Её апология

Не помню, как я узнала истинную причину, почему я оказалась в императорском дворце.

Возможно, услышала, как об этом шепчутся служанки. Возможно, принцесса сама рассказала мне об этом в один из тех дней, когда я, лёжа на другом краю её кровати, убаюканная треском и теплом пламени в камине, слишком расслабилась, чтобы контролировать свои вопросы. Так или иначе, я прожила год, не зная, почему судьба забросила меня в императорский дворец, и думая, что всё это лишь временно.

Наверное, я просто не хотела знать правду или верить в неё.

Но, так или иначе, я обо всём узнала, и мне даже не было больно.

Мой отец оказался предателем. На своей дипломатической службе в одном из княжеств Гесперинга он пытался вступить в заговор с местными властителями, чтобы, создав союз, противостоять напору империи Рашисар и остановить её кровавое продвижение по миру. В тот момент ни у кого не возникало сомнений, что, если Нирагар Рашисар не будет убит, то все материки падут под копытами коней его армии.

Но отца предали – предали предателя. Императору доставили анонимное послание – явно от одного из приближённых князя Галлатики – отца вызвали в столицу, а там уже зверски расправились. Я до сих пор не знаю, что тогда сделали с матерью. Меня же срочно вызвали из монастыря, где я проходила обучение, чтобы однажды стать послушницей, и доставили во дворец – чтобы я приносила хоть какую-то пользу короне.

Даже зная обо всём, что император сделал с моим отцом, я не могла ненавидеть его дочь. У меня не осталось кровной семьи, но я ни разу не плакала из-за этого. В каком-то смысле это были чужие для меня люди. Они не сделали для меня ничего. Они никогда не были ко мне по-настоящему добры.

Моей истинной семьёй к тому моменту уже стал самый неожиданный человек во вселенной – Катриора Рашисар, второй по могуществу человек в империи. И мне не нужно было никого другого.

Когда я узнала о смерти отца, я, наоборот, почувствовала какое-то странное облегчение.

Всё же то, что я оказалась тут, было судьбой.

***

Когда мне было тринадцать, а принцессе пятнадцать, я собирала её на первый в её жизни бал.

Море её чернильных волос, таких мягких под губами, если целовать их украдкой, пока она погружена в чтение... Я переплетала пряди в косы, сплетала косы между собой, закалывала золотом шпилек, прятала среди их волн рубины и жемчуга... Как она была красива в тот день, когда впервые надела открытое тёмное платье, оголив плечи, и как я завидовала ей и всем тем аристократам в зале, кто смотрел на неё и говорил с ней. Я наблюдала за её дебютом из потайной комнатки – той самой, где она пообещала, что этот мир будет у её ног. Я видела, как её предсказания уже начинали сбываться: ни одно её слово никогда не оказывалось пустым звуком. Её гордая осанка, её леденящий сердца взгляд, её полупрозрачная, словно светящаяся изнутри кожа. Я видела все взоры, направленные на неё: они все почувствовали в ней будущего лидера империи, который ни за что не выпустит власть из своих рук. Я видела взгляд императора: он чувствовал в ней соперницу – уже почувствовал, хоть в то время я ещё не до конца это поняла.

В этом была какая-то ирония. Вот она блещет среди тронного зала, а вот я прячусь в укромном уголке и только и могу, что наблюдать. Вот все эти люди, которые чувствуют себя особенными, если она задержит на них взгляд хоть на мгновение, и вот я, о существовании которой они даже и не подозревают.

И, тем не менее, из нас всех – меня и этой безликой толпы – особенным человеком была именно я. Потому что именно ко мне она неизменно возвращалась – каждый день и каждую ночь.

Это странное чувство вспыхивало в глубине моего живота тёмным, пугающим меня саму ликованием.

***

Магия была разлита в воздухе – вмурована в стены дворца, рассеянна над бесконечными северными пустошами, обрывом переходящими в серый океан. Магия была заключена в ней – древняя, могучая, чужемирная. Эта магия подчиняла себе волю других существ, эта магия уничтожала своими внезапными, едва ли контролируемыми всплесками людей и предметы. Эта магия завораживала, выжигая инстинкт самосохранения. Однажды, когда Катриора расстроилась из-за пришедшего императорского письма, а мне не повезло сидеть в той же гостиной, я неделю пролежала в постели без сознания из вспышки её магии – оглушённая, изрезанная осколками мебели и стекла, раскрашенная чёрными синяками.

