Глава 4
По сравнению с внешним величием замка, холл показался Лилиан неожиданно маленьким и темным, но все же уютным. Каменный пол гулко отзывался на шаги Тиора и удары его трости, свисающая с далекого потолка на цепи люстра - железный обод с россыпью свечей - слабо освещала голые каменные стены. Эта обстановка не казалась унылой или неприветливой, скорее скорбной, словно отвечающей душевному состоянию Лилиан: голо и пусто.
Когда Тиор предложил ей перекусить, она только устало мотнула головой, хотя желудок предательски урчал. Спокойствие, дарованное Мараком, уютное и густое, владело Лилиан, приглушая остроту эмоций, помогая справиться с произошедшим и пережить этот день, и она вдруг поняла, что ужасно хочет спать. Лилиан непроизвольно зевнула, и Тиор кивнул:
- Мне многое нужно тебе объяснить, но давай отложим это до завтра. - Она кивнула, голова показалась неожиданно тяжелой. - Я провожу тебя в твою комнату.
Она последовала за ним, скользя усталым взглядом по пустым стенам и слушая, как гулко отдаётся каждый удар его трости о пол. Когда они повернули за угол, Лилиан сбилась с шага и встала как вкопанная, широко распахнув глаза. Тиор, до этого идущий чуть впереди, остановился и оглянулся.
Они оказались в галерее. Настолько привычном для него месте и одновременно настолько болезненном, что он перестал обращать на него внимание.
А вот Лилиан увидела. Череду портретов, уходящую вглубь коридора. Рот ее чуть приоткрылся от удивления, когда она прочитала подписи к двум картинам, висящим рядом и изображающим очень похожих друг на друга юношу и девушку. Он - с чёрными как ночь волосами, спускающимися на плечи, прямыми и резкими чертами лица, смотрел вперёд решительно и уверенно, сложив руки за спиной в неожиданно беспечном жесте. Верхняя часть картины, там, где (судя по остаткам пейзажа) на фоне темно-синего неба летели птицы, была плотно закрашена чёрным. В этом матовом прямоугольнике не было никакой художественной ценности, он смотрелся чужеродно на этом рисунке, явно выполненном с большим мастерством, словно кто-то просто... отменил работу художника.
Лилиан скользнула взглядом по картине. У нижней рамы блеснула небольшая медная табличка: «Лимар Базаард» - и две даты с разницей в тридцать с лишним лет.
Вторая картина - крайняя в ряду, и когда Лилиан посмотрела на портрет, ее начало трясти. Она резко выдохнула через покрасневшие губы, глаза укрыло стекло слез.
На фоне кленовой листвы склонила голову, озорно улыбаясь и глядя на художника, девушка лет семнадцати. Та же чёрная волна волос, что на соседнем портрете, та же оливковая кожа и непроницаемо-чёрные, антрацитовые глаза, что Лилиан видела каждый день своей жизни. На картине ее мать моложе, чем она привыкла, веселее, беззаботнее, но это она, сомнений быть не могло. Лилиан потрясённо опустила взгляд на табличку: «Джабел Базаард». Дата рождения. Лилиан шумно втянула в себя воздух, понимая, что вторую группу цифр выбить ещё не успели. Взгляд ее автоматически поднялся к верху картины, но на ветвях нарисованного клена беззаботно сидели чёрные птицы, которых еще никто не успел замазать.
Тиор, наблюдающий за Лилиан все это время, сделал два медленных шага в ее сторону, и перевел взгляд на портреты.
Несколько секунд они просто стояли рядом. Лилиан подняла на него глаза - расширенные от удивления, ещё блестящие от сдерживаемых слез и - полные вопросов.
⁃ Твоя мать заставила меня дать обещание, - произнес Тиор, и голос его поднялся в высокий, скрывающийся в темноте, потолок, - что я никогда не попрошу ее отдать тебя мне.
Он сделал паузу, разглядывая портрет дочери и задаваясь вопросом, изменилось ли бы что-то, если бы он не отпустил ее тогда учиться в человеческий университет, или все было предрешено заранее.
Лилиан смотрела на него, ожидая продолжения.
⁃ Мои дети мертвы. Оба. Осталась только ты.
Казалось, он только сейчас признался в этом самому себе, только сейчас осознал свою потерю в полной мере.
Тиор оторвал взгляд от портретов и посмотрел на Лилиан. Возможно, именно в этот момент он наконец увидел ее: худое лицо с заострившимися от горя скулами, две растрепавшиеся за день косы и внимательные глаза ребёнка, который привык отличаться от остальных. Голубой и антрацитово-чёрный.
Тиор ждал, положив обе руки на трость, мизинец рассеянно скользил по клюву серебряного ворона.
Лилиан оглянулась на портреты - один с чёрной полосой и второй, который эта траурная отметка ещё только ожидает. Потом повернулась к Тиору и кивнула.
