I
Девушка цеплялась за шинель Романа, будто пальцы могли запомнить складки ткани, тепло его тела, биение сердца под грубой суконной тканью. Вокзал гудел, как раненый зверь — крики, плач, гудки паровозов, металлический скрип колёс - нестройный хор детского плача, матерных напутствий, женских рыданий и металлического скрежета тормозов сливались в один животный вопль
Она прижалась лбом к его груди, вдыхая знакомый запах - новой формы, табака и чего-то еле уловимого. Чего-то его. Казалось, что если не отпустит - он останется. Если прижмётся покрепче - всё исчезнет: война, треклятый вокзал и чужие руки. Руки, что уже тянулись к мужчину к вагону.
— Ты вернёшься, — не вопрос, не просьба. Утверждение.
Его ладонь прикрыла её пальцы, сжимающие пряжку ремня. Даже сейчас, в этот миг, его прикосновение было осторожным — будто боялся оставить синяки на её коже.
— Всегда возвращаюсь, — он улыбнулся, но глаза оставались чужими, далёкими. Глазами человека, который уже там — на фронте, в дыму, среди чужих смертей.
Позади, в тени колонн, стоял Алексей. Совершенная копия — но лишь внешне: тот же разрез глаз, те же скулы, только взгляд... Взгляд, в котором застыла странная, давняя боль — будто за его плечами не двадцать лет, а бесконечная череда потерь. Она встретилась с ним глазами — и непроизвольно сжалась внутри - будто рана, заживавшая долгое время вновь открылась, вновь кровоточила.
Роман, глядя в её залитое слезами лицо, медленно отвёл её руки от своей формы. Пальцы дрожали, но движения оставались непререкаемыми.
— Я надеюсь, мы с тобой договорились, - его голос прозвучал неестественно низко, интонацией, не требующей ответа.
Алексей кивнул, быстро, резко. По-военному. Он перевёл свой взгляд на девушку, от которого стало неуютно. В его взгляде было что-то неуловимое; жалость, предостережение. Будто он знал чем кончится развязка их истории.
И в этом же взгляде была решимость — твёрдая, как сталь, холодная, как нояборьский ветер. Та, что появляется у людей, взявших на себя груз невысказанных обещаний.
Гудок. Последний, рвущий душу. Роман рванулся к вагону, не оглянувшись. Она знала — не потому что не любит. А потому что не может.
Когда массивная фигура Романа исчезла среди новобранцев, а двери вагонов постепенно закрылись, к ней бесшумно подошёл Алексей, возвышаясь, будто скала.
— Он соврал, — вдруг сказал он тихо, глядя всё также перед собой. — Не все возвращаются. Даже мы.
Она обернулась - и дыхание перехватило. В его глазах, обычно холодных, стояла та самая боль, что не стихает годами. Он уже хоронил отца. Может быть — не раз.
Поезд дёрнулся, заполоняя пространство чёрным дымом. Они уже не стояли у самого края, лишь наблюдали, как вагоны, один за другим, увозят бойцов на войну. Алексей механически достал папиросу, закурив с той самой безразличной грацией, что присуща человеку, который видел слишком много для своих лет.
А она стояла, сжимая в руке синий платочек — тот самый, с выпускного. Теперь он пах порохом и солённостью слёз.