Глава 3
В засаде редко бывает время на раздумья.
Нам повезло – мы не раз уже стреляные бойцы. Реакция у нас механическая, как инстинкт. Благодаря ей мы убиваем обоих немцев, стрелявших по нам из кустов, раньше, чем успеваем подумать о том, что нужно делать.
Огонь прекращается почти так же быстро, как и начался.
Шумно выдыхаю, перекатываюсь на спину, чтобы отдышаться, и нервно смеюсь.
Нехороший это смех. Вовсе не от радости он. От облегчения.
Над лесом уже стоит тишина, а у меня в ушах еще отдается эхом звук ружейных выстрелов. В носу стоит тяжелый запах свинца.
И терпкий... терпкий запах горячей крови.
Запах смерти, запах страха.
Меня вдруг охватывает неведомый, парализующий ужас. Становится трудно дышать.
Саша не издал ни звука с тех пор, как стрельба прекратилась.
Я не хочу поворачивать голову в его сторону. Мне страшно.
А он все так же молчит.
Дрожащим голосом я зову:
— Саш.
Он не отвечает. Мои глаза начинает печь от подступающих слез.
— Саша! — повторяю я.
С каждой секундой мне становится все страшнее. Надежда застревает в моем горле, встает поперек его и душит меня, потому что я крепко сжимаю губы, чтобы не позволить ей выпорхнуть из меня.
Нет... Только не он, только не он...
— Саша! — вновь проговариваю я и затыкаю свой рот руками, заглушая вырывающийся стон.
Слезы застилают мои глаза. Я даю себе последний шанс:
— Саша, ответь мне! — почти выкрикиваю я.
Но он снова не отвечает.
Из меня вырывается глубокий сдавленный взрыд. Я не могу его удержать.
Поворачиваю голову к Саше.
Его неподвижные зеленые глаза смотрят сквозь меня. Бледные губы чуть приоткрыты. С них на землю стекает ярко-красная кровь.
Его широкая грудь – словно решето. Гимнастерка черна от крови.
— Саша, милый, — плачу я, обхватив его белое лицо ладонями. — Как же так, Саша...
Содрогаясь от слез, я прижимаюсь к его еще теплому лбу.
— Как же я без тебя теперь буду, Саш? Как же ты мог уйти без меня...
Мне хочется остаться здесь. Хочется лежать здесь, обнимая бездыханное тело Саши, греть его, чтобы уговорить его душу не покидать меня. Поделиться с ним своим дыханием.
Мне хочется умереть здесь, прямо здесь, рядом с ним, до того, как его тело успеет похолодеть; до того, как я поверю, что он мертв.
Но почему, почему смерть не забрала меня к себе тоже?!
Почему, Саша, почему ты не оставил хотя бы одной пули для меня? Мне бы хватило всего одной...
Как я могу встать и пойти дальше без сердца?
В первые дни войны, когда братья, папа и Саша ушли на фронт, мне казалось, что я познала весь ужас этого мира.
Через месяц в партизанском отряде я думала – ну вот теперь-то я уж наверняка повидала все мыслимое и немыслимое.
Еще через год я считала, что теперь у войны точно не осталось для меня никаких сюрпризов.
Но вот оно — снова, снова я задыхаюсь от ужаса и надеюсь на то, что хуже уже не будет. Снова я чувствую, как обрывается нить — одна из тех нитей, по которым я плела дорогу к мечтам о том, что однажды мы снова станем самими собой.
Когда остановилось сердце Саши, последние мои грезы, которые я еще носила в себе, — то единственное, что еще делало меня юной девушкой, — потонули в этой луже алой крови.
В голове звучит голос Саши:
А для меня – кусок свинца,
Он в тело белое вопьется,
И кровь горячая польется.
Такая жизнь, брат, ждет меня.
Я прижимаюсь к его коченеющим губам своими и целую его в последний раз.
Вкус его крови отрезвляет меня и убивает мою последнюю надежду на то, что мне все это снится.
Год назад я дала клятву партизана — не останавливаться никогда и ни перед чем. Бороться с фашистом до самого конца.
Путь Саши окончен. Но мой – еще нет. И мне придется пройти его без него.
Я хочу остаться здесь, с ним, я ждала бы, пока смерть не заберет меня, но не имею на это права. Это было бы предательством. Клятва не позволяет мне этого. Нарушив ее, я подведу свой отряд, свой народ... и Сашу тоже.
В последний раз я смотрю в его глаза. В его прекрасные зеленые, но уже мёртвые глаза.
На долю секунды мне удаётся улыбнуться, но скоро новая волна боли вновь скручивает меня.
Трясущимися пальцами я опускаю его веки. Теперь он как будто спит.
Может быть, теперь ты отдохнёшь, мой милый.
А я ещё повоюю.
Горячие слезы градом сыпятся из моих глаз, иногда из моей груди вырываются рыдания, пока я тащу его к оврагу. Я пытаюсь осторожно спустить его на дно, но поскальзываюсь на гниющей листве и вместе с телом Саши кубарем качусь вниз. Встаю, оттаскиваю Сашу под кусты и с разрывающимся на части сердцем забрасываю его листьями.
