𓁿
Панталоне никогда не думал, что такая абсурдная мысль вообще сможет прийти ему в голову. Просить Дотторе об услуге, особенно такой, было просто сумасшествием. Слишком рискованно, слишком небезопасно. А главное, так... неудобно.
Он итак был чересчур близок к этому человеку. Работал с ним на протяжении долгих лет, каждый раз с головой погружаясь в омут его безумных идей.
Доктор был, пожалуй, единственным человеком, чьё общество Регратор считал интересным. Странности доктора давно не удивляли его, но никак не переставали беспокоить.
Он ловил себя на мысли, что тонет в этом болоте. В болоте, которое носило имя Дотторе. И с каждым разом выбраться из него становилось всё труднее.
Когда-то давно он пообещал себе, что никогда не пересечёт эту тонкую грань. Что их сотрудничество останется исключительно деловым. Только взаимовыгодное партнёрство, никаких эмоций. И всё же, год за годом эта грань размывалась. Незаметно. Опасно.
Но несмотря на все эти мысли, внутри тлел маленький огонёк надежды. Он никогда не любил зависеть от кого-либо, но мысль о том, что он может снова видеть... Ох, Архонты, он бы променял все свои богатства без раздумий.
Слепота стала его верной спутницей так давно, что он уже почти не помнил, каково это — видеть.
Как бы он хотел лицезреть рассвет над Снежной. Взглянуть на лица тех, кто окружал его все это время. Хотя бы блеск золотых монет.
Увидеть себя.
Все предательски исчезало в чертогах памяти, утекая словно песок сквозь пальцы. Это было просто ужасно: забывать, как выглядели отец с матерью, как выглядел брат.
Забывать своё собственное лицо.
Первое время это было похоже на самый настоящий ад на земле. Все сжалось до мира, в котором невозможно найти опору. Мира такого безжалостного и бесконечно озлобленного на таких людей, как он.
До Панталоне быстро дошло не только на словах, но и на деле, что зрение — лишь одна из форм восприятия. Потеряв его, он научился полагаться на другие чувства. Слух стал чересчур острым: лёгкое изменение в тембре голоса, шаги на другом конце комнаты, едва слышный шорох ткани или скрип чьих-то туфель — всё это давало ему больше информации, чем когда-либо давали глаза.
Жизнь шла своим чередом, и банкир, казалось бы, заучил каждый уголок в Заполярном. И когда он перемещался по дворцу, казалось, что он видит лучше, чем любой зрячий.
Самое главное, он научился играть на своем недостатке: знание того, что его противники видят в нём исключительно этот изъян, всегда было его главным козырем, коим он так любезно пользовался. Девятый определенно умел использовать чужие ожидания против них самих.
Слепота не сделала его слабее. Она сделала его другим. Жестче. Проницательнее. Она закалила его.
Но он снова и снова ловил себя на мысли, что отдал бы всё, чтобы снова увидеть хоть что-то.
Он устал быть в неведении, держа при этом невозмутимое лицо. Устал от лет, проведенных в темноте.
И каждый раз перед ним вставал тот же вопрос: действительно ли он готов довериться Доктору в таком деликатном вопросе?
«Сплошное кощунство...»
И всё же, как не хотелось бы признавать, других вариантов не было. Никто, кроме него, не мог бы помочь.
Но Второго не интересовали деньги — в этом и была проблема. Для него золото абсолютно ничего не значило, оно было как что-то само собой разумеющееся.
Регратор привык вести дела с теми, кого можно было купить. Это делало всё предсказуемым. Но, как назло, здесь привычными методами не обойтись.
Он слишком хорошо знал, что Дотторе способен на многое. На всё. И это "всё" редко когда соответствовало нормам морали и здравого смысла.
Что, если он согласится? Что, если проведёт операцию, вернёт ему зрение, но добавит что-то неоговоренное? Что-то, о чём не станет предупреждать?
«Ему не нужны пациенты, ему нужны подопытные»
Но ещё страшнее был другой сценарий: что, если Дотторе откажется? Что, если этот разговор — это пустая трата времени? Или ещё хуже: что, если доктор узнает об этой гноящейся ране, которую он решит обнажить? На которую можно будет надавить в будущем?
Все эти мысли, крутящиеся в бешенном танце, наслаивались друг на друга, превращаясь в сплошной хаос.
Он пытался успокоить себя. Напоминал, что он — Девятый предвестник Фатуи. Регратор. Человек, который никогда не принимает поспешных решений.
Но как можно сохранять хладный ум перед чашей весов, на которых любезно были выложены его глаза и возможность совершить такую нелепую глупость, за которую он будет корить себя?
Он не мог решить, изматывая себя бесконечными размышлениями днями напролет.
Это была тихая ночь, как и сотни до нее. Всё было привычно до тошноты.
Панталоне устало опустился на кровать, опираясь на трость, ссутулившись так, как он себе обычно не позволял. Он сонно склонил голову, слушая, как где-то вдалеке мерно тикают настенные часы. Этот звук обычно успокаивал, но точно не сегодня.
Эта проклятая тьма стала его клеткой. Банкир научился жить в ней, но это не значило, что он не переставал неистово биться грудью о железные прутья в отчаянной попытке выбраться из нее.
Он склонился вперёд, позволив себе расслабить плечи.
— Какого черта я жду? — выругался мужчина, прошипев.
Если так и дальше будет продолжаться, то он скорее сойдет с ума, нежели чем определится с выбором.
— Архонты мне свидетели, это худшее решение в моей жизни, — пробормотал банкир себе под нос, прежде чем наконец лечь на спину.
Холод простыней слегка остудил пылающий разум, но ненадолго.
Сегодня ему совершенно не спалось.
***
В лаборатории давно устоялся собственный ритм жизни, протекающий в этих стенах. Эта вакханалия могла продолжаться часами, днями, если не вмешивались внешние раздражители.
Это помещение превратилось в собственный маленький мирок доктора, в котором все подчинялось его прихотям.
И вот сейчас, стоя на пороге его мира, Панталоне был тем самым раздражителем, который ни Дотторе, ни его сегменты терпеть не могли.
— Ты выбрал крайне неудобное время для визита, — голос Дотторе раздался где-то с другого конца лаборатории.
— Если бы я выбирал удобное для тебя время, то ждал бы вечность, — отозвался Регратор.
Сегменты, занятые своими делами до этого момента, вдруг начали ворчать, выражая все свое недовольство и досаду.
— Опять этот калека явился, — буркнул сегмент помоложе.
— Да ещё и без предупреждения, — подхватил другой.
— Достаточно, — резко прервал их Дотторе, раздраженно цокнув языком. — У нашего гостя ко мне есть дело. Остальное вас не касается.
Сегменты умолкли, разбредаясь кто куда.
Панталоне медленно повернул голову в сторону, откуда только что доносились их голоса, будто бы мог их видеть.
— Ты бы их держал в узде, — фыркнул он. — Не все будут терпеть их выходки, как я.
— Не серчай на них, Панталоне, — отозвался Второй, возясь с отверткой и очередным механизмом в руках. — Они такие, какие есть.
Панталоне вздохнул и раздражённо потёр глаза свободной рукой, сжав пальцами переносицу.
Это место, эти пустые слова — всё действовало ему на нервы. Он уже начал жалеть, что вообще пришёл сюда.
— Нам нужно поговорить, — произнёс Панталоне на выдохе.
Дотторе поднял на него взгляд, приподнимая уголки губ в ухмылке. Он отложил отвертку на стол, подперев голову рукой.
— Тогда не стесняйся, говори, — спокойно ответил доктор. — Раз ты сам пришёл, значит, дело важное.
Девятый не ответил сразу, пытаясь подобрать слова. Вроде только сегодня прокручивал у себя в голове все исходы этого диалога, но язык предательски отнимался.
— Мне стоит начать волноваться? — Дотторе поднялся со своего места с легким смешком и, сцепив руки за спиной, обошёл рабочее место.
— Скажи, — наконец начал он в своей привычной манере. — Ты ведь мог бы провести кое-какую операцию?
— Операцию? — переспросил доктор, проверяя, не ослышался ли. — Ты меня заинтриговал.
— Мои глаза, Дотторе, — голос едва заметно дрогнул. — Ты же знаешь, что я не вижу.
— О, конечно знаю, — протянул Второй. — Но я не думал, что это настолько тебя беспокоит, чтобы ты обратился ко мне.
Панталоне нахмурился. Предвестник было открыл рот, чтобы съязвить, но банкир тут же его оборвал.
— Просто ответь, — резко перебил Регратор, не желая выслушивать едкие комментарии. — Ты можешь это сделать или нет?
Дотторе чуть прищурился, улыбка на его лице стала шире, но в ней не было ни тепла, ни холода.
— Теоретически, да, — произнёс он. — Но я ничего не обещаю.
— "Теоретически?" — хрипло спросил Девятый, не сдерживая в голосе недовольство. — Ты либо можешь, либо не можешь, Дотторе.
Регратор сильнее сжал трость до побеления костяшек. Ладно, так уж и быть, он не будет томить.