Ярость и боль принцессы крушили дворец. Зато её забота и внимание излечивали меня лучше всяких лекарств: всю ту неделю она, почти не отлучаясь, просидела рядом со мной, у изголовья кровати в моей крохотной комнатке, соединённой тонкой дверью с её спальней. Она целый день читала мне, целый день смотрела на меня встревоженными чёрными глазами – и в конце концов я забыла, какими алыми, как кровь, стали её зрачки, когда она увидела в письме то, что ей не понравилось.

Часто в эти дни я на её вопрос, хочу ли я, чтобы она побыла со мной, только улыбалась и качала головой. Её ждут дела, сотни разных встреч, ответственные мероприятия. Я не должна была забирать себе всё её внимание. Даже если очень этого хотела. Но в глубине души, глядя, как она послушно уходит, я надеялась, что сейчас она остановится у двери, обернётся и ещё раз спросит: «Хочешь, я останусь?» И я снова скажу «Нет», и она спросит ещё раз, а потом ещё, и тогда я не смогу не согласиться. Потому что никто во всём мир не хотел так отчаянно быть рядом с ней, как я.

Её магия меня завораживала. Иногда мне удавалось краем глаза подглядеть за её тренировками – с лучшими мастерами меча, с сильнейшими магами. Магия рождалась из её пальцев и лилась ровно, с отточенным искусством: сначала энергия будто бы сгущалась, а после из неё могло родиться что угодно: смерч горящих сюрикенов, огненные плети, град лезвий, ледяные взрывы, разрезающие пополам острые нити или просто густая тьма, просачивающаяся в лёгкие и мгновенно душащая...

Всё, что она отрабатывала, полушутя, на манекенах, в будущем должно было пригодиться ей в бою с настоящими людьми. Я не хотела думать об этом.

С Катриорой мне так часто хотелось просто не думать, не представлять, что в конце концов у меня это стало получаться всё лучше и лучше.

***

Не думать. Как девиз моей жизни. Если бы я, как мужчина, могла основать свой род, то я бы написала на нашем гербе: «Не думай». Через сто лет мои потомки гадали бы: и что же наша прапрабабка имела в виду? Ни секунды не медля, решительно кидаться в атаку? Не сомневаясь лишний раз, идти напролом к своей цели?..

На самом деле, это было бы предостережение, которого никто никогда не поймёт: «Если позволил себе на мгновение задуматься – ты уже пропал, ты не сможешь выбраться из этой трясины сомнений, поэтому просто не думай». «Не думать» было разным в разные периоды моей жизни – всегда было что-то такое, от чего можно было сойти с ума, если слишком много размышлять. Я с отчаянием, безрассудно следовала этому завету, пришедшему откуда-то из глубины меня, из той части души, что ощущает связь с мудрыми предками. Я видела бездну, чувствовала, как она манит, и балансировала на самом её краю. Пару раз за жизнь поскальзывалась, повисала над обрывом, цепляясь руками за его острый край, – но потом выбиралась.

Я знаю, что, если бы упала, то просто не выжила бы. Поэтому – не думать. Это единственный способ выживания в нашем мире.

***

Я помню её улыбку. Возможно, потому что она расцветала на её губах так редко. Её губы были нездорово красными на слишком бледном лице, и когда она улыбалась, мне казалось, что вот-вот они треснут и из уголков потечёт кровь. Вампир из легенд, чьи губы всегда окрашены кровью его жертв. В другие дни мне казалось, что они красны, как отравленное яблоко из детских сказок. И так же, как оно, они меня часто манили с того момента, как однажды в гостиной на мой пятнадцатый день рождения, я играла на арфе старинный гимн, а она, сидя напротив, пила красное вино и смотрела, смотрела на меня – я чувствовала этот взгляд, не поднимая головы. А когда подняла – на её губах блестели капли вина, а она задумчиво смотрела на бокал в своей руке.

Она знала, что я смотрю. Она знала, что в этот момент я не думала ни о чём, кроме неё. Ей нравилось, что я думаю только о ней. Она хотела, чтобы такие моменты повторялись снова, и снова, и снова.

Я уверена, она специально подстраивала всё так, чтобы я не отрывала от неё глаз.

