Часть Первая. Глава 7
Данила, вернувшись, домой встретил Гордея, бранящего нянечку, которая пыталась прикрыть его рот ладонью, из-за чего и получила смачный плевок украсивший подол платья.
— Где тебя черти носят?! — закричал Гордей, глядя на вошедшего в дом Данилу. Он увернулся от вымотавшейся за утро нянечки, уставшей от непоседливого бесёнка.
Данила замер в изумлении. Обернулся, проверяя, не стоит ли за его спиной кто из прислуги, к кому могли быть адресованы слова маленького злодея. Нет. Никого.
— Я тебя спрашиваю?! Или кого?! — продолжал возмущаться негодник. Он подбежал к Даниле, развернулся, шлёпнув по протянутым к нему ладоням Лизы.
— Доброе утро, — отозвался Данила, одаривая сочувственным взглядом молодую девушку, по несчастью ставшую няней этого исчадья ада.
На измождённом лице нянечки нарисовалась натянутая улыбка. Она кивнула Данилу головой в знак приветствия, вновь потянулась к Гордею, но проворный мальчуган обернул к ней белое лицо искажённое гримасой такой злости, что нянечка невольно поморщившись, убрала руки за спину, боясь очередного удара, быть, может, плевка или чего-то более гадливого и непристойного.
— Доброе! У кого это оно доброе? — воскликнул Гордей. Он взъерошил себе волосы, после чего ткнул Данилу в живот вытянутым указательным пальцем, да так сильно, что у юноши от неожиданности и негодования вырвался глухой вскрик. — Может у тебя? — продолжал наседать Гордей, не обращая внимания на сконфуженного его вульгарным поведением кузена.
— Мое утро, если вам угодно, действительно было добрым. Но лишь до тех пор, пока я не перешагнул порог этого дома и не встретился с вами, — отчеканил Данила. Он хотел уколоть Гордея, но злобному альтеру грубость доставляла исключительно удовольствие, даже та, что была направлена в его адрес.
— Так, где тебя носили черти? — наслаждаясь своей дерзостью, задал первоначальный вопрос Гордей.
— Прикажите отвести его в комнату? — обратилась к Даниле Лиза. В выражении её лица, жестах, манере держаться читалась покорность, смирение, а главное стыд за своего подопечного. Чего не скажешь о злобной половине Гордея; стыд для него не более чем пустой звук.
Данила охотно бы согласился избавиться от общества маленького дьяволёнка; мысли уже витали вокруг Софии, незаметно для себя он весь подался в слух, желая услышать её чистый, сильный голос, вглядывался в темноту коридоров, боясь упустить хрупкий силуэт, пропаривший из гостиной в диванную, но страх в глазах Лизы, опасающейся не справиться с Гордеем, и злобный, пытливый взгляд самого Гордея заставили неуверенно мотнуть головой, словно говоря: нет, не нужно, поступайте, как знаете.
— Куда это ты смотришь? — продолжал донимать Гордей Данилу. Мальчик обернулся, глядя в темноту коридора. Двери комнат были заперты. По ту сторону гулял солнечный свет, в течение дня медленно двигаясь по паркету и мебели. Свечи зажигали ближе к вечеру, поэтому днём коридор оставался мрачным и холодным. Лишь изредка его извилистое нутро подсвечивалось дневным светом, в те короткие мгновения, когда двери комнат открывались, выпуская или впуская обитателей особняка. — Не Софию высматриваешь? — покосившись на Данилу, предположил Гордей.
— Отчего же сразу Софию? — стараясь придать голосу безразличия, напрягся Данила.
— Да от того, что вы таскаетесь за ней точно собачонка! — выплюнул Гордей с той же злобой и призрением с каким обращался к Лизе, ударяя её по рукам и плюя на платье.
— Вы повторяете слова брата! Ей-богу это он вас выучил! — сказал Данила. При этом он машинально взглянул на Лизу, которая при его взгляде смутившись, опустила глаза. И вдруг ему стало так досадно, горько за себя, что захотелось броситься вон из дома, бежать через лес к деревне, а после к дороге, и на вокзал; броситься в первый пришедший поезд, и навсегда забыть о родственниках, которые испытывают к нему одну лишь неприязнь. Но сердце пылающее страстью к кузине, в сумме со здравым смыслом заставили взять себя в руки. И хоть его щёки залила краска стыда, он нашёл в себе силы проглотить оскорбление и с достойным видом откланялся, сославшись на собственную занятость.
— Где бы вас ни носили черти, — закричал в спину двоюродного брата Гордей, — вы должны тотчас отправиться к Софии! Мне противно это говорить, но она вас обыскалась.
Последние слова Гордея заставили Данилу остановиться, а затем обернуться.
— Продолжаете издеваться? — сквозь зубы процедил Данила.