— Цена? — резко бросил он, отбросив всякие прелюдии. — Я знаю, ты не из тех, кто делает что-то просто так. Чего ты хочешь?
— Мой дорогой Девятый, — хихикнул доктор. — Твои цацки меня мало чем интересуют.
— Дотторе, — глухо начал он, капая ядом. — Если тебе нужны ресурсы или материалы, скажи. Если тебе нужна поддержка, я могу замолвить словечко перед Царицей. Ты знаешь, что она прислушивается к моему мнению. Всё, что поможет твоим проектам, любым, — я обеспечу.
— Твои потуги забавляют меня, но давай не будем терять время.
— Тогда скажи, что тебе нужно, — раздражённо бросил Панталоне,
подаваясь вперёд, будто готов был схватить доктора за грудки, если бы только мог его видеть.
Но вместо ответа он лишь подошёл ближе. Банкир ощутил едва заметное колебание воздуха рядом с собой, когда старший остановился перед ним.
— Успокойся, Панталоне, — произнёс он, похлопав его по плечу. Его голос звучал на редкость мягко. Это смущало.
— Решим это потом, ты что-то не в настроении сегодня.
Конечно же, кто не будет на взводе из-за постоянно гнетущих размышлений?
Мужчина нахмурился, но возразить ничего не успел.
— А пока сядь, — небрежно продолжил Дотторе, уже направляясь к смотровому столу. — Мне нужно осмотреть твои глаза. Я должен знать, с чем придется работать.
— Хорошо, — сказал он тихо, убирая трость в сторону и усаживаясь на холодную металлическую поверхность. — Посмотри.
Дотторе, довольно улыбаясь, чуть приподнял бровь.
— Какой ты покладистый на этот раз, — протянул он, пододвигая столик с инструментами и натягивая перчатки. — Удивительно.
— Не обольщайся, — сухо отозвался Панталоне, слегка поворачивая голову в сторону звука. — Я просто хочу, чтобы это наконец закончилось.
— Не торопи события, — ответил Дотторе, беря в руки небольшой фонарь, усаживаясь напротив.
Дотторе прищурился, включив его. Луч света резко ударил в глаза банкира, и он едва заметно дёрнул головой от внезапного звука щелчка.
— Не двигайся, — мягко произнёс доктор, опираясь локтем о край стола и чуть подаваясь вперёд. — Если уж ты согласился на мою помощь, то будь добр, будь послушным пациентом.
Панталоне пробурчал что-то себе под нос, стараясь не дергаться.
— Закрыты... всегда закрыты, — ворчит Дотторе, слегка наклоняясь ближе.
Рука в тонкой резиновой перчатке задела веко. Подушечки пальцев касалась его совсем уж легонько.
Панталоне же едва заметно вздрогнул от озноба, тут же пробежавшего по спине.
— Не люблю, когда кто-то трогает меня, — процедил он сквозь зубы, предупреждая.
— А как ты себе осмотр представляешь? — Второй медленно оттянул веко, позволяя свету фонаря упасть на глазное яблоко.
Перед ним открылся глаз, давно привыкший к слепоте. Состояние было весьма удручающим: роговица поблекла, поверхность её была покрыта тонкими, почти незаметными для непрофессионала мутными пятнами. Белок глаза выглядел слегка воспалённым, зрачок же вовсе не реагировал на свет. Радужка потускнела и выцвела.
— Это не врождённое, — вдруг заговорил Панталоне.
— Знаю, знаю, — отозвался Дотторе, сразу подмечая, что недуг был приобретенным. — Как давно? — наконец спросил он, не отрываясь от процесса.
Панталоне выдохнул, чувствуя, как его терпение начинает иссякать.
— Лет пятнадцать назад, — начал он. — С возрастом зрение начало ухудшаться, я даже не знаю, когда точно это началось.
— И что стало причиной? Или слепота наступила сама? — продолжил опрос Дотторе, осматривая второй глаз.
Предвестник медлил. Ногти неприятно вдавились в ладонь, стараясь как-то отвлечь его от неприятных воспоминаний.
— Физические нагрузки.
— Что-то более конкретное можешь рассказать?
— Я работал слишком много, вот и всё.
У него совершенно не было желания выливать на Второго всю свою подноготную. Особенно упоминать о рабском труде, в котором он тонул без права на отдых.
Дотторе медленно отстранился, и, поддевая перчатки зубами, снял их.
— Ну? — не выдержал Панталоне.
— Состояние глаз... печальное, — удручающе вздохнул тот, заводя свои растрепавшиеся волосы назад. — Повреждения серьёзные. Никакой реакции на внешние раздражители, зрительный нерв атрофирован.
Его привычная ухмылка стала чуть шире, но с какой-то долей сочувствия — редкое зрелище для Второго.
— Что ты хочешь этим сказать? —Регратор напрягся, едва заметно сглотнув.
— Скажу честно, — продолжил он, протирая спиртом инструменты. — Они больше не пригодны. Это не поправить ни хирургией, ни препаратами.
Это был конец? Неужели он настолько отпетый грешник, что даже радость видеть окружающий его мир посчитали невозможной? Мысли уже вскружили голову, и Панталоне медленно склонил голову в бесконечном унынии.
— Не вешай нос раньше времени, — довольно продолжил доктор. — Я предлагаю тебе их замену.
Банкир недоверчиво уставился туда, где по его мнению стоял доктор.
Иногда мельком он замечал, как некоторые из сегментов шептались в закоулках Заполярного об новшествах, превознесенных Вторым. Уродливая симметрия металлической пластины на половину лица одного из них вырисовывалась в воображении благодаря этим шепоткам.
Мысль о том, чтобы стать... ещё более искусственным не особо его радовала.
— Если ты предлагаешь впаять мне в голову твои наработки, то я, пожалуй, воздержусь.
В ответ раздался громкий хохот, будто бы Дотторе только что услышал самый верх нелепости. Доктор пододвинулся на стуле, крутя на пальце одну из своих длинных прядей.
— Ты меня обижаешь, разве я бы предложил тебе что-то столь банальное?
— Тогда что? — беря трость в руки, Девятый встал на ноги.
Дотторе усмехнулся, откидываясь назад, завел руки за голову.
— Я бы испортил весь сюрприз, если объяснил бы все сразу — хихикнул предвестник. — Послушай, — сказал он мягче, пытаясь поумерить пыл напряжённого собеседника, — я всего лишь предложил тебе одно из решений. Если что надумаешь, приходи через пару дней. А если нет... ну что ж, твое право.
— Почему через пару дней?
— Потому что мне нужно подготовить материалы.
Панталоне поморщил нос. Царица Всемилостивая, во что он ввязывается?
— Ты предлагаешь мне закрыть глаза, которых, к слову, у меня нет, и поверить тебе на слово? — с саркастической усмешкой хмыкнул мужчина.
— Именно, — довольно ответил Дотторе, кивая на заданный вопрос.
— Ладно, — выдохнул он наконец. — Я подумаю.
«Уболтал, зараза».
Панталоне ушел не сразу, ненадолго задержавшись на пороге помещения.
— Ты всё ещё здесь? — крикнул доктор с другого конца лаборатории. — Или решил остаться на ночь?
С пренебрежительным фырканьем, младший закрыл за собой массивную дверь со столь противный скрипом, что казалось, будто кто-то скрежет по барабанным перепонкам.
— Химера с чрезмерным самомнением. — шикнул он.
***
— Надо же, кого я вижу? — лениво потянулся Дотторе. Он, казалось, ждал его.
— Хочешь — удивляйся, хочешь — нет, но я пришел. — ответил Регратор, вальяжно расхаживая по помещению.
Целых два дня, проведенных в окончательных раздумьях, и вот он опять здесь.
— Я разогнал сегментов, — произнёс Второй равнодушно. — Эти болтливые создания иногда чересчур шумят, а нам нужна тишина.
Панталоне слегка удивился.
— Всех? — уточнил он между делом.
— Конечно, всех, — Дотторе усмехнулся, потянувшись за выглаженным и накрахмаленным халатом.
— И Среза тоже прогнал? — поинтересовался банкир со своей ехидной улыбкой. — Я давно его не видел.
Доктор довольно промычал.
— Успел соскучиться?
Это определенно позабавило его.
— Не приписывай мне сентиментальности, — отрезал Регратор, слегка стукнув тростью по полу. — Он должен был зайти ко мне за отчетом ещё неделю назад.
— Ах, да, — протянул Дотторе, словно вспомнил что-то давно позабытое, — Я отправил его в Мондштат. Заметил, что ему было скучно с тобой, знаешь ли. Мало пространства для действий, но зато много бумажек.
Панталоне едва заметно поджал губы. Он не знал, почему ему вдруг резко сделалось так горестно.
— Вот как, — театрально вздохнул банкир. — Только вот скучно ему точно не было.
— Не переживай ты так, — с ленцой протянул Дотторе. — Если хочешь, могу прикрепить к тебе кого-нибудь новенького на время.
— Не стоит, — оборвал он старшего — И давай перейдем ближе к делу.
