал – я или не приду, или приду в неподобающем виде, или Катриора при всех скажет, что мне здесь не место, – и тогда меня изгонят из дворца окончательно. Но я им не предоставлю такого удовольствия! Я сама уйду. Меня уже ничего тут не держит. Но я должна увидеть Кати в последний раз. Я хочу знать, что она не держит на меня обиды. Тогда я попрошу её меня отпустить – просто отпустить или отпустить к Эрену, если он решится после всего этого всё же сделать мне предложение. Так будет правильно.

17 декабря

Она здесь! Видела её лишь мельком, из-за чужих спин и в отдалении. Она в окружении каких-то незнакомцев – наверняка из тех, с кем она сражалась бок о бок на Гесперинге. Ларсташ сразу же поспешила к ней, присела в реверансе – я видела, хоть и не слышала, как её губы пробормотали какое-то льстивое замечание... Кати ей кивнула, но я даже не видела её лица – как тень она пронеслась мимо – чёрное золото волос, строгое платье. У меня заболели глаза, как пристально я вглядывалась в её силуэт. Боже, полгода, полгода я её не видела! Она, кажется, выросла немного, и волосы длиннее – как приятно их было бы расчёсывать, в тепле её спальни – и у неё должен был измениться взгляд – мне всё равно, что она меня, скорее всего, так и не простила, я хочу пойти к ней – всего минута по тайным проходам в стенах – и посмотреть ей в глаза, я их так давно не видела... Где-то совсем недалеко от меня она сидит в своей комнате и незнакомые служанки помогают ей раздеться, и подкидывают дров в её камин, и её перина такая мягкая – а я по-прежнему здесь, одна... И при этом она рядом. Она опять рядом и, словно огонь, согревает меня одним своим существованием. Не знаю, что со мной происходит, я просто так скучаю по ней, я хочу услышать её голос, я хочу, чтобы она посмотрела на меня, это просто невыносимо. Я могу её ненавидеть, когда её нет рядом, но, когда она тут, её можно только любить.

***

Императорская семья появилась в зале только спустя полтора часа после начала бала – как и положено самым знатным из всех присутствующих. Самым знатным на всём континенте, во всём северном полушарии, а может, и во всём мире... Я ждала в стороне от сверкающих драгоценностями дам и их франтоватых кавалеров, но я чувствовала их липкие взгляды на моём простом сером платье, и мне было душно и тошно – я не могла дышать... И её появление стало моим глотком свежего воздуха. Кожа мраморная, полупрозрачная, словно стеклянная, на ней ярким красным росчерком алые губы с лёгкой торжественной улыбкой, пристальный взгляд чёрных глаз... Взгляд, на секунду замерший на мне. В эту секунду всё было уже решено. Я хотела уйти из дворца? Я говорила, что меня ничего тут не держит? Но я не могла уйти. Потому что, куда бы я ни пошла, там не будет этого взгляда, там не будет этих мурашек по коже, не будет искорки надежды, затаившейся где-то в глубине живота... Ради этого стоило остаться. Я мгновенно отмела все сомнения.

Головокружительные танцы, в которых я не участвовала и только следила взглядом за ней, сменялись паузами, и она казалась мне такой близкой и при этом такой далёкой. Пока не позвала меня по имени. Она позвала меня по имени, и все полгода молчания рухнули осколками у моих ног – не было больше груза страха, обиды и вины, что довлели надо мной всё это время. Я почувствовала себя прощённой. Почувствовала себя в безопасности.

– Лисси.

Нельзя, нельзя было вновь привязываться: всё уже разрушено и будет только больнее. Но она была так близко – живая, материальная, а не плод воображения. Я не могла не поддаться. Особенно, когда читала в её глазах восхищение – мною – и железный самоконтроль, под которым скрывались тысячи других эмоций. Она ведь тоже скучала по мне, да?

Не помню, о чём мы тогда говорили: мир был словно в тумане. Древнесилистрийские слова, такие непохожие на лакардийский, застревали на языке. Она сказала: «Ты даже не представляешь, насколько нужна мне, – на самом деле, гораздо больше, чем я тебе», и я готова была забыть все эти полгода молчания.

Потому что быть нужной ей было особой привилегией.