— Ничуть! — с видом победителя заявил Гордей. — Сестра с самого утра хотела сообщить вам какую-то новость. Просила если я вас застану, передать, что она в своей комнате. Но что толку? Вы ведь, где бы вас ни носили черти, всё равно перво-наперво помчитесь к ней! — в последних словах звучало столько презрения и ненависти, что Данила хотевший было поблагодарить кузена, развернулся на каблуках и быстрым шагом исчез в темноте коридора.
— Тьфу! — сплюнул Гордей в сторону Данилы, обернулся к Лизе. — Идём в сад! — приказал он, вынимая из портупеи деревянную саблю.
— Пожалуйста, только не к пруду, — взмолилась Лиза, бросаясь за маленьким барином.
Данила взбежал по лестнице на второй этаж. Заспешил к комнате Софии. Замер, перед дверью восстанавливая дыхание. После чего желая придать себе более презентабельный вид, смахнул с пальто дорожную пыль, постучал в дверь комнаты.
Дверь распахнулась, едва его рука опустилась, повиснув вдоль тела. На пороге просторной спальни появилась София. Глаза её блестели, щёки горели, алые губы растянулись в широкую улыбку, которая при виде Данилы померкла, превратившись в натянутую струну, придав лицу строгости и недовольства. Но даже столь неприветливая гримаса не могла испортить хорошенькое личико, этого ангела, чародейки сжимавшей в своих белоснежных пальчиках горячее сердце юноши.
— Где вы пропадаете с самого утра? — всем своим видом выражая детское недовольство, спросила София.
—Я…
— Я вас обыскалась! У кого ни спрошу, никто вас не видал. Только Тимофей высказал предположение, что вы с Иваном могли отправиться на прогулку или на охоту. Прогулка — может быть, но охота! Подобной глупости мне ещё слышать не доводилось! — София засмеялась, вызвав у Данилы чувство жалости и отвращения к себе.— Извольте объясниться! — прервав собственный смех, велела София.
— Я…
— Постойте, — вновь оборвав его робкий голос, заговорила княжна, — Оставьте своё скучное повествование, мне нужно сообщить вам более интересную и важную новость.
София схватила Данилу за руку и выглянула в пустой коридор. Поглядев по сторонам, не обнаружив никого из прислуги, она втащила кузена в комнату, захлопнув за ним тяжёлую дверь. Уединение в спальне с представителем мужского пола, будь он даже кузеном, являлось дурным тоном, тем более для столь юной незамужней особы. Для Софии это правило исключением не было, но стыда от уединения с Данилой она не испытывала, пусть и осторожничала, боясь попасться на глаза матери или кого-то из прислуги, которая тотчас бы доложила княгине о безнравственной выходке княжны. Стеснения и уколов совести она не испытывала, так как Данилу не видела в роли мужчины. Он всего лишь глупый мальчишка, который легко сошёл бы и за девчонку, с которой можно обсудить ходившие в свете толки. Но, даже относясь к кузену, словно к подружке, себялюбивая София не упускала возможности пококетничать с ним. Вот и сейчас, втащив его в комнату, где на кровати лежали два бальных платья, пришедших из Парижа, она не отпуская его руки провальсировала с ним по комнате и звонко рассмеявшись, потешаясь его искреннему удивлению, отразившемуся на лице, плюхнулась на кровать меж платьев.
— Правда, они хороши? — принимая сидячее положение, спросила София. Она пробежалась раскинутыми в стороны руками по шелку платьев, после чего вскочила с постели и, схватив розовое с кружевной отделкой бросилась к большому зеркалу прикладывая наряд к груди, придерживая у талии.
— Хороши, — отозвался Данила, вызвав у Софии очередной приступ смеха. Девушка видела в отражении в зеркале, его восхищение ею и это чувство своего превосходства, своей безупречности, сравнимой, быть может, лишь только с богом, поощряло эгоизм тщеславной девушки.
— Но как вы находите это? — София бросилась к кровати, положила розовое платье, заменив его тёмно-синим, цвета ночного неба. Ткань отливала серебром, точно была украшена самыми настоящими звёздами, которые можно наблюдать в безоблачную августовскую ночь.
— Оно превосходно! Оно так вам к лицу! — воскликнул очарованный красотой то ли платья, то ли Софии Данила. Нет, его очаровала не София, и уж точно не мастерство французских портних. Его очаровал сложившийся образ. Платье настолько шло Софии, что казалось, будто сама природа оторвала для неё самый лучший лоскут, от неба, украшенного мириадами ночных огней.
— Вы точно отметили — оно превосходно! — София прижала платье, обнимая его с такой нежностью, что Данила почувствовал зависть к бездушной материи. — Знаете, дорогой мой кузен, может быть, мои слова покажутся вам по-девичьи глупыми, но я все, же рискну и признаюсь вам. Едва я открыла коробку, я в него влюбилась. Ей-богу влюбилась! — на лице Софии заиграл румянец возбуждения, который сменился предвкушением чего-то грандиозного.