Доктор поднял взгляд на Панталоне, уже облачённый в белоснежный халат.
— Без проблем, нетерпеливость так и хлещет. Когда готов лечь на операцию? — спросил он.
— Хоть сейчас.
О, это было интересно. Чересчур интересно!
— Уверен? — вкрадчиво уточнил Дотторе, слегка наклонив голову.
— Уверен, — прозвучал окончательный ответ.
— Прекрасно, — потёр он ладони в предвкушении.
Дотторе вдруг резко развернулся на невысоких каблуках, зашагав в сторону боковых дверей, ведущих в глубь подземных помещений. Остановившись, он бросил взгляд через плечо:
— Подожди пока здесь, — коротко бросил он, кивнув в сторону места у стены. — И сними эту свою шубу, тошно уже смотреть...
Дотторе внезапно замолк, не успев закончить мысль. Стоя рядом с Панталоне, он поморщил свой хрящеватый нос.
— Ты сменил свой парфюм, или... — он слегка прищурился, едва сдерживая смешок, — ты что, принёс сюда опиум?
Регратор усмехнулся, неторопливо снимая верхнюю одежду.
Второй скрестил руки на груди, пристально разглядывая длинную курительную трубку, которую тот незаметно протащил. На ней угадывался небольшой, аккуратно привязанный мешочек.
— Ты, конечно, не перестаёшь меня удивлять, зачем он тебе? — проговорил он, не зная, упрекать или восхищаться. — Мог хотя бы предупредить, что придешь с таким "арсеналом".
— Увидишь зачем, не переживай, — растянул банкир, довольно улыбаясь.
Наконец-то тревога чуть улеглась и можно было вернуть их непринужденные беседы. Будто бы это не ему сейчас будут вырезать глаза.
Как же удивительно устроена человеческая психика: успокоиться прямо перед лицом опасности, когда до этого в дрожь бросало только при мысли о подобном.
Подготовка прошла как в тумане: то, как коридоры тянулись, растягиваясь в бесконечные лабиринты, то, как в ноздри ударил резкий запах хлора.
И вот внезапно ему что-то сунули в руки. Больничная рубаха — простая, грубоватая на ощупь, точно так же пропахшая химикатами.
— Надень её, — раздался рядом знакомый голос.
Панталоне медленно кивнул, стискивая ткань меж пальцев. С трудом сняв с себя пиджак и все остальное, он быстро натянул выданную одежду. Материал был чересчур неприятным коже, вызывая, как ему казалось, легкий зуд.
Дотторе неспешно натянул медицинскую маску, поправляя её ловким движением.
— Перчатки и кольца тоже снимай, — потребовал он слегка приглушенно из-за ткани на лице.
— Перчатки я ещё могу понять, — проговорил Панталоне, избавляясь от излюбленных перстней. — Но кольца?
— Для твоего же удобства. Ты же не хочешь, чтобы я отвлекался, любуясь ими, как сорока во время операции? — тихонько расхохотался Второй.
Панталоне коротко фыркнул, но не стал перечить. Ощущения были странными: он абсолютно не хотел стаскивать перчатки.
Губы сжались в тонкую линию, пока он медленно стягивал шелковую ткань.
Панталоне вдруг показалось, что он срывает с себя слой кожи, выставляя на показ дергающиеся мышцы, линии вен и хрупкие кости.
Правая рука обнажилась легко: идеально наманикюренные пальцы выглядели столь же изящно, как тонко огранённые статуэтки из слоновой кости, за которыми торговцы со всего Тейвата так отчаянно охотились в Сумеру.
Но вот с левой он замешкался, на мгновение замерев. Наконец под светом жужжащих ламп стал виднеться протез, заменявший три отсутствующих пальца, выступавший вместо них полыми конструкциями.
Материал выглядел нетипичным — матово-серый, слегка переливался перламутром, напоминая потускневший жемчуг.
Доктор, мягко говоря, удивился, оскалив зубы в необычной для него искренней улыбке.
— Надо же... — пробормотал он, подходя ближе. — Вот так сюрприз.
Панталоне, почувствовав, как взгляд доктора прожигает его руку, тут же напрягся:
— Что-то не так?
Но Дотторе уже не слушал. Его глаза с жадно бегали по протезу, с любопытством рассматривая его.
— Это мои протезы, — горделиво произнёс он. — Когда ты их... Нет, откуда они у тебя?
— Твои? — переспросил он, не веря своим ушам. — Быть такого не может.
Доктор, в свою очередь, расхохотался недобрым смехом.
— Я может и долго живу, но я уж точно не маразматик. Свою работу везде узнаю.
Банкир на мгновение растерялся.
— Сандроне, — шикнул он, сжав пальцы здоровой руки в кулак. — Я попросил её заменить мой старый протез. Он был неудобным, а она... — пробормотали он, вглядываясь в привычную пустоту перед собой. — Она не сказала, что это твоё.
— Интересно, сколько же ты проносил часть моего гения? — казалось, что его больше волновало собственное детище, нежели чем отсутствие одной трети кисти.
— Вот же чертовка, — поток чувств все продолжался. — Могла хотя бы поставить в известность, что использует мои разработки.
Панталоне, нахмурившись, выдернул руку, заставляя старшего отстраниться.
— Ещё чуть-чуть, и я подумаю, что ты этим сексуально озабочен, — усмехнулся на этот раз Регратор, накрывая протез свободной ладонью.
Дотторе лишь позлорадствовал и, отмахнувшись, вернулся к расстановке хирургических принадлежностей.
Банкир же приноровился кружить у стопки собственной одежды, поспешно сложенной на одной из многочисленных кушеток.
Нащупав спасительные курильницу и спички, он подтянулся в сторону рабочей суеты.
— Ты закончил там, или мы здесь до ночи проторчим?
Дотторе лишь взял в руки шприц. Он лениво постукивал по нему пальцем, наблюдая, как крошечные пузырьки воздуха собираются и поднимаются вверх.
— Да-да, всё готово, — отозвался он, нажимая на поршень, чтобы выпустить остаток воздуха. — Иди ложись, — пригласил его доктор, исполняя вычурный реверанс в сторону операционного стола.
— В этом нет никакой необходимости. Ты будешь оперировать сидя.
Эти слова застали его врасплох, не каждый день становишься такому свидетелем.
— Я сейчас не ослышался?
— Никак нет, — снисходительно покачал головой Панталоне. — И наркоз можешь убрать, он нам не понадобится.
Дотторе тихо хмыкнул, проведя языком по внутренней стороне неба. Отложив шприц обратно на поднос, он продолжил:
— Я и представить не мог, что ты мазохист.
— Такого ты обо мне мнения? — легонько усмехнулся младший. — Из соображений собственной безопасности предпочитаю прибывать в сознании.
Становится все забавнее и чудесатее.
— Думаешь, я решу воспользоваться возможностью оставить авторский почерк? — доктор облокотился на металлическую поверхность, игриво перебрасывая скальпель из руки в руку.
Вместо ответа Панталоне лишь коварно улыбнулся. Но эта улыбка была странной: в их привычных словесных перепалках она была совершенно другой.
На этот раз она не обжигала напускным презрением. Лёгкий изгиб губ хранил в себе целый водоворот эмоций, которые Дотторе не мог, или, чего хуже, не хотел разгадать.
Что это было? Снисходительность? Будто он смотрел на напакостничавшего ребёнка, точно зная, кто виноват в неудавшийся шалости.
Или, быть может, азарт? Как у игрока, который уже выложил свои карты на стол, ожидая хода соперника с безумием в глазах.
— Ты действительно сам не свой в последнее время, — заключил он. — Ну что ж, раз операционный стол тебе не угодил, — продолжил Дотторе, жестом указывая на другой конец комнаты, — милости прошу на смотровое кресло.
Лениво устроившись поудобнее, Регратор откинулся на спинку кресла. Все так, как он и планировал.
— Подними подлокотник с правой стороны.
С деланным вздохом доктор все же исполнил просьбу.
— Твоё величество довольно? —легко фыркнул он, и, отступив назад, начал перетаскивать инвентарь.
Панталоне не удостоил его ответа, отвлекаясь на издаваемый время от времени характерный звон металла.
Наконец-то можно было заправить опиум: рассыпать мелко измельченный порошок, затем слегка постучать по трубке, чтобы выровнять слой.
Девятый выглядел совершенно спокойным и расслабленным, будто бы происходящее вокруг его не касалось.
— Ты уверен, что это будет уместно? Я думал, ты хочешь оставаться в полном сознании.
— Я и останусь, — ответил Панталоне, поднося спичку к трубке и делая первый медленный вдох.
Дым тонкой струйкой поднялся вверх, затанцевав в холодном свете ламп.
Дотторе обернулся, прищурив глаза.
— Скажи спасибо, что я не выставил тебя вон, — тихо пробормотал он, бросая очередной инструмент на металлический поднос. — Пока раскуришься, всю операционную мне провоняешь.
Панталоне довольно приподнял уголки рта, делая ещё одну затяжку.
— Не выставишь же, — протянул он, наклоняя голову чуть вбок.
