Часть Первая. Глава 21
Сразу после завтрака, на котором отсутствовал Лука Александрович (он прибывал в комнате Данилы, туда был отнесён чай гостю и крепкий бульон юноше), Иван отправился в деревню. Он шёл быстро, иногда переходя на бег. Так ему не терпелось увидеть Дурёху. Не раз, наблюдая её с замусоленной книгой, прихватил из библиотеки первый, попавшийся томик — подарок крестьянке; задобрит, если она действительно умеет читать, и перечитывает таскаемую с собой повсюду книгу, а не просто листает из любопытства или от нечего делать.
Он дрожал от предвкушения встречи и от страха быть разоблачённым, хуже того прогнанным. Проснувшись в кабинете с головной болью и сухостью во рту, он не мог ни о чем думать, кроме Дурёхи. Закурив, шагая по кабинету из угла в угол, обдумывал как лучше, а главное безопасней устроить встречу. Он мог бы воспользоваться умением перевоплощения и, выкрав у Дуни или Марфы, которая была куда крупнее, платье принять образ одной из них. Подозвать Дурёху в женском обличии не составит труда. Сложнее вернуться в свой облик. На глазах у Дурёхи этого не сделаешь, напугает девушку до смерти, или сведёт с ума; что приведёт к неблагоприятному исходу. Оставлять же одну, на время перевоплощения чревато побегом пугливой крестьянки. Решил идти, так как есть, не хитрить, а там будь, что будет.
Пройдя деревню околицей, разглядывая местных, всматриваясь в лица юных девушек, не находя той, чей лик наполняет душу тёплым светом Иван свернул на тропинку идущую вдоль поля, к лесу и реке. Дойдя до берега, где бабы стирали бельё, не обнаружив Дурёхи и там, он вернулся к деревне, прокрался к дому девушки, поглядев на пустующий двор, голую завалинку отошёл ближе к лесу, встал, в растерянности теребя книгу.
Возвращаться домой ни с чем? Не в характере Ивана выходить из игры проигравшим. Как говаривал отец: «Задумал, решился, иди до конца». Да только где её искать? Не пойдёт же он, по деревне захаживая в каждый дом с расспросами о Дурёхе. Не видели, мол? а то барин ищет. А для чего она барину? В ноги пришёл падать к крестьянской девке, руки её просить. Тьфу! Срамота какая! Заносит же его по временам, аж стыд берёт за самого себя. Сплюнув, Иван стиснул книгу, побрёл через поле к саду фруктовому. Опостылело ему всё в раз. Опустив голову, шёл, сапогами раскидывая листья, злой на себя и на всех вокруг.
Идёт, до ушей его песни доносятся, хохот баб, да толки пустые. Оторопь берёт — как это им весело и хорошо, когда у него на душе скверно? А вокруг птицы поют, солнце светит, тепло, точно лету конца не будет. В нём же тучи грозовые гнездятся, ветры лютуют, буря нарастает, вот-вот прорвётся.
Но вдруг замирает он, припадает к изгороди, что сад яблоневый окружает, приседает, глядя в щель. И не страшны более бури внутренние, ветры, да тучи. Тепло разливается в душе, греет сердце, обдаёт голову.
Дурёха в платке, покрывающем голову, тянется к ветке. Босая, поднимается на носочки, грудь вздымается от вдоха, пухлые пальчики обхватывают жёлтое яблоко с румяными боками, срывает. Ветка, покачнувшись, замирает. Дурёха опускается с носков на стопы, лицо сияет счастьем наивной непосредственности. Щёки как яблоки на ветке налиты здоровым румянцем, губы алые, алые, как маки, глаза блестят на солнце как гладь самого чистого озера. Вокруг бабы ходят, корзины таскают, Иван не замечает никого, одну лишь Дурёху видит, глядит на неё в умилении, душа так и пышет жаром.
— Доброго утрица вам барин, — раздаётся голос возле Ивана.
— Доброе утро, — машинально отвечает Иван, поднимаясь во весь рост.
Оторвавшись от Дурёхи, которая продолжает собирать яблоки, не слыша разговоров баб, что прервались, заметив барина, он взглянул на заговорившую с ним крестьянку. Ею по странной случайности оказалась мать Дурёхи, толстая баба с красным потным лицом.
— Чего изволите-с? Яблочек захотели? Прикажите принести-с?
«За дочерью твоей пришёл», — думает Иван, а сам в сторону Дурёхи поглядывает. Ждёт, когда она на него посмотрит, реакцию её видеть желает.
— Нет. Прогуливался я просто. Решил в сад заглянуть, — отмахнулся от старухи Иван.
— И правильно, что зашли, — оживилась баба, — яблочки нынче уродились на славу… — сообразив, что её уже не слушают, она перехватила взгляд Ивана. — А это дочь моя Аннушка. Вы не гневайтесь барин, она не из неуважения на вас не глядит-с. Глухонемая она у меня. Аннушка! Анюта! — заорала баба, зовя дочь.
— Право, не нужно, — испугался Иван.
— Дурёха! — закричала, пуще прежнего баба и метнулась к дочери, хватая её за руку.
Дурёха обернулась, даже не вздрогнула, видимо привыкла, что её вечно дёргают и хватают, чтобы привлечь внимание к себе. Взглянула на мать, улыбнулась по-детски радушно, глядит на неё внимательно, на губы — ждёт, что ей скажут. А мать вместо слов потащила её к забору. Тут только Дурёха барина заметила, и улыбка слетела с губ, румянец исчез с лица, побледнела девушка как полотно. Она бы замерла в исступлении, но мать тащит, а её послушной душе перечить несвойственно, вот и плетётся за мамашей, с таким видом точно на эшафот ведут.
