маленькая надежда
ЗА УПОМИНАНИЕ ДРУГИХ АВТОРОВ И ФАНФИКОВ ПОД ГЛАВАМИ - БАН НАВСЕГДА И УДАЛЕНИЕ КОММЕНТАРИЕВ
Очередной грохот сотрясает картины, висящие на тонкой хрупкой стене, пускает по ней паутину трещин. На старые деревянные половицы сыплются осколки штукатурки, звенит люстра, держащаяся на одном несчастном проводе. Книги с полки валятся на пол, ваза с совсем недавно принесенными полевыми ромашками, разбивается вдребезги. Дом вот-вот рассыплется, словно карточный.
Отец хватает за руку своего десятилетнего сына, держащего за другую руку своего перепуганного папу. Они спешно покидают дом, забрав лишь самое необходимое — остатки денег, документы, удостоверяющие личности, заранее приготовленные запасы еды, бутылки с водой и теплую одежду.
Вокруг пыль и дым, огонь и душераздирающие вопли людей, сгорающих заживо. Кто-то в панике убегает куда глаза глядят, а другие едва передвигаются, держась за стены или опираясь на других людей. Отец подхватывает сына на руки и ускоряет ход, ища выход из этого ада. Он судорожно оглядывается, убеждаясь, что муж не отстает, и двигается дальше, переходя на бег. Кто-то совсем рядом кричит и просит о помощи, застряв под горящими деревянными досками. Мужчина не оглядывается. Тут больше никому не помочь. Самое важное — семья.
Это маленькое поселение, как и многие другие в стране, подвергается постоянным бомбежкам, а в скором времени и полному разрушению. Никто и не вспомнит, когда это началось и в чем была причина. Простые люди не смеют задавать вопросов и лезть в политику, которой, собственно, нет никакого дела до народа. Люди привыкли жить, сидя на пороховой бочке, каждую секунду ожидая новой атаки. И уже неизвестно, от кого: от армии или от ее врагов. Единственная цель — быть готовым и выживать.
Приглушенный грохот снарядов все еще звучит где-то позади, в воздухе — въевшийся запах гари и пороха. Свинцовое небо не дает намека хоть на мельчайший луч солнца. Не вспомнить, когда оно появлялось в последний раз. Мужчина поднимает голову вверх, чуть щурясь, от чего на смуглой коже проявляются многочисленные морщинки. Всматривается в небо, пытаясь разобрать: тучи или дым. Последний взгляд назад, молчаливое прощание с теми, кто погиб, остался погребенным в очередном поселении, стертом с лица земли. А дальше длинный путь в новую неизвестность.
Альфа опускает сына и забирает рюкзак с провизией у мужа, приобнимая его за сутулые от бесконечной усталости плечи. Они замедляют шаг — опасность позади.
— Чонгук-а, иди рядом, — просит отец мальчика, что с любопытством озирается вокруг.
Они движутся через призрачный городок, где навеки поселилась мертвая тишина. Бесконечные руины покрыты слоем пепла, на скрюченных голых деревьях больше не растет зелень, а в маленьком родничке больше не течет вода. Жизнь угасла, оставив лишь холод и человеческий прах.
Чонгук задумчиво хмурит брови и пожевывает губу, идя впереди родителей и пиная носком потрепанного кроссовка проржавевшую металлическую банку, подвернувшуюся на пути. Пытаясь заглушить негромкий разговор родителей, он бьет по банке сильнее, разнося по пустынной местности эхо. Слушать их нервные переговоры о дальнейших планах уже надоело. Ничего нового. Чонгук и так все знает. Снова потеряли дом, снова нужно искать новый, снова нужно искать работу, чтобы прокормить семью, и снова нужно просыпаться от малейшего грохота до тех пор, пока и этот дом не уничтожат.
Ребенок поджимает губы и пинает банку усерднее, вкладывая в удар все свое недовольство жизнью. Он понимает, что другого выхода нет, что нужно выживать и делать так, как говорит отец, но сколько так будет продолжаться? Все школы, в которых учился Гук, были уничтожены. Все друзья, которые появлялись, в скором времени были убиты, либо сбегали с семьями в другие места так же, как и семья Чон. Все искали спасения и о связях забывали мгновенно. Никто и ничто не задерживается надолго.
— Чонгук-а! — не выдерживает отец, отвлекаясь от разговора с супругом и строго смотря на сына. — Хватит, не поднимай шум.
Гук виновато опускает голову, шепчет извинение и молча бредет вперед, проходя мимо полюбившейся банки.
— Думаю, мне самому стоит заняться обучением Чонгука, — говорит омега спокойно, наблюдая за сыном, идущим впереди. — Только найдем дом...
Гук сжимает кулачки, лежащие в кармане куртки, и тихо вздыхает. Теперь еще и друзей не будет. Только родители. Наверное, и из дома выходить запретят. Все становится только хуже. Чем ему заниматься весь день дома? Все игрушки остались там, все карандаши и альбомные листы, которые каким-то чудом сумел найти для него отец, сгорели. Любимый плюшевый кролик превратился в пепел, папа запретил идти за ним, в последний момент хватая сына, когда крыша дома начала обваливаться.
У Чонгука больше ничего нет.
Маленький альфа вскидывает голову и внимательно разглядывает разрушения, в надежде найти что-нибудь, что сможет скрасить его дальнейшее существование. Он отходит чуть дальше от заговорившихся родителей и пролезает через блоки и опавшие стены домов. Тихонько кашляет, прижимаясь лицом к предплечью, и протирает глаза от попавших в них пылинок. Все сгорело. Все разрушено. О том, чтобы найти хоть одну целую книжку Гук и не мечтает. Бумага горит в первую очередь.