— И как часто ты так расслабляешься? — Дотторе наконец плюхнулся на свое маленькое кресло на колесиках.
Мужчина слегка прищурился, задержав дым в лёгких, прежде чем медленно наклониться вперёд.
Губы сложились в трубочку, выпуская струю густого дыма прямо в лицо доктора. Дым, тягучий и сладковатый, тонкими змейками обвился вокруг Второго, а затем рассеялся в воздухе серыми завитками.
— В зависимости от ситуации, Дотти, — это странное прозвище слетало с его уст всего пару раз за последние пять лет.
— Ах, вот оно как, — тихо проговорил он, сверля младшего взглядом. — Не так часто, но зато... как метко, Лоне. — предвестник расплылся в опасном оскале.
Довольно будоражаще.
Панталоне задержал трубку у губ на мгновение, позволяя шелковым лентам лениво вытекать сквозь полураскрытые губы.
— И как оно? — поинтересовался Дотторе, смакуя каждое слово. — Неужели не поделишься?
— Поделиться? Ты же знаешь, что я человек, не любящий отдавать что-то свое, — банкир прокрутил латунный мундштук меж тонких пальцев. — Но раз уж ты так настаиваешь... — добавил банкир уже хрипловатым от затяжек голосом, подзывая того поближе.
Дотторе, сдавленно рассмеявшись, резко оттолкнулся от пола, плавно скользнув на стульчике к своему пациенту.
— Настаиваю, — хмыкнул он, медленно накрывая ладонью руку младшего.
Дотторе не спешил, решившись на что-то совсем невиданное и недозволенное: без единого зазрения совести мужчина медленно положил подбородок на чужое плечо.
— Не возражаешь? — опять это насмешливо-игривое выражение на его лице, которое Панталоне не может увидеть. Но прекрасно может догадаться и нарисовать эту картину перед глазами.
— Смотри, не привыкай, — одобрил он, решившись сделать редкое исключение, затрагивающее его тактильность.
Чтобы Доктор прикурил с рук Дельца? Что могло быть абсурднее?
Дотторе, стянув медицинскую маску, поерзал на месте, и, прильнув ближе, затянулся.
Наркотик обжигал язык, чуть дальше оседая на голосовых связках.
Панталоне уже собирался убрать трубку, когда на его плече возникло непонятное ощущение — колючее, пренеприятное, будто кожу натирали наждачной бумагой. Он недовольно дёрнул плечом, пытаясь избавиться от навязчивого контакта, и гнусно проворчал:
— Ты что, не брился?
— А зачем? — вполне логичный вопрос, закрывшийся так же быстро, как и возник.
Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь лёгким потрескиванием трубки и тлением дурмана.
— Ну? — наконец заговорил Регратор. — Как ощущения?
— Тебя напоминает, — было сказано без раздумий. — Терпкий, сладковатый, но послевкусие яда все же оставляет.
— Я польщён, — банкир игриво хмыкнул на странный комплимент.
— Да не спеши радоваться, — отметил доктор между делом. — Этот яд, знаешь ли, въедается в организм так, что потом и не выведешь. — он немного стих, прежде чем продолжить:
— Ты же понимаешь, что он нормально не обезболит?
Панталоне так и не ответил, снова поднося мундштук ко рту.
Наконец отстранившись, доктор прокашлялся.
— Что-то я разговорился, нам бы начинать пора.
Мужчина неспешно поправил перчатки, разглаживая образовавшиеся на них складки.
— Постарайся не двигаться, — предупредил он, осторожно закрепляя фиксатор на одной из глазниц.
— Вот так, — пальцы аккуратно подогнали крепления, обнажая нужную область для предстоящей работы.
Рука банкира внезапно дёрнулась вниз в едва заметном, но таком резком движении. Выхватив кинжал из набедренной кобуры, мужчина тут же приставил лезвие к чужому бедру.
Чётко и без колебаний — прямо на артерию.
Да, все точно идет так, как он и планировал.
— Ну и что это? — протянул Дотторе с напускной скукой. — Ещё одну игрушку протащил?
— Меры предосторожности, — ответил Панталоне, совсем слегка вдавливая сталь в ногу старшего.
К сожалению, его попытка припугнуть Второго вылилась в очередной забавный курьёз.
Панталоне сильнее сжал пальцы на рукояти, прерывисто выдохнув:
— Никаких выходок, — с резкой переменой в поведении бросил он. — В противном случае я без раздумий вспорю тебе бедренную артерию. Поверь, я знаю, где она проходит.
Дотторе засмеялся, и гогот эхом разнесся по операционной, отражаясь от стен и множась в пространстве.
Прежде чем Регратор успел что-либо возразить, холодное лезвие скальпеля вдруг оказалось прижато к его шее.
— Вспорешь? — шепнул Второй ему на ухо. — Если успеешь.
И вновь гнетущая тишина.
— Ты прекрасно знаешь, что не сможешь, — продолжил Дотторе, когда горячее дыхание обожгло кожу. — А вот я успею.
Он тяжело сглотнул подступивший к горлу ком. Сердце стучало слишком громко и слишком быстро.
— И зачем эти глупости? — негромко спросил Дотторе, водя острием то вверх, то вниз. — Если бы я хотел что-то сделать, то давно вскрыл бы тебе глотку. И, поверь, у меня была уйма возможностей.
Банкир же стиснул зубы, чувствуя как натужно хрипело собственное дыхание в попытке сохранить невозмутимый вид.
Доктор еще пару мгновений молча смотрел на него, прежде чем отвести скальпель:
— Ладно, так уж и быть. Оставь себе, если так спокойнее, — с насмешкой шикнул он.
— Достаточно, — процедил Регратор, стараясь взять себя в руки. — Делай своё дело.
— Как скажешь, — отозвался Дотторе.
Девятый сжал подлокотник до побеления костяшек, когда почувствовал, как холод от скальпеля коснулся его лица. Доктор все выискивал место, откуда можно было бы начать.
Второй почему-то засмотрелся в широко открытый глаз напротив, на натянутую вокруг кожу. Мертвый и блеклый, ровно такой же, как и другой глаз. Но это его ни капли не смущало, а наоборот раззадоривало.
Первый надрез он сделал без предупреждения: у самого края склеры, где ткань была чуть более плотной. Острие вошло с противным хлюпающим звуком, пуская первую кровь.
Панталоне же судорожно вздохнул, прикусив внутреннюю сторону щеки. Металлический привкус заполнил рот, но он не позволил себе издать и звука.
Дотторе осторожно раздвинул разрез, чтобы обнажить глубже лежащие ткани. Металл очередного зажима слегка затрещал, соприкасаясь с костью глазницы.
Прозрачная жидкость, чем-то похожая на сукровицу, начала сочиться из разреза, смешиваясь с алыми подтёками.
Регратор чувствовал, как инструмент давит на всю область от бровей до переносицы, отдаваясь тупой, ноющей болью, переходящей в висок.
— Терпение, — бросил Дотторе, не отвлекаясь.
Взяв тонкие изогнутые щипцы, он ввёл их в разрез. Осторожно и медленно мужчина потихоньку стал оттягивать глазное яблоко из орбиты.
— Сейчас будет немного... больно, — сообщил он, как будто хотел предупредить заранее, чтобы тот хотя бы мысленно подготовился и собрался.
Как только доктор продолжил, зрительный нерв натянулся так, как тянутся струны на арфах или скрипках, готовые вот-вот лопнуть из-за давления.
Панталоне шумно выдохнул через нос, изо всех сил стараясь не закричать. Только дрожь рук и выступившая на лбу испарина говорили сами за себя.
Дотторе же, не обращая внимания на состояние своего "пациента", продолжал работать, как ни в чем не бывало.
— Терпи, терпи, — в попытке успокоить буркнул он.
Но дальше боль стала совсем невыносимой.
Доктор взял очередной инструмент, который банкир не смог опознать, начав скоблить место, где нерв соединялся с основанием глазницы. Каждое его движение въедалось в голову мерзким скрежетом, будто бы по основанию черепа кто-то водил кончиком ржавого гвоздя.
Младший инстинктивно выгнулся, пытаясь запрокинуть голову назад. Грудь судорожно вздымалась, и стиснутые зубы разомкнулись. Из горла вырвался резкий, мучительный вопль.
Дотторе моментально отдёрнул руки, едва младший успел дёрнулся.
— Совсем из ума выжил?! — рявкнул он, резко выпрямляясь и отбрасывая окропленный кровью инструмент в металлический лоток. — Если хочешь, чтобы я тебе всё лицо раскромсал, то так и скажи!
Панталоне шумно выдохнул, переводя дыхание. Лицо побледнело, а губы едва заметно подрагивали.
— Просто продолжай.
— "Просто продолжай"? — язвительно передразнил он. — Да ты сам себя угробишь раньше, чем я успею закончить.
Банкир скорчил виноватую гримасу, сглатывая.
— Я не специально, — процедил он.
Доктор сделал глубокий вдох, стараясь унять раздражение, и вернулся к столу, подбирая новые инструменты.