— Представляете, — зашептала она, — какой фурор я произведу в имении Барановых в следующую среду! — Её губки растянулись в мечтательной улыбке. — Сегодня же велю Дуняше подшить подол и ушить в талии. Какие толстые эти француженки! — хихикнула София, гордясь своим тонким станом.
Данила не слышал её последнего замечания, по поводу французский женщин. Он переваривал информации о бале?.. в имении Барановых. Тех Барановых, к дочери которых София испытывала взаимную неприязнь? Тех самых Барановых, которых ему довелось повстречать сегодня утром на службе в церкви?
— Вы приглашены на бал? — спросил Данила, глядя, как София убирает в шкаф розовое платье, как присаживается у трюмо с зеркалом, берёт щётку и медленно проводит ей по чёрным блестящим волосам, стекающим по ровной спине.
— Мы приглашены, — поправляет его София, не прерываясь и даже не удостоив его надменно-кокетливым взглядом.
Она продолжает расчёсывать волосы. Данила ждёт. Когда София закончила, она повернулась на пуфике, обратившись к нему лицом.
— Вот почему я вас искала, — сказала она. — Хотела поделиться радостным событием. Правда маменька едва вскрыв конверт с приглашением, отказалась, сославшись на своё плохое самочувствие и на траур из-за которого мы по её мнению не имеем права посещать балы. Но я заявила, что если она не будет меня сопровождать, я отправлюсь на бал одна! Ей ничего не оставалось, как согласиться. — На лице Софии сияла победоносная улыбка.— Не знаю, сумею ли я дождаться среды! Данила! О чём вы призадумались?
— Я не хочу вас обидеть, милая Софи, но мне кажется ваша маменька отчасти права…
— Полноте! Не хочу ничего слышать! Тем более от вас! — София вскочила с пуфика, прошлась по комнате, подошла к Даниле. — Какой же вы скучный! Невозможно правильный! Неужели вам не наскучили однообразные, серые дни в этом пристанище скорби? Да ведь здесь, точно смерть поселилась. Я не бездушна, как считает Иван, но траур так угнетает! Месяца для траура вполне достаточно. Иначе мы все погрязнем в нём, точно наша маменька. Бал всем нам пойдёт только на пользу.
— Пожалуй, вы правы, — согласился безропотный, во всём покорный ей Данила.
— Ну, разумеется, я права! — воскликнула София. — Я верю, мы хорошо проведём время. Только… — София отступила от Данилы на два шага назад, оглядела его с ног до головы. — У вас есть подходящее платье для бала?
— У меня есть пару платьев, но я не уверен, подойдут ли они для бала, потому что я никогда не выходил в свет, — ответил Данила, машинально поправляя пальто. Он никогда не грезил балами, танцами с ухоженными дамами, хорошей едой и винами, общением со знатью Ковенской губернии, но глядя на недоумение, отразившееся на лице Софии, почувствовал себя деревенским мужиком, неким необразованным, грубым недотёпой.
— Знаете, — София обошла вокруг Данилы, прикоснувшись ладонью сначала к одному плечу, потом к другому, — То, что вы не выходили в свет — не беда. Это вполне разумно, учитывая положение вашего покойного батюшки и ваш возраст.
— Мне четырнадцать с половиной, — с надеждой в голосе отозвался Данила.
— Вы слишком юны, — сказала София, на лице её играла лукавая улыбка.
— Но, вы старше меня всего лишь на полтора года!
— Не забывайте, я девушка, — спокойным тоном заявила София. — Для девушки шестнадцать лет самый рассвет. Девушка в шестнадцать — невеста! Мужчина же, будь ему даже семнадцать, ещё мальчишка, не имеющий ничего собственного, за исключением может пару платьев и библии. Что он может предложить даме?
Данила опусти взгляд, чувствуя, как щёки его запылали. Что он может предложить Софии? Только своё сердце, которое для меркантильной барышни не имеет ценности.
— Не печальтесь, — заметив угнетённость кузена, сказала София. — Платье мы вам найдём. Выберем что-нибудь в шкафу Ивана.
Данила поднял на неё глаза. Она, правда, считает, что он расстроен отсутствием подходящего для бала платья?!
— Иван шире вас в плечах и ростом выше, но вы не переживайте, Дуняша подгонит его точно по вашей фигуре! — продолжала утишать его София.
— Не сомневаюсь, — отозвался Данила. Сердце его сжималось от муки страданий и жалости к себе.
— Вот и отлично! — София запорхала по спальне, щебеча словно птичка, предвкушая предстоящий вечер, где она непременно произведёт фурор.
Данила слушал её голос, наблюдал, как маленькие ножки, обутые в мягкие туфельки выглядывают из-под платья, как белоснежные руки в непонятном ему восторге взлетают вверх, как черные блестящие волосы волнами распадаются по плечам, раскачиваются из стороны в сторону, ударяются о талию, стянутую чёрным платьем. При этом он не слышал, о чём она говорит, в голове его стучала единственная мысль: «Ты глупый мальчишка, не имеющий ничего, что бы мог ей предложить».