***

Мне было шестнадцать. Мне хотелось любить. Я стояла без всякой одежды перед зеркалом и изучала взглядом собственное тело, потому что никак не могла поверить, что оно – часть меня. Мне нравилась боль, потому что она связывала мою душу с моим материальным отражением в мире. Мне нравилась близость с ней, потому что, когда каждого миллиметра твоей кожи касаются тёплые, приносящие непривычное, жгучее наслаждение губы, ты чувствуешь себя настолько близкой к разгадке какой-то непостижимой тайны мироздания, что эти ощущения превращаются в настоящую зависимость...

Сейчас все, разумеется, говорят, что она меня соблазнила. Порождение тьмы, Дисарова дочь, демоническое отродье – и такая беспомощная, беззащитная я. Я не могла бороться с ней. Такова официальная позиция двора, которую нужно было объявить всем тем, кто знал о нас, кто нас видел.

Правда же состоит в том, что я добровольно, со всей самоотдачей, на какую была способна, потакала своей слабости, даже не пытаясь бороться с собственной обсессией. Я сама выбрала свою судьбу.

Восстановление нашей былой близости было вопросом времени. Вопросом тысячи пронзительных взглядов, тысячи случайных соприкосновений пальцев в переполненных придворными гостиных, сотни коротких и длинных записок друг другу, которые лишь подогревали желание поговорить по-настоящему. Но поговорить было нельзя. Нужно было ждать, пока то незримое, что было между нами, не накопится до той степени, что больше терпеть молчание станет невыносимо. Я ловила на себе её взгляды в шумных салонах, где чувствовала себя невидимой – для всех, кроме той, что видела только меня. На зимней ярмарке в городе я стояла так близко от неё, скрываемая завесой из тонких шелков и южного кашемира, что чувствовала её притягательное тепло, её едва уловимый, знакомый запах. По ночам я металась без сна в своей постели, представляя, что прямо сейчас она может стоять за стеной моей комнаты, не решаясь войти через тайный ход, ожидая моего сигнала. Я думала о том, насколько более светлой казалась её кожа на фоне моей, и от этого мне становилось труднее дышать...

Мне было страшно оттого, с какой силой я хотела её – всю, полностью, в каком угодно виде: сонную и растрёпанную, пугающе-сердитую, раздражённо-надменную, обнажённую или же одетую в самое закрытое платье...

Лишь спустя месяц мы вновь оказались наедине. К тому моменту я вся горела словно в агонии, оттого как сильно одно лишь её существование наполняло меня смыслом.

По всей её тёмной спальне светились гареи – цветы чистоты и невинности. Совсем не про неё. И, наверное, не про меня тоже. Лакардийские свадебные традиции. Мои дрожащие от волнения ледяные пальцы, которые она согрела своим дыханием, а затем поцеловала, один за другим, поднявшись зубами к запястью, до дрожи прикусывая тонкую кожу. Её тёмные волосы – ещё длиннее, чем я их помнила, – разметались тяжёлой волной по плечам, застревая в кружеве её полупрозрачной ночной рубашки, щекоча мои оголённые руки... Она надела жемчужные серьги – как сейчас помню, как они ловили отблески камина и отзвуки сонной тишины! Когда она, придерживая меня за талию одной рукой, ласково опустила меня на мягкую перину, я притянула к себе ладонями её лицо и поцеловала веки её вечно напряжённых глаз, а затем – самый кончик носа, мочку уха, шею с дрожащей жилкой, её острые ключицы...

Этого никогда не может быть достаточно – ощущения головокружительной свободы и при этом – абсолютной безопасности, потому что тебя всегда поддерживает её невидимая рука. То, как её ладони тяжело провели по моему ослабевшему телу, ощущая сквозь шёлк каждый изгиб, а потом одним движением избавили от всякой одежды; как я сама, лишь секунду потеряв на завязки, позволила её сорочке упасть к нашим ногам.

Я это мгновение я так любила её, так любила... Каждое её прикосновение там, где я нуждалась в этом, каждый её тяжёлый выдох в такт моим неуверенным попыткам доставить ей удовольствие. Я была её частью. Она была частью меня. Это слияние было более полным, чем я когда-либо могла надеяться.

И когда после мы просто лежали рядом, набираясь сил, как никогда отчётливо чувствуя, как длинны северные ночи, я поняла то, что мне давно следовало.

Я не просто любила её. Я не просто хотела быть как она. Я хотела быть ею. Быть с ней одним целым. И через наше неразрывное единство, срастясь душами и телами, полюбить и себя тоже.