— Ещё раз дернешься, и я тебя привяжу к этому креслу так, что и пальцем пошевелить не сможешь. — фыркнул старший.
В таком темпе они и продолжили.
— Достаточно крепко сидит, зараза— пробормотал Дотторе, продолжая манипуляции с щипцами.
Панталоне почувствовал, как нечто круглое и влажное коснулось его щеки — скользкое и липкое.
Его сейчас стошнит.
Осознание того, что это его собственный глаз пришло не сразу. Еще немного и вместо рвотных позывов он действительно опустошит желудок прямо здесь и сейчас.
Глаз уже потерял свою привычную форму, держась лишь на тканевых связках. Он слегка покачивался, когда доктор работал, пытаясь расчистить доступ. Вязкая, мутная жидкость продолжала стекать с лица на ворот несчастной рубахи.
Опиум, который он так тщательно подготавливал ко дню операции, казалось, не действовал вовсе. Вместо облегчения он ощущал лишь лёгкое онемение лицевых мышц, едва ли сглаживающее кромешную агонию и ужас от происходящего.
Банкир внезапно снова закричал, теперь вопя уже во все горло. Крики громкие, надрывные, пробирающие до глубины души.
— Архонтов ради, закрой свой чертов рот!
Не дожидаясь ответной реакции, доктор раздражённо цокнул языком и без всяких церемоний впихнул своё предплечье прямиком в открытый рот, пытаясь заглушить горестные завывания.
Отвлекаться сейчас было нельзя.
— Кусай, если настолько больно! Только ради всего святого, перестань дёргаться!
Надо же, не каждый день увидишь, как человек, презирающий все, что связано с богами, взывает к ним.
Панталоне вытаращил оставшийся глаз, осознавая абсурдность всей сложившейся ситуации.
Ещё одна вспышка боли, и все размышления о странностях доктора мгновенно исчезли. Девятый, уже не думая, сомкнул челюсти на поданном предплечье. Зубы вцепились в чужую руку чуть выше запястья и в какой-то момент ему показалось, что он вот-вот прокусит Второму кожу.
Доктор быстро потянулся к столику, суматошно бегая взглядом по его содержимому. Он метался между добротным куском марли и свернутой в несколько слоёв тканью, которую он обычно использовал в качестве салфетки для протирания инструментов. Пока еще чистой.
— Тьфу ты, — раздражённо шикнул Второй, хватая небольшой рулон марли, прежде чем всунуть его банкиру меж зубов.
Материал был достаточно плотным. Он противно заскрипел, вбирая в себя и, кровь, и пот, скопившийся около рта, и пресловутую слюну, уже стекающую к подбородку, когда младший стиснул челюсть.
Дотторе мельком взглянул на него, раздосадованно покачав головой:
— Всё это можно было бы сделать гораздо быстрее и... менее мучительно, — отчитал он Девятого. — Наркоз, обезболивающее, всё, что душе угодно. Спрошу ещё раз: будем что-нибудь колоть?
Панталоне что-то неразборчиво промычал, и, находясь уже в полубредовом состоянии, яростно замотал головой из стороны в сторону.
— Ну и упёртый же ты, — фыркнул доктор, поправляя съехавшую маску.
Он не стал терять времени. Пока Панталоне что-то так усердно блеял, грех было не воспользоваться столь подходящим моментом.
Звук на этот раз отличался: чвакающий, ещё более омерзительный, а боль была все такой же резкой.
Он приглушённо вскрикнул сквозь пропитавшуюся выделениями марлю, стиснув её так сильно, что челюсти просто напросто стали неметь. Тело уже во всю бил мандраж, а в висках оглушительно пульсировала прилившая к голове кровь.
— Первый готов, — выдохнул доктор, глядя на пустую, изуродованную глазницу.
Панталоне, даже если бы захотел, не смог бы ответить. Вместо этого он лишь издал сдавленный, булькающий звук, неясно, то ли вскрик, то ли стон.
— Ладно, не благодари, — хмыкнул Дотторе, тщательно протирая использованные инструменты.
От Девятого он не получил никакой реакции. Банкир не шевелился. Он уже не пытался говорить, вцепившись в подлокотник, и, сжимая трясущейся рукой кинжал, тяжело дышал.
Пот противно скатывался со лба, собираясь солоноватыми капельками у висков, стекая вниз. Он струился тонкими ручейками по шее, оставляя за собой мокрые дорожки.
Спина затекла и точно так же пропиталась влагой, растекавшейся вдоль позвоночника, щекоча кожу и вызывая неприятный зуд.
Всё чесалось — от макушки до самых пят. Каждая клеточка тела горела, вспыхивая то болью, то чесоткой. В какой-то момент Панталоне показалось, что по его телу ползают тысячи муравьев, не давая ни секунды покоя.
И даже почудилось, что они сжирают его заживо, впиваясь в плоть своими крошечными жвалками.
Он был готов взвыть, закричать, дергаться, отряхиваясь от мелких тварей, лишь бы это наваждение исчезло.
Марля во рту уже успела разбухнуть, раздражая язык и уголки губ неприятной горечью.
Хотелось промокнуть лицо, обтереть тело полотенцем, но он не мог. Всё, что оставалось, — это терпеть эту грязь, которая, казалось, разъедала его плоть.
— Итак, приступим ко второму, — поставил в известность доктор, пристраиваясь с другой стороны.
Холодный свет лампы обжигал обнаженный глаз, играя то на тонких кровеносных сосудах, уже полопавшихся от перенесенного стресса, то на металлических креплениях фиксаторов.
Скальпель едва успел коснуться кожи, однако этого оказалось достаточно.
— Хватит... — выплюнув марлю хрипло выдавил он, тут же переходя на громкий, надрывный крик. — Я сказал, хватит!
— Не дергайся! — опять то же самое. — Мы должны закончить, — терпеливо продолжил Дотторе, томно вздыхая.
— Какой тогда в этом смысл? — мотнул он головой, глядя на трясущиеся руки банкира. — Не люблю оставлять работу наполовину выполненной.
Он взглянул на шприц, отложенный в самом начале. То, что он уже предлагал ранее, но что было беспрекословно отвергнуто. И снова посмотрел на Панталоне. Нет, так дело не пойдёт.
Если так и дальше продолжится, то все действительно было зря.
Так что Дотторе снова не собирался предупреждать его: мужчина быстро поднял, стараясь не шуметь, дабы не привлечь нежеланного внимания Девятого.
Он обмакнул салфетку в спиртовую жидкость и быстрым движением протёр кожу на сгибе локтя.
И это случилось.
Реакция последовала незамедлительно: как только холодный спирт коснулся его кожи, мужчина резко дернулся, словно того схватила конвульсия.
— Ты что делаешь?! — яростно мотнул головой он, пытаясь вырвать руку.
— Панталоне, без истерик! —рявкнул Дотторе, бросив салфетку на стол и попытавшись удержать его запястье.
Но банкир все продолжал неистово метаться.
— Не трогай меня! — выкрикнул он. — Не смей ничего колоть!
Он вдруг вцепился в рукоятку кинжала ещё сильнее, орудуя в воздухе хаотичными движениями.
— Не подходи! — выкрикнул он, размахивая клинком из стороны в сторону. Остриё блеснуло в свете лампы, отбрасывая на металлических поверхностях беспорядочные дуги. — Убери свои чёртовы руки!
Дотторе отпрянул на шаг, не столько из страха, сколько для уклонения от ненужного ранения.
Но одно неловкое движение Девятого, и всё-таки это произошло. Лезвие клинка вскользь полоснуло по предплечью доктора, разрезая тонкую ткань халата и кожу под ним. По белому тут же стал растекаться бордовый.
— Гадёныш! — выругался Второй, отшатываясь с яростью в глазах.
— Ты что, совсем спятил?! — не было уже сил терпеть. — Пытаешься зарезать своего же хирурга?!
— Я и так многое тебе спускаю с рук! — продолжил он, шагнув вбок, чтобы не попасть под следующий выпад. — Многое из того, что другим я бы не простил. Но это уже дикость!
Его возглас, казалось, перекрыл натужные и столь громкие стенания банкира.
— Впервые в своей жизни вижу, чтобы кто-то пытался порезать на кусочки того, кто его лечит. —процедил он, шагнув ближе, но всё ещё внимательно следя за оружием, мелькавшее в руках Девятого.
Доктор прекрасно понимал, что спорить с Регратором в таком состоянии было совершенно бесполезно, а тем более пытаться переубедить его. Он всё равно не слушал.
Бедолага, казалось, не замечал, что Второй уже не находился перед ним. К сожалению, слух подвёл на этот раз.
Доктор же бесшумно и с легкой опаской пристроился позади, держа анестетик наготове. Волосы на шее младшего липли к коже от струившегося ручьями пота, открывая как раз нужное место для инъекции.
Всё, что оставалось сделать, — один точный укол, и вся эта суета закончится.
Одно мгновение и игла наконец вошла под покрывшуюся мурашками кожу.
— НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — еще более истошно завопил он.
Панталоне дёрнулся вперёд, напрягая всё тело в попытке развернуться и расцарапать лицо подонку за спиной.