Внезапно со стороны полуразрушенной церквушки, расположенной неподалеку, донесся плач. Ребенок замер, вслушиваясь, чтобы удостовериться в реальности звука. Плач повторился. Совсем тихий, но слишком громкий в мертвой тишине. Чонгук, не мешкая, рванул в сторону церкви, перепрыгивая через обломки и небольшие ямки от снарядов. За спиной слышатся голоса спохватившихся родителей, зовущих сына, но Гук и не думает останавливаться. Пробегает через когда-то жилой дом, мельком заметив книжный переплет, торчащий из-под горы обломков. Книга больше не важна. Где-то здесь, в месте, где люди уже не живут, слышен человеческий плач. Чону это куда любопытнее. Наверное, кому-то нужна помощь, думает Гук, ловко пролезая через обломки и игнорируя крики родителей.
Разодрав куртку и ладошки, мальчик, тяжело дыша, наконец добрался до церквушки. Плач на короткое мгновение прекратился, и альфа испугался, что опоздал. Он зажмурился, судорожно покачав головой, и прижался спиной к стене, шепча «нет, нет, нет». Готовый развернуться и возвратиться к родителям, что наверняка отругают за побег, он вновь услышал стремительно усиливающийся плач.
Главный вход в церковь оказался заваленным, поэтому пришлось влезать через невысокое окно сбоку. Зацепив коленкой торчащее из оконной рамы стекло, Гук тихо прошипел и спрыгнул на пол церкви, вглядываясь в полумрак. Кое-где свет пробирался внутрь, освещая путь. Тихий шорох обуви по полу разносится негромким эхом, исчезая где-то в глубине церкви.
Чонгук осторожно двигается вперед, боясь наделать шуму и спугнуть человека. Вокруг поломанные скамейки, на которых обычно сидели прихожане, разорванные и сгоревшие копии Библии. Гук аккуратно перелезает через них, ощущая, как от малейших движений щиплет раненная коленка.
Долгий плач переходит в икание и тихий вой, и Гук вновь ускоряется, наплевав на саднящую боль. Впереди, в самой глуби церкви, у алтаря на лестнице лежит вверх ногами позолоченное распятие, покрытое слоем пепла. Чонгук обходит его и замирает, удивленно вытаращив глаза.
Под кафедрой сидит годовалый ребенок, не способный даже еще ходить. Его личико раскраснелось от долгого плача, а по пухленьким щечкам текут бесконечные слезы, впитывающиеся в тонкую грязную рубашонку. Он выпучил на Гука большие ореховые глазки, начиная плакать сильнее и тянуть к альфе ручки.
— Эй, тише, малыш, не плачь, — сразу же реагирует Гук, присаживаясь перед ребенком и утирая тыльной стороной ладони слезы с его щечек. Малыш смотрит удивленно, тихонько подрагивая от плача и хлопая глазками. — Все хорошо, иди ко мне, — шепчет Чон, аккуратно поднимая малыша и прижимая к себе. — Как же ты тут оказался? — спрашивает он, убирая прилипшую каштановую челку со лба ребенка.
Малыш, почувствовав человеческое тепло, начал успокаиваться. Чонгук усадил его на уцелевшую скамейку и расстегнул свою куртку, накрывая ею маленькие плечики ребенка и заботливо поглаживая по голове. Гук и сам не заметил, как улыбка застыла на его лице. Он с интересом разглядывал малыша. Ребенок глядел в ответ, дуя пухленькие губки с идеальным контуром и тихонько икая. Своими маленькими кулачками он начал тереть глазки, зевая и сонно моргая, чем вызвал еще более счастливую и восхищенную улыбку мальчишки.
— Какой же ты милый, — хихикнул Гук, слегка оттягивая щечку малыша и беря его на руки. — Будешь моим братиком, а? — спросил он, улыбаясь и чмокая ребенка в лобик. Тот что-то буркнул в ответ и уткнулся в его шею, вызывая у Гука очередное хихиканье. — Кажется, ты не против! Тогда нужно тебе имя придумать... — задумчиво нахмурился альфа, инстинктивно поглаживая спинку продрогшего малыша, что уже засыпал, утомленный долгим плачем. — Но сначала выберемся. Родители обыскались нас!
***
— Чон Чонгук! — кричит папа в панике и слезах, подбегая к ребенку. Гук, чуть прихрамывая, плелся навстречу, что-то сжимая и осторожно перешагивая через обломки. Выбравшись из церкви, он сразу же пошел на крики папы. — Куда ты убежал, малыш? Мы чуть с ума не сошли с твоим отцом! Нельзя же так пугать, Гук-и! С тобой все в порядке? Господи, твоя нога...
Он присаживается перед Гуком на колени, всхлипывая и осматривая. За его спиной возник запыхавшийся отец, сжимающий в руке пистолет. Его беспокойный взгляд вдруг переменился, становясь сердитым.
— Что это у тебя? — спрашивает он в своем привычном строгом тоне, подходя и кивая на сверток, что бережно сжимает Чонгук.
— Это... — Гук запинается, прикусывая губу и аккуратно оттягивая капюшон куртки, за которым скрыто личико малыша. Оба родителя оцепенели. — Это Тэхен. Чон Тэхен, — заключил маленький альфа, засияв счастливой улыбкой и смотря на малыша, просыпающегося от криков обеспокоенного папы. — Теперь он мой братик, — добавил он уверенно, поднимая серьезный взгляд на родителей, не терпящий возражений.