Слишком громкие вопросы, обращённые к каким-то придворным дамам, – чтобы я, следуя за ней, ни на секунду не погружалась в собственные мысли. Просьбы о необычайно сложных причёсках – чтобы я плела их часами, кружась вокруг неё, – или дополнительных украшениях на платье – чтобы, пока она была на дневных занятиях или выезжала в город, я ломала голову, сидя над хрупкой тканью, как бы ловчее осуществить все её желания.

Но больше всего ей нравилось, когда я использовала её в качестве натурщицы для своих набросков: это было одно из немногих моих развлечений. Она могла часами сидеть неподвижно, зная, что я пристально разглядываю её лицо, её тонкую шею, её мозолистые руки.

Даже спустя много лет я могла, закрыв глаза, с невероятной точностью воспроизвести в памяти её портрет.

И всё же главным моим мучителем были её губы.

Я сопротивлялась их чарам, хотя порой видение их идеальной формы являлось ко мне во снах. Иногда эти губы шептали мне на ухо похвалы – странные, немыслимые, пугавшие меня – иногда эти губы приказывали мне убираться прочь. Иногда я путала день и ночь, реальность и сны, не понимая, что, правда, происходило, а что породило моё воображение. Меня бросало в жар. Я чувствовала, что ничто на свете не может меня согреть – или всё же может, но я не могла сказать, что именно, – я просто не знала и потому металась в агонии.

Но это была тихая агония. Потому что я не смела показать Катриоре, что больше не понимаю, как истолковывать все мои чувства и её странные взгляды так, чтобы не сойти с ума.

***

– Ну, что там, госпожа? – пряча за нетерпением нотки раздражения в голосе, спросила я.

Катриора с детства любила гадать на картах, из всех богов почитая только Аднату, богиню судьбы. Не упомнить, сколько раз мы садились перед разожжённым камином, и она раскладывала для меня сложные гадания, раскрывая мне самой мои чувства, мои страхи, моё ближайшее будущее. Мне нравилось, когда она точно угадывала мои мысли. И меня сводило с ума, когда она решала поиграть с моей заинтересованностью и помучить ожиданием.

Катриора задумчиво склонила голову вбок, затем театрально вскинула глаза на меня, через мгновение снова уронив взгляд в карты в своей руке, и вновь тяжело вздохнула. Уголки моих губ на мгновение дёрнулись вниз, но улыбка всё же удержалась.

– Это аркан Повешенного, – наконец, медленно проговорила принцесса. – То, что у тебя есть сейчас, тебе уже не подходит. Это тупик. И выйти из него можно, только полностью изменив своё восприятие действительности. Нужно пойти по новому пути... О чём это может быть, м?

Я напряглась, настороженно глядя на её спокойное лицо. Она имеет в виду то, о чём я подумала? Она на что-то намекает?..

– Я не знаю, о чём это, – резче, чем я планировала, вырвалось у меня. – Не понимаю, почему Повешенный должен означать новый путь.

Принцесса передёрнула плечами и вмешала карту обратно в колоду.

– Почему бы и нет? Через смерть старого себя – к новой жизни. Есть разные интерпретации, конечно, но я чувствую, что в данном случае именно такая правильна.

Я не выдержала её прямого вызывающего взгляда и отвернулась.

***

– Последнее время ты совсем какая-то дёрганая, я и обратиться к тебе боюсь, – поморщилась Катриора и снова опустила глаза в книгу на коленях.

– Простите, моя госпожа, – пробормотала я, отведя глаза. Я не могла больше выдавить из себя ни слова.

– Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

– Нет, всё хорошо. Просто не выспалась, – попыталась спрятаться за словесной шелухой я, не желая говорить правду.

Принцесса подняла глаза. И спустя секунду уголок её губ на мгновение дёрнулся вверх.

Она всё знала.

Эта жестокая дьявольская улыбка!..

***

По воскресеньям, перед обязательной для императорского двора службой в столичном храме Богини Иос, было принято совершать большие омовения. Вода для них, настаиваемая вместе с пахучими травами несколько дней, специально освещалась жрецами, чтобы каждый, кто омылся ею, духовно очищался и со светлым сознанием входил в храм. На подземной этаже дворца были оборудованы мужские и женские бани и отдельно от них – бани для императорской семьи.

Разумеется, принцесса не могла справить с омовением без моей помощи.

Медленно-медленно я снимала с неё в предбаннике всё то, что надевала сегодня утром. Закрытое верхнее платье. Корсет и кринолин. Плотная верхняя кофта и тяжёлая шерстяная юбка. Ещё кофта с десятком пуговиц и ещё юбка. Наконец, тонкая камиза, из-под которой просвечивала её бледная кожа...