Дотторе же зажал локтем все выше шеи, стараясь зафиксировать пациента на месте. Но, как бы не было прискорбно для доктора, Регратор, несмотря на все свое измождение, бился так неистово, что кресло под ним чересчур громко заскрипело.
Несмотря на всё новые предупреждения и изощренные ругательства Второго, тот продолжал брыкаться с такой силой, что доктору приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не дать ему вывернуться.
Ещё один резкий рывок — и что-то хрустнуло.
Игла сломалась. Часть металлического стержня осталась торчать из чужой шеи, наполовину погружённая в кожу под странным углом.
Оба на мгновение застыли.
— Твою же мать, — выдохнул доктор, его голос впервые сорвался на столь яростное шипение.
Он медленно выпрямился, прикрыв глаза на долю секунды, силясь совладать с собой. Пальцы крепко сжались в кулак, ногти впились в ладонь, оставляя характерные следы-полумесяцы сквозь перчатки. Но это никак не помогало унять нарастающее бешенство.
Панталоне, в свою очередь, ещё не до конца осознал, что случилось, но что-то явно было не так.
Он чувствовал.
Что-то инородное, холодное, болезненно покалывающее при каждом движении. Тело словно пыталось избавиться от постороннего предмета, отдаваясь мучительной пульсацией из места, где из кожи торчал обломок иглы.
Банкир не сразу нашёл в себе силы дотянуться пальцами до шеи. Но едва он попытался нащупать причину этой новой, странной боли, как Дотторе резко перехватил его руку, стиснув её так, что казалось он выползет отсюда ещё и со сломанным запястьем.
— Даже не думай, — процедил старший — Ты уже натворил достаточно.
Регратор шумно выдохнул, чувствуя, как серде бешено стучит сквозь слои мышц и костей.
— Ты... — начал он, но слова так и вязли на языке.
— Я, — подхватил Дотторе, отвлекая его.
Он сжал запястье мужчины, другой рукой нащупывая новую ампулу. На этот раз все прошло без недоразумений.
— Хватит... — пробормотал Девятый, но речь все так же предательски подводила.
Мысли метались, разбегаясь кто куда. Будто кто-то бессовестно спутал их, перемешал и перетасовал, как карты в заведомо проигрышной колоде.
— Конечно, хватит, — спокойно согласился доктор, вводя спасательный наркоз.
Сначала пришло лёгкое покалывание, едва заметное, словно он просто задремал в неудобной позе.
Затем тело начало неметь. Не так, как было с опиумом. Ощущение приятное, мягкое, словно бы его укутали в бархатный саван.
Жар под кожей постепенно затихал. Осталось лишь приятное тепло, растекающееся по венам.
В ушах больше не отдавался стук собственного сердца. Вместо него слышалось лишь размеренное дыхание того, кто сейчас стоял рядом. Дыхание человека, к которому он не понимал, какие чувства испытывает. Он мог бы сказать, что ненависть — это все, что скрывалось за уравнением их взаимоотношений. Но за все эти годы презрение и злоба улеглись в что-то другое, более сложное и неоднородное.
Однако, все было до чертиков просто: отношение к доктору колебалось в зависимости от ситуации. Или так ему казалось.
Но сейчас он готов был голыми руками придушить этого мерзавца.
Была и другая сторона медали.
Панталоне порой удивлялся, как легко с ним можно разговаривать, если не затрагивать вопросы этики и морали. Если просто так сидеть и переговариваться о рабочих мелочах, обсуждая то неудавшийся эксперимент, то дефицит торгового баланса в стране за последний квартал.
И даже, как ни странно, наслаждаться этим.
Да, он знал, что Дотторе способен на поистине ужасающие вещи. Но было бы ложью сказать, что между ними не было таких моментов, когда всё это уходило на второй план и постепенно забывалось.
Когда все становилось... проще.
Он не мог вспомнить, когда их взаимоотношения стали настолько неоднозначными. Когда от непереваривания друг друга на дух и отвращения они перешли к тому, что можно было бы назвать приятельством. Странным, своеобразным, но все же приятельством.
Хотя доверия, как показала практика, в этом союзе не было.
Но сейчас думать об этом было бессмысленно. Всё снова возвращалось ненависти, разраставшейся корнями так глубоко, что вытравить её было невозможно. Он желал захлебнуться в этой ярости, лишь бы спихнуть все на эти примитивные эмоции.
Не хотел он вдаваться во все эти хитросплетения человеческих чувств.
«Он, наверное, думает так же...»
***
Вопреки всем его выходкам и категоричному отказу от любого вида наркоза, просыпаться совсем не хотелось. Тело совершенно не слушалось, не в состоянии исполнить даже такую простую команду, как шевеление пальцами.
Как ни странно, сначала вернулись ощущения.
Шероховатая простынь под телом, ничуть не добавляя ощущения уюта, натирала кожу точно так же, как и больничная рубаха. Лёгкое покалывание отдавало в висках, заставляя невольно морщиться. Вкус чего-то горького чувствовался во рту, был в нём какой-то слабый металлический привкус — то ли кровь, то ли остатки какого-то лекарства.
Он с запозданием обнаружил, как что-то сдавливало голову. Добротная половина лица была туго обмотана стерильными бинтами, переплетавшимися в полноценную повязку.
Всё тело налилось странной тяжестью, как после долгой лихорадки, оставившей после себя вялость в конечностях.
Потом запахи.
Хлор. Спирт. Слишком резковато-химозные зловония, с примесью ещё чего-то. Так всегда пахло в медицинском крыле Заполярного. Неоднократно бывая здесь, он давно привык к этому едкому запаху стерильности, обычно не приносившему дискомфорта. Однако сейчас обострившиеся чувства воспринимали его совершенно иначе: с отвращением, желанием побыстрее убраться отсюда.
И наконец, звуки.
Монотонное тиканье стрелок часов, слишком громкое в давящей на барабанные перепонки тишине, раздражало. Прямо как дома.
Панталоне вдруг задался вполне резонным вопросом: сколько же времени он провёл в беспамятстве?
Где-то чуть дальше слышалось, как кто-то перелистывал бумаги, то и дело негромко покашливая. Там же — раздражённое бурчание и шарканье ног по кафельному полу.
Кто-то сидел рядом и просто ждал.
Регратору резко приспичило вздохнуть поглубже, но грудная клетка не поднималась так, как ему хотелось бы. Да и толку от этого было мало. Воздух в помещении казался до умопомрачения спёртым.
Он сглотнул, чувствуя сухость во рту, и попытался заговорить:
— Воды, — хрипло протянул мужчина, пытаясь приподняться.
— Проснулся наконец, — раздался голос, с нескрываемый и привычным сарказмом.
Панталоне только поморщился. Голова невыносимо гудела, во рту пересохло так, будто бы он съел горсть песка.
— Воды, — повторил он всё ещё сиплым голосом.
Гость явно не торопился исполнять просьбу.
— Да слышал я, слышал, — протянул он, но всё же наливая жидкость, прежде чем поднести к чужим губам стакан.
Банкир сделал несколько осторожных глотков, чувствуя, как вода с трудом стекает по пересохшему горлу. Она, как назло, оказалась гадко тёплой. Застаивалась она здесь не первый час.
— Ты издеваешься? — спросил он, возвращая стакан.
— А то, — злорадно хихикнули в ответ.
Панталоне нахмурился, медленно осознавая, что в голосе, звучащем рядом, было что-то столь знакомое. Не просто бесцеремонность и полное отсутствие профессиональных границ: в этом мастерстве многие из сегментов могли бы потягаться друг с другом. Но была в нём и особая манера говорить, которую он при любых обстоятельствах узнает.
Распознал он её не сразу, слишком уж сильно в голове и ушах шумело. Но когда весь пазл наконец сложился в осмысленную картину, у него невольно дёрнулся уголок губ.
— Срез? — спросил Девятый.
— Да неужели, узнал? — усмехнулся сегмент.
Регратор тактично промолчал, переваривая информацию.
Не то, чтобы он не верил собственным ушам, с этим определенно проблем не было.
Просто это было чересчур странно: он ожидал кого угодно. Может быть, кого-нибудь из младших клонов, которым Дотторе мог бы поручить за ним присматривать. Может, даже самого доктора. Но точно не того, кто должен был находиться за тысячи миль отсюда.
— Ты ведь был в Мондштате, — наконец пробубнил он, не столько спрашивая, сколько констатируя факт.
— Ключевое слово "был".
Значит, Срез вернулся. Отозвали?
— И что же заставило тебя так поспешно вернуться? — его голос звучал всё так же придушенно, но уже чуть твёрже.
Срез же презрительно фыркнул.
— Пораскинь-ка мозгами сам, — сегмент опустил уже пустой стакан на прикроватный столик. — Кстати говоря, я был крайне удивлен, что всё прошло относительно гладко — поёрничал он, меняя тему.
— Ты говоришь так, словно ждал, что меня вынесут отсюда ногами вперёд.
— А разве нет?
На мгновение повисла неловкая тишина, пока юноша не разразился безудержным и заливистым хохотом.