— Аннушка это. Дочь моя, — улыбается баба Ивану. — Только не слышит она, за то по губам читает. И грамоте обучена, дед ещё научил, пока живой был. Царствие ему небесное. — Баба перекрестилась и обернулась к дочери. — Анюта, это барин наш Иван Владимирович.
Иван сначала покраснел, затем побледнел. Стиснул книгу крепче.
Дурёха ему кивнула, мол, рада знакомству, а у самой руки дрожат, над верхней губой бисеринки пота засверкали.
Бабы, собравшиеся вокруг барина, признали, что не по их душу пришли, потянулись по очереди к оставленным корзинам. Вскоре работа возобновилась, бабы зашептались, спустя пять минут уже трещали как сороки.
— Говоришь дочка у тебя грамотная? Читать умеет? — спросил Иван, ища повода задержать возле себя Дурёху, передать ей книгу.
— Грамотная Ваша Светлость, ей-богу грамотная, — заволновалась баба.
— И книги в доме имеются?
— Да на что они мне книги-то? — засмеялась баба. — Я же читать не умею. А дочке одной хватает. Та, что от деда осталась. Она её всё листает.
— То и листает, что больше прочесть нечего.
— Так ведь книги денег стоят, а мне бы на хлеб хватило.
— Неужели на хлеб не хватает? — спросил Иван, брови его сошлись у переносицы.
— Хватает, барин, хватает! — засуетилась баба. — Разрешите откланяться, работать надо.
— Да погоди ты! — Иван обошёл изгородь, встал против бабы.
От близкого присутствия барина Дурёха, вся сжалась, прячась за мать, опустила глаза.
Иван протянул ей книгу.
— Пусть примет, — обратился он к бабе.
— Да, что вы Барин! Не можем мы такое принять…
— А вот и можешь! Не дарю ведь. Прочтёт, вернёт. Понравится, я ей ещё что-нибудь принесу.
Старуха схватила дочь за руку, подтолкнула к протянутой Иваном книге.
Дурёха взглянув на книгу, подняла глаза на Ивана, замотала головой, попятилась назад.
— Не дарит! — повернувшись к дочери, заорала баба. — Даёт тебе читать! Потом заберёт!
— Да что ты так орёшь? Сама говоришь, она не слышит, так и говори спокойно.
— И то верно, — заулыбалась баба.— Ну, бери, бери, — подтолкнула она дочь.
Дурёха осторожно, точно к капкану протянула руку, взяла книгу.
Иван улыбнулся ей. Она, зардевшись, опустила глаза.
— Спасибо барин, — кланяясь в ноги Ивану, сказала баба.
— А дочь твоя яблоком меня не угостит?
— Отчего ж не угостит? Угостит. Дурёха иди, выбери в своей корзине самое лучшее яблоко для барина! — толкая в спину девушку, велела баба.
Дурёха прижав к груди книгу, пошла к яблоне, которую обирала. Иван затрусил следом, обернувшись к бабе, сказал:
— Иди, работай, более не задержу.
Баба натянуто улыбнулась, посмотрела на дочь, примерившись, пошла к своей корзине.
Дурёха дошла до яблони, нырнула под нижние ветки, присела в тени возле корзины и только сейчас замелила, что матери нет рядом.
Иван, скользнув вслед за девушкой, присел против неё.
— Ты боишься меня? — не произнося ни звука, шевеля лишь губами, спросил Иван.
Дурёха отрицательно мотнула головой. По побледневшему лицу и по дрожащим пальцам, перебирающим яблоки, он понял, что она солгала.
Он прикоснулся к её запястью, и когда она подняла на него глаза, беззвучно заговорил:
— Я пришёл просить прощения. Я накинулся на тебя, точно зверь, какой. Мне право неловко за себя, я стыжусь своего безрассудства и обуявшей меня давеча страсти. У меня словно помутился рассудок.
Дурёха читающая по губам опустила глаза, пошарив рукой по земле очистила её от опавших листьев, подобрала веточку и написала ей:
Не нужно извинений.
— Хочешь сказать, коли я барин, мне всё позволительно? Ежели ты крепостная, то и извинений не заслуживаешь?
Верно.
Иван насупился, вцепился в ручки корзины, точно хотел её швырнуть в сторону. Ему вдруг обидно стало за Дурёху, что мирится она со своим положением. Сносит все оскорбления от барина. Но скоро понял: на то, они и крепостные, чтоб держать их в подчинении. И где это видано, чтоб князьями крестьяне управляли?
Иван почувствовал прикосновение к себе Дурёхи.
Не сержусь, я на вас барин, — было выведено на земле.
— А я хоть и барин, а всё равно прошу прощения у тебя. И не трону более, без твоей воли.
Дурёха смешавшись, покраснела, опустив глаза, протянула Ивану яблоко. Тот вместо того, чтобы принять фрукт, наклонился к руке девушки и надкусил его.
— Из твоих рук оно слаще, — пояснил Иван удивлённой его действиями девушке.
Дурёха глядя на Ивана, медленно поднесла яблоко к своим губам, улыбнувшись, прикоснулась к надкусанному месту, нежно и аккуратно, словно даря фрукту поцелуй.
У Ивана от этого зрелища свело живот. Он с такой завистью и жадностью смотрел на яблоко, что своим нелепым видом родил на лиц Дурёхи широкую, счастливую, но при этом смущённую улыбку.
Навалившись на корзину, он потянулся к Дурёхе за поцелуем, но девушка, вскочив на ноги, прошмыгнула между веток, и скрылась за деревьями, в очередной раз, оставив Ивана, ни с чем.