– Дальше я сама.

Она всегда так говорила. Утром, когда я приходила её одевать, она уже была в камизе. Я не могла не быть ей за это благодарной, хотя и не понимала, почему она это делает.

Впрочем, по воскресеньям она, так или иначе, превращала мой день в пытку.

Я вытаскивала из её волос шпильки, и чёрные локоны рассыпались по её плечам. Она делала шаг от меня, вскидывала руки и стягивала через верх камизу – в моё поле зрения на секунду попадала её фарфоровая кожа – а затем направлялась к бане, чтобы одним шагом погрузиться в бассейн с пахучей зеленоватой водой.

Я натирала раствором из трав, кореньев её волосы – всё их бескрайнее море, пока она молчала, закрыв глаза, плавая сознанием где-то на гране сна и реальности. От пара, от пота вся моя одежда промокала насквозь, и мне было тяжело дышать и не задыхаться. Было жарко. Даже когда вода начинала остывать. Даже когда пар, словно туман, переставал взвесью висеть в воздухе и мой взор не загораживала пелена. Мне было жарко. Я была красная, как рак, я знаю.

Я пыталась, пыталась не думать – как пыталась и множество раз до этого – но не думать не получалось. И тогда я отключалась от реальности и полностью уходила в свои мысли, хаотичные, полные неясных фигур, и они были даже хуже снов...

– Достаточно. Ты меня скоро без волос оставишь, если будешь так сильно дёргать, – прервал мой транс спокойный голос, и я, наконец, вынырнула на поверхность.

Катриора поднялась из бассейна, и волосы тяжело, с влажным хлопком легли на её спину. Я, как могла, просушила их. Как могла, вновь одела её. Как могла, молчаливо проводила до покоев. Последнее время между нами почему-то часто повисало какое-то неоднозначное молчание.

Когда принцесса отправилась вместе со всем двором на службу в главный городской храм, я вернулась в подземные бани и, не раздеваясь, нырнула в остывшую воду её бассейна.

Только так можно было избавиться от этого пожара, пульсирующего настоящей болью во всём теле.

***

Она никогда об этом не говорила, но я знала, что для неё позволять другому человеку спать в одной с ней кровати – это что-то особенное. Не каждого подпустишь к себе так близко. Тем более – когда так беззащитен во время сна. Но она позволила мне, в первый же год моего пребывания во дворце.

Я уверена, что всё это – из-за тех пяти минут в начале нашего знакомства, когда она наблюдала за мной из тайного хода и поняла обо мне что-то такое, отчего мы стали близки ещё до нашего настоящего знакомства.

Для меня же спать рядом с Катриорой сначала было просто удобным, после – стало мучительно волнительным. Запах её кожи на подушках и простынях сводил меня с ума. Её тепло чувствовалось даже с другого края кровати. Тени, метавшиеся по потолку и стенам, когда я иногда просыпалась от её верчения в постели из-за кошмаров, – эти тени пугали меня и заставляли прижиматься ближе к ней и успокаивать её.

По вечерам, когда я перед тем, как пройти к ней в комнату, молилась у себя в спальне, мои мысли всё время возвращались к ней, раз за разом, снова и снова. Я не могла думать ни о чём и ни о ком другом, кроме неё. И, сидя на полу перед крохотной свечкой Иос, я просила Богиню даровать мне терпение.

Я надеялась, что это пройдёт, когда в моей жизни просто появится чуть больше людей, чем сейчас, – тогда и думать можно будет о других людях, а не только об одном человеке.

Однако принцесса явно планировала иначе.

***

Поздно ночью я, одетая в незатейливый мягкий хлопок, проскальзывала тенью в её спальню, замирала на пороге, глядя, как сосредоточенно – нечеловечески сосредоточенно – она смотрит в какой-то тяжёлый тёмный гримуар. Ни на секунду не прекращающая учиться – всегда желающая большего, чем у неё есть. Я ложилась на противоположную сторону кровати, а она коротко улыбалась, ощущая, как прогибается кровать под моим весом. Я молча ждала, пока она закончит чтение, а затем огни в спальне потухали от одного её мысленного приказа.

Наступало время сказок и мечт.

– Через пять лет, – начала она, – где ты будешь через пять лет, Лисси?

Я рассеянно повела плечом.