— Да ладно тебе, шучу я! — оправдывался он, глядя на явно недовольного и скривившегося мужчину перед ним.
Но, как известно, в каждой шутке есть доля правды.
Было бы проще просто отмахнуться от его слов, приняв всё за очередную выходку. Но Панталоне не был глуп. Он тяжко вздохнул, сдерживая порыв стукнуть наглеца тростью, которой, увы, под рукой сейчас не было.
«Шутит он, видите ли».
Какофонию из беспорядочного смеха прервал скрип открывающейся двери.
Регратор заметно напрягся на койке, уставившись на источник столь пренеприятного звука. Он почувствовал, как все внутри неприятно сжалось. Юноша же, напротив, даже не удосужился обернуться, лишь наклонил голову чуть вбок, безошибочно угадав, кто именно вошёл в комнату.
Однако, тот сразу же поджал губы, ухмылка стала чуть менее вызывающей:
— О, Прайм собственной персоной, — протянул он, скрестив руки на груди.
Доктор не спешил от слова совсем, вальяжно расхаживая по палате, пока не остановился у изножья кровати.
— Как погляжу, вы неплохо проводите время, — отметил он, потешаясь над ситуацией.
Срез шикнул, скосив взгляд в сторону.
— Отнюдь, — протянул он, раздражённо цокнув языком.
Для такого взбалмошного и шебутного сегмента, как он, времяпрепровождение у койки своего непосредственного начальника энтузиазма совсем не вселяло.
Обмен любезностями между этими двумя всё продолжался, и банкир еле сдерживал желание схватиться за лицо — точнее, за то, что от него осталось.
— Архонты, дайте мне сил, — пробормотал он. — Как же вы меня раздражаете...
— И это ты ещё себя со стороны не видел, — невозмутимо заметил сегмент.
В затылке неприятно защипало, и Девятый снова откинулся на подушку, решив, что лучше вообще не двигаться, дабы не провоцировать новых вспышек боли. Это было ни к чему, внешних раздражителей итак было в избытке.
— Достаточно, — резко оборвал Дотторе, приподняв руку.
Срез тут же умолк, недовольно скалясь.
— Сними с него бинты, — приказал доктор, разворачиваясь в сторону дверного проёма. — Я вернусь через пару минут.
Остановившись на пороге, он чуть качнул головой, словно о чём-то вспомнив.
— Ах да... — ни к кому конкретно не обращаясь, Дотторе оборнулся через плечо.
Свет в палате бил прямиком в глаза, резкий, слепящий даже через микроскопические прорези его клювоватой маски.
В реабилитационный период было категорично противопоказано любое освещение, не говоря уже о люминесцентных лампах, коими было обвешано все больничное крыло. Не хотелось бы, чтобы Делец ослеп снова.
— Так-то лучше, — он неторопливо потянулся к выключателю и щёлкнул им, прежде чем скрыться в бесконечных коридорах.
Срез сделал так, как было велено. Он без лишних церемоний начал медленно развязывать туго завязанные узелки. Ткань, уже привычно давящая на лицо, начала соскальзывать, сантиметр за сантиметром обнажая кожу, поблекшую за этот мучительный период.
Почему-то стало страшно. Как же иронично вышло: бояться открыть глаза. До дрожи в коленях бояться того, за чем гнался половину своей жизни.
Вот же оно: то, чего он так отчаянно жаждал, о чём грезил по ночам. То, ради чего прошёл через все эти муки.
Голову тут же заполнили подло подкравшиеся сомнения.
А если... если там пустота?
Что, если всё оказалось напрасным? Что, если он ошибся, переоценил возможности Дотторе? Если он так и останется в этом мраке, несмотря на все старания доктора?
Жить надеждой, которая в конечном итоге окажется просто иллюзией...врагу такого не пожелаешь.
С каждым размотанным слоем повязка становилась всё легче, а дыхание Девятого — всё тяжелее.
И вот, когда оставалось лишь стянуть остатки бинтов, Регратор рефлекторно ухватился за чужие запястья.
Сегмент остановился.
— ...Ты чего? — удивился он.
— Подожди, — вымолвил мужчина едва слышно, сам не осознавая, что делает.
Юноша медленно прикрыл глаза, когда на лице промелькнуло не то удивление, не то лёгкое раздражение.
— Ты ведь сам этого хотел, — напомнил он, не пытаясь отнять руки.
— Мне страшно, — наконец признался он и самому себе, и пареньку напротив.
Срез ничего не ответил, но Панталоне почувствовал, как его запястье чуть дёрнулось, но не чтобы освободиться, а просто...непроизвольно что ли.
— Всё ведь уже случилось, — и то правда. — Ты же знаешь, что рано или поздно тебе придётся открыть глаза.
Разумеется, Панталоне был в курсе. И это было нелепо.
— Да, — ответил он, опуская голову. — Просто... дай мне ещё секунду.
— Знаешь, мне кажется, ты сейчас боишься сильнее, чем когда шёл на операцию, — бросил он, на удивление чуть смягчив тон.
Срез тяжко выдохнул, глядя на пепельно-серое лицо.
— Ты ведь и сам понимаешь, что тянуть бессмысленно, — проговорил он, уже без привычной язвительности. — Даже если там... что-то не так, даже если Прайм накосячил — это уже случилось. Переживать об этом незачем, да и поздно.
Панталоне сглотнул, кивая. Да, он был прав. Поздно бояться, поздно жалеть, поздно что-то менять. Он медленно разжал пальцы, позволяя сегменту довершить начатое.
И настал момент истины.
Мужчина трясущимися пальцами провел по векам, ощущая как под подушечками пальцев подрагивают ресницы. А Срез лишь молчал. Не торопил, не язвил — лишь наблюдал.
Он, скрипя зубами, заставил себя открыть глаза. И первое, что он увидел, был свет, несмотря на полное отсутствие его источников. Панталоне невольно зажмурился, когда боль тут же полоснула по черепу.
Девятый моргнул несколько раз, наблюдая, как картинка медленно проясняется.
Размытые очертания предметов потихоньку начали складываться в формы.
Бегая ещё не сфокусировавшимся взглядом по помещению, он зацепился за чей-то силуэт: на фоне блеклого интерьера палаты вырисовывалась фигура человека — чуть ссутулившаяся, небрежно распластавшаяся на невысоком стульчике.
Черты сегмента складывались во что-то резкое, даже грубоватое. Высокие, резко очерченные скулы, выдающийся крючковатый нос, будто вытесанный не слишком умелой рукой, но всё же придающий лицу своеобразное обаяние.
Брови тёмные и густые, хмурились над глубоко посаженными глазами с ярко-бордовыми радужками. Губы, казалось, искривлялись в ухмылке, даже в расслабленном состоянии.
«Какая необычная внешность...»
Панталоне отметил для себя, что юноша был крайне неуклюже сложен.
Срез молчал ровно до тех пор, пока на нём окончательно не сосредоточили взгляд.
— Ну? — наконец заговорил он, склонив голову набок. — Как оно? Видишь меня?
— Архонты... — взмолился Регратор.
— Что? — насторожился сегмент, чуть подавшись вперёд.
— Ты ещё уродливее, чем я себе представлял.
На несколько секунд повисла тишина.
Срез недоумённо заморгал, а потом и вовсе внезапно расхохотался.
— Да чтоб тебя, — выдохнул он, закинув голову назад. — Столько времени, столько нервов, и первое, что ты говоришь — это вот это?
Панталоне, всё ещё привыкая к окружающему его миру, слегка повёл плечами.
— Что есть, то есть, — спокойно отозвался он.
— Мерзавец, — хмыкнул Срез. — Ну ладно, — продолжил он, усаживаясь поудобнее. — Раз ты уже способен на оскорбления, значит, на поправку скоро пойдешь. Вот он, старый добрый Регратор, которого я знаю.
Панталоне скептически приподнял бровь, продолжая разглядывать юнца перед ним.
На душе стало чуть спокойнее, словно все переживания рукой сняло. Но было и непривычно. Мир ощущался не таким, каким он его помнил до потери зрения. Но сейчас все эти будничные перепалки были тем, чего до боли не хватало в изматывающем ожидании этого нового мира. Осталось только безжалостно отчитать сегмента за недоработки в отчётах, за сорванные сроки и за его несносный характер.
Будто ничего и не менялось. Только вот теперь он больше не был слепцом.
И в самый неподходящий момент дверь в комнату снова распахнулась.
— Уже привыкаешь, как погляжу — протянул Дотторе, заходя внутрь.
Девятый обернулся, встретившись с ним взглядом.
Да, теперь он видел его.
— Ты выглядишь даже хуже, чем мне описывали, — усмехнулся банкир.
Срез, услышав это, прыснул в кулак, неловко отвернувшись в сторону.
— Едва успел прозреть, а уже язвишь. Значит, операцию можно считать успешной.
Клон, всё ещё посмеиваясь, не успел опомниться, как доктор, не сбавляя шага, сунул ему в руки очередную стопку бумаг. Слава Царице, на этот раз не такую уж и большую.