Он заслуживает настоящих похорон. Не этого.
Забираю с собой винтовку, гранату и солдатскую пилотку Саши, но оставляю ему наган. Так мне спокойнее.
Прежде чем уйти, я проверяю, на месте ли его жетон*, чтобы однажды, возможно уже даже после победы, его смогли опознать.
Мы не забудем. Никогда не забудем подвиги героев, сложивших головы, чтобы жили мы. И наши дети, и дети их детей, и внуки, и правнуки...
Я оборачиваюсь в последний раз, вытираю слезы и, взяв волю в кулак, ухожу.
Поднимаюсь наверх и иду к кустарнику, под которым лежат два мертвых немца.
На обоих – форма вермахта. Судя по шевронам, один из них – ефрейтор, другой – рядовой. Оба молодые, ненамного старше Саши. Его убийцы.
Чувство радости и чувство мести охватывают меня, когда я вижу их скошенные нашими пулями трупы.
Что же, сытна вам рыба в русских реках? Просторна вам русская земля?
Непобедимые немецкие зольдаты. Теперь вы – просто дохлые фрицы.
Они пришли убивать. Они несли нам смерть, но смерть поднялась на них.
Так и надо. Так им и надо.
Эти двое не слишком похожи на разведчиков. Нам известно, что немцы не очень-то любят отправляться в разведку, потому что боятся предупредить нас о своих планах.
Не знаю, как эти мерзавцы здесь оказались.
Не похоже, что они планировали эту засаду – никакой маскировки.
Ничего, уж теперь-то я их замаскирую.
Замаскирую так, чтобы их никто никогда не нашел.
Первым делом обыскиваю труп рядового. Из его солдатской книжки узнаю основные сведения о нем.
Франц Нойманн, 1924 года рождения, Бремен.
Ровесник Саши. Наверняка семья его дома очень ждет. И какая-нибудь юная девушка.
Срываю жетон с его шеи. Пусть в его доме стоит плач. Пусть числится пропавшим без вести.
Пусть его мать страдает. Пусть его невеста страдает. Пусть страдают! Пусть всю жизнь, пусть до смерти мучаются от неизвестности, пусть ищут его в толпе, пусть ждут и мечтают о том, чего никогда не случится.
Он не вернется. Никогда-никогда не вернется домой.
Пусть страдают. Мне не жаль их, мне не жаль.
Перехожу к ефрейтору.
Вальдемар Шульц, 1920 года рождения, Регенсбург.
Не увидишь ты больше никогда своего родного дома, Вальдемар Шульц. Лежать тебе в этой земле вечно, пока она не поглотит тебя.
Надо было сидеть в своем Регенсбурге и не высовываться.
Во внутреннем кармане его серо-зеленого кителя нахожу фотографию – на ней он, Вальдемар Шульц, вместе с красивой женщиной, держит на руках ребенка.
Он пришел сюда, чтобы этими же руками убивать чужих детей.
Он не заслуживает милосердия. Он не заслуживает возвращения домой. Он не заслуживает возможности еще раз увидеть свою семью. Он не заслуживает ни памяти, ни деревянного креста.
Мое сердце сжимается, когда я сминаю фотографию в кулаке.
Говорю себе: нет. Мне не жаль, мне не жаль, мне не жаль. Они этого заслужили. Это они к нам пришли. Они сами выбрали себе такую судьбу.
Срываю жетон.
Оттаскиваю оба трупа как можно глубже в лес и маскирую. Возвращаюсь назад и уничтожаю следы боя.
Все документы, фотографии, смертные жетоны и оружие забираю с собой.
Если сослуживцы не найдут их в ближайшее время, опознать их не смогут уже никогда. Пусть их поганые кости сгниют здесь.
Иду на север, держу винтовку штыком вперед. Готова произвести выстрел в любой момент.
Сердце стучит в ушах. Жарко. Пейзаж вокруг пляшет. Перед глазами мелькают мушки.
Я дойду до отряда, дойду. Я донесу сведения, донесу их...
Внезапно я ощущаю ужасное жжение в предплечье.
Оставил все-таки Саша мне одну пулю.
Я и не заметила.
Нет, не сдаюсь.
Я – гражданка Советских Социалистических Республик. Я – партизанка. Я борюсь с немецко-фашистской сворой в тылу врага.
Я поклялась до последнего дыхания быть преданной своему народу, своей советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству.
Я дойду.
Я поклялась сражаться с врагом в его тылу мужественно, с достоинством и честью, какой нет у этих шелудивых собак, не щадя своей крови и самой жизни.
Дойду.
Если же по злому умыслу я нарушу эту мою клятву, то пусть постигнет меня суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение...
Я успеваю увидеть дымящие трубы деревенских домов.
Потом в глазах чернеет и я падаю.
___________________________________________
* Жетон — личный знак военнослужащего, позволяющий быстро опознавать убитых и раненых. Жетон солдата вермахта представлял собой металлическую пластинку с выгравированными на ней данными; жетон красноармейца – эбонитовую капсулу, в которую вкладывался бланк, содержащий все необходимые сведения о бойце.