– Это решаю не я, а император, моя госпожа.

– Закрой глаза и представь себе... замок, – я послушно сомкнула веки, глубже закапываясь в одеяло. – Замок этот находится на острове, только этот остров не в море, а словно повис в воздухе в бескрайней бездне... Это наш замок. Вернее, он твой. Абсолютно. Там живёшь ты и только те, кому это позволишь. Больше никого.

– Так не бывает...

– А у тебя будет. Ты будешь королевой. Я могу быть твоей служанкой – буду тебя мыть, заплетать тебе волосы, одевать и раздевать, убираться во всём замке, и тебе не надо будет ни о чём заботиться – у тебя всё будет.

Я недоверчиво фыркнула, ощущая при этом, как что-то внутри меня, где-то в животе, напряжённо натянулось от её слов, а по рукам забегали мурашки. Какая радикальная смена расстановки сил: я стою, взирая на неё сверху вниз, пока она сидит на полу у моих ног. Послушная. Делающая всё, что я скажу. Отвечающая на мои вопросы. В моей власти. Полная противоположность реальности.

– И что же я буду делать? Это же, наверное, так скучно, когда больше и желать нечего...

– Ты можешь ничего не делать. Или же будешь делать всё. Как ты захочешь. Не будет никого, кто бы тебе смел приказывать. Весь мир будет в твоём подчинении. Сотни государств, чьи короли склонили головы пред твоим величием. Твоя армия, не знающая поражения...

– Почему мне кажется, что я где-то это слышала, госпожа? – я не могла сказать напрямую, что до сих пор, спустя пять лет, помню, что она говорила, будто однажды покорит весь мир. Слишком странно запоминать слова, сказанные ребёнком и наверняка несерьёзно.

– Потому что это красивая мечта. Потому что это даже не мечта в полном смысле этого слова – она достижима. Это уже звучит как цель.

Я рискнула приоткрыть глаза и с волнением обнаружила, что Катриора находилась совсем близко от меня. Я чувствовала её тепло слева от себя.

– Я... Я не...

– Скажи, Алиссия, – тихо начала она, завораживая меня сиянием своих глаз, – когда ты будешь королевой, сидя на троне в огромном одиноком замке, ты... позволишь мне быть рядом с тобой? Представь, ты и я, одни в прекрасном дворце, нам никто никогда не помешает... Ты же мне позволишь?

Я замерла, боясь дышать, потому что её лицо было в паре сантиметров от моего. Я снова закрыла глаза, не отвечая – потому что ответ был и так очевиден, – и просто ждала.

Её характер – упрямый, несгибаемый – заставлял меня хотеть отдать себя в её руки и не думать ни о чём, потому что у неё всегда всё было под контролем. Я могла забыть обо всех своих тревогах и просто плыть по течению, задаваемому ею.

Нежность, с которой её пальцы гладили мои щёки, пока губы так тесно прижимались к моим губам, заставляла меня плакать, потому что она была так прекрасна, и она была в моих руках, и я только и могла, что чувствовать облегчение. Наконец-то!..

Как её длинные волосы щекотали моё лицо и шею, отделяя нас от мира будто бы куполом. Как её кожа обжигала мою, как приятно ощущалась тяжесть её тела на мне. Как трепетали её угольные ресницы, как блестели её широко раскрытые глаза, в зрачках которых я видела себя – растрёпанную, покрасневшую.

Не думать о том, что она делает со мной, оказалось очень просто, когда её действия туманили сознание и заставляли его молчать.

Она целовала меня так, словно точно знала, чего я хочу, хотя сама я до этой секунды пребывала в непреходящем недоумении, чего же хочет от неё моё тело, когда я не могу оторвать от неё глаз? Что я жду, чтобы она сделала, когда она в ответ смотрит на меня так открыто, почти с вызовом?

Ответ всё это время был так прост и так невозможен – я хотела, чтобы её руки коснулись меня так, как ещё никто и никогда не касался. Хотела, чтобы её дыхание смешалось с моим. Хотела, чтобы она пообещала мне никогда меня не отпускать – и она пообещала, молча, предоставляя иллюзию выбора, который на самом деле она уже сделала за меня пять лет назад.

Но в ту секунду мне было всё равно на все её маленькие манипуляции, за счёт которых она добивалась от всех того, что хотела. Мне было пятнадцать, и я сходила с ума от мысли, что та, на которую взирают миллионы, в эту ночь принадлежала мне.