— Заполни пока его карточку, — небрежно бросил Дотторе.
И пока Срез в негодовании разглядывал документы, Второй переключился на банкира.
— А тебе, — он склонился чуть ближе, — подарок.
Прежде чем Панталоне успел что-то сказать, в его ладонь легло что-то гладкое и холодное на ощупь.
Небольшое карманное зеркальце, овальное и чуть потрескавшееся, легко помещалось в руке.
Регратор в задумчивости уставился на него, кончиками пальцев пробежавшись по крохотным трещинкам. Оно было старым: стекло успело помутнеть, но всё-таки еще умудрялось отражать окружающую действительность.
Отражало достаточно, чтобы он увидел себя.
И не узнал.
Годы летели. Это было очевидно. Разумеется, люди меняются, а время неумолимо. Но сейчас, глядя на собственное отражение, он был обескуражен.
Он не помнил эти морщины, залёгшие в уголках губ и на лбу, которые появились ещё давным-давно от того, что он часто хмурился и сжимал челюсти от раздражения. Не помнил, чтобы на его шее красовалась маленькая ранка. И что случилось с его кожей?
Она казалась бледнее, с легковыраженной синевой в залегших тенях, придающей лицу болезненную резкость. Губы казались тоньше, а нос заострился.
Он медленно провёл пальцами по щеке, продолжая всматриваться в человека из зеркала.
И все же он пытался выискать в нём кого-то другого. Какую-то версию самого себя, сохранившуюся в памяти.
И пока Девятый так старательно пытался разглядеть своё старое «я», раздался звонкий хлопок.
Доктор с недовольным уханьем отвесил сегменту добротный подзатыльник, да так, что тот чуть не уткнулся носом в карточку пациента, которую так старательно разглядывал.
— Ай! — возмущённо взвыл Срез, инстинктивно отдёргиваясь и потирая затылок. — За что?!
— За забывчивость, — ответил он, грубо всунув ему в руки маску. — А теперь иди, оставь нас.
Юноша поморщился, но всё же быстро скрыл лицо, пробормотав что-то нечленораздельное себе под нос, и удалился.
А Панталоне, не обращая внимания на возню этих двоих, продолжал смотреть на собственное отражение.
Вроде, никаких нежелательных модификаций, коих он так страшился, не нашлось.
И вот, наконец, он зацепился за самое главное — за глаза. Они смотрели на него так же, как прежде. И это было странно.
Не должно быть так. Эти глаза... Их же вырезали. Может быть, зрение замылилось, и ему кажется?
Он моргнул, и отражение моргнуло в ответ. Никакой разницы.
Панталоне опустил руку, всё ещё сжимая зеркало в ладони. Он не заметил ни того, как в углу комнаты хлопнула дверь, ни того, как шаги Среза затихли за пределами палаты.
Облизнув пересохшие губы, мужчина глухим голосом спросил:
— Как? — выдохнул он, глядя в стену напротив, пытаясь увидеть что-то сквозь неё. —Как... так вообще получилось?
— Не забивай голову ненужными вопросами, — присаживаясь на край кровати сказал доктор, сцепив пальцы в замок.
Ему не нравился этот беззаботный тон Дотторе.
— Главное, что ты видишь. Разве не так?
Панталоне промолчал. Может быть, он прав. Лучше просто принять тот факт, что всё обошлось, и не вдаваться в подробности.
Но он не мог сказать, что ему нравился этот ответ. Его не устраивала эта неясность.
Но в конце концов, он добился того, чего хотел.
И этого было достаточно.
— Ладно, — ему хотелось как можно быстрее выбраться из этой унылой дыры. — Как бы там ни было, я не могу тут отлёживаться. Работа не ждёт.
— Ты серьёзно? — спросил Второй с развесёлыми нотки в голосе.
Панталоне кивнул, попытавшись приподняться, но сразу же обессилено плюхнулся обратно на койку.
— Я слишком надолго здесь задержался. Мне нужно—
— Тебе нужно восстанавливаться, — перебил Дотторе, прищурившись. — Жаль тебя разочаровывать, но ты здесь надолго.
Регратор желал сорваться с места прямо сейчас, ему нельзя тратить столько времени.
— Я не могу здесь оставаться, — раздражённо бросил он. — У меня работа, люди, встречи...
Дотторе вздохнул, наблюдая за этой бесполезной суетой.
— Я уже поставил Пьеро в известность, можешь не переживать, — сообщил он.
Банкир тут же прекратил свои попытки встать, уставившись на предвестника:
— Что?
— Что слышал, — довольно протянул он. — Всё уже улажено, Пьеро прекрасно осведомлён о твоём состоянии.
Доктор пододвинулся чуть ближе, дружески похлопав его по плечу.
— Расслабься, Панталоне.
И он сдался: сил спорить больше не было.
Недовольно ворча, банкир откинулся назад на отнюдь не мягкую подушку. Длинные тёмные локоны, выбившись из привычной укладки, разметались по наволочке беспорядочными прядями.
Он полуприкрыл глаза, на мгновение позволив себе просто полежать, вслушиваясь в звуки вокруг.
Ну и самое интересное.
— Что я тебе должен? — спросил он, глядя на жужжащий потолочный вентилятор.
Он ожидал чего угодно. Какой-нибудь запредельной прихоти, унизительных и немыслимых услуг, которые Дотторе мог припасти специально на такой случай.
Второй предвестник — человек непредсказуемый. Но он определенно не отмахнется, сказав что-то вроде: «Ничего, считай подарком».
И действительно, доктор помедлил с ответом, в задумчивости постукивая ногой по потёртому кафелю.
— Хороший вопрос, — протянул он, — Что же ты мне должен...
Паршивец снова тянул время, давая повод накрутить себя всевозможными догадками.
Панталоне же выжидал, сверля его взглядом исподлобья.
— Помнишь нашу рабочую поездку в Сумеру? — вдруг поинтересовался Дотторе.
— Какое это имеет отношение... — он сразу же осёкся.
Просто так этот человек ничего не спрашивает. Он всегда подводил к чему-то, причём так, что у его собеседника рано или поздно не оставалось другого выхода, кроме как согласиться.
— Помню.
«Капсулы знаний?» — первая мысль, которая пришла ему в голову, стоило только упомянуть регион мудрости.
Достать их было крайне непросто, даже с его возможностями, деньгами и статусом. Если уж Дотторе заговорил об их давней командировке, то вполне мог иметь в виду именно это.
Банкир уже прикидывал в уме, на какую баснословную сумму придётся раскошелиться, но Второй, как всегда, умел сбивать с толку.
— Знаешь... — продолжил он вкрадчиво, — Вспоминая ту поездку, я вдруг осознал, что давненько не ел хорошей пахлавы.
Повисла неловкая пауза. Это уже походило на какой-то сюр.
— ...Чего? — озадачено и уже не беспокоясь о манерах спросил Регратор.
— Ты бы знал, как я скучал по хорошей пахлаве! — театрально вздохнул он, разводя руками. — В Снежной, конечно, можно найти неплохие аналоги, но это всё не то. Не тот мед, не те пряности и не тот вкус.
Панталоне успел лишь открыть рот, чтобы что-то сказать, но Дотторе не дал ему вставить ни слова.
— Она либо слишком сухая, либо приторная до отвращения, — раздосадовано сетовал он.
Оно было и неудивительно: Сумеру — страна контрастов, и её кухня отражала это в полной мере. Изысканные, насыщенные специями, зачастую непонятные другим блюда стали визитной карточкой региона, и почти каждый сумерец имел свои гастрономические пристрастия.
Кто-то не мог представить жизни без острой пищи, а кто-то, как доктор, питал слабость к сладкому.
Уголки рта приподнялись в нервной улыбке, когда Девятый пытался понять, плакать ему или смеяться.
Цена его глазам — коробка восточных сладостей.
Да, умеет же его приятель удивлять.
— Ты хочешь сказать, что всё это, — начал он со смехом сквозь слёзы, — стоило всего лишь коробки пахлавы?
— Ну, не коробки, а хорошего ассорти, — уточнил Дотторе невинно. — С орехами аджиленах, с грецкими, возможно, с фисташками...
А Девятый все продолжал устало хихикать, и, мотнув головой, спросил:
— Почему я не удивлён?
— Потому что ты знаешь меня слишком хорошо, — довольно простой ответ на столь глупый вопрос.
Панталоне уже собирался отмахнуться, прекратить этот нелепый и бессмысленный разговор, как вдруг почувствовал лёгкое прикосновение к своей руке.
Доктор аккуратно приподнял чужую ладонь, проводя большим пальцем там, где протез соединялся с кожей.
— В следующий раз, пожалуй, займёмся этим, — задумчиво проговорил он, поворачивая кисть лицевой стороной.
Панталоне хмыкнул про себя.
Значит, всё-таки будет следующий раз. Как ни крути, он снова окажется здесь. Чистый абсурд и дикость, на которые он сам добровольно подписался.
И, что хуже всего — он, чёрт возьми, совсем не возражал.
«До чего же ты непонятен, Зандик».