Он едва заметно улыбнулся самыми кончиками губ – устало, как будто забыв, как это делается - а наверху, в его кабинете, коричневую краску на стенах сменила ткань - синяя, с редкими серебристыми искорками, совсем как небо над Мараком.
Комната Лилиан располагалась на третьем этаже, и когда они вошли в небольшой коридор – стены и лестница еще раньше сменились с каменных на деревянные - Тиор указал ей на высокие темные створки дверей.
Она уже коснулась ручки, когда услышала голос деда и обернулась, сонно моргая.
⁃ Здесь ты в безопасности, - произнес он. - Хочу, чтобы ты это знала. Это место называется Марак, и теперь это твой дом. Отныне и навсегда.
Слова прозвучали как обет, и сонное оцепенение, уже было овладевшее Лилиан, отступило. Сжав ручку двери до побелевших костяшек, она смотрела на Тиора внимательным и отчасти все еще настороженным взглядом. В том, что он действительно ее дед, она уже не сомневалась, но вся невероятность происходящего еще отзывалась в ней покалыванием недоверия.
- Мой кабинет тут, напротив твоей спальни, - продолжил Тиор, кивнув на дверь за своей спиной. Казалось, слова даются ему с трудом, словно каждое из них он нащупывает вслепую. - Я мало сплю. - Лилиан склонила голову чуть набок, и он невольно поразился, сколько невербальных способов выразить свои мысли она успела освоить за свою еще недолгую жизнь. - Обычно я в кабинете. Ты всегда можешь найти меня здесь.
Лилиан еще пару секунд смотрела на него, затем кивнула и толкнула дверь своей комнаты.
Спальня была большой и просторной, с минимумом мебели — и совершенно безликой. Шаги Лилиан по голому полу порождали гулкое эхо, и она поспешно скинула ботинки. Справа высился платяной шкаф и темнел приземистый письменный стол, слева обнаружилось небольшое окно, до половины задернутое плотной занавеской и почти не дававшее света, впереди громоздилась широкая кровать с балдахином.
Вся мебель стояла на львиных лапах и была украшена обилием завитушек, но ни в одном этом предмете не чувствовалось тепла использования, и эти украшения казались холодными и отстраненно официальными, как букли на судейском парике.
Лилиан, уже зевая во весь рот, не глядя скинула одежду и, откинув стеганое одеяло, забралась в кровать. Луч лунного света скользнул по ее лицу, заставляя плотнее сомкнуть веки, и через секунду она заснула.
Лишь несколько лет спустя, лучше узнав характер Тиора, привыкшего к обособленности и уединению, Лилиан поняла, насколько важны были те его слова. «Ты всегда можешь найти меня здесь» - «Мои двери всегда открыты тебе», «Мой кабинет напротив твоей спальни» - «Я рядом». Ее жесткий дед, привыкший принимать сложные решения, вынужденный долгие годы жить один, полагаясь лишь на себя, протягивал ей руку, предлагая помощь и доверие.
**
Следующее утро оказалось солнечным и тёплым, как будто все события вчерашнего дня происходили в какой-то другой реальности.
Тиор сидел в библиотеке, сложив вместе кончики пальцев и опустив на них подбородок, к стулу была прислонена чёрная трость. Длинные золотистые лучи пронзали комнату - голые стены, тёмные шкафы от пола до потолка заполняют все пространство, оставляя в центре лишь небольшой пятачок свободного места. Когда-то здесь стояло уютное кресло и горели газовые рожки, крепящиеся к стенам на изогнутых ножках, теперь же остался только грубого вида дубовый стол, стул с высокой спинкой и простая широкая скамья напротив. Даже окно стало уже - Марак, как и его хозяин, отгораживался от внешнего мира.
Тиор сидел здесь с раннего утра - как и большинство из его народа, он часто бодрствовал ночью, а в силу возраста просыпался рано. Сидел и думал обо всем, что произошло за последние сутки. Он не позволял грусти по дочери проникать глубоко в мысли - слишком многое нужно было решить, слишком о многом позаботиться. И все же на сердце было тяжело - хоть Джабел и перестала являться Базаард, она никогда не переставала быть его детёнышем. Он следил за ее жизнью - осторожно, издали, через своих осведомителей; обеспечивал ее безопасность, насколько мог; в редких случаях, когда считал, что с деньгами у них совсем плохо, даже оформлял частные заказы на картины - через сложную цепочку подставных людей и фальшивых имён. Он делал для неё все, что мог - и теперь должен был сделать ещё больше для ее дочери, потому что прежних мер оказалось недостаточно.
Дворецкий, Корош, должен был отправить Лилиан сюда, в библиотеку, как только она проснётся. Все слуги дома были предупреждены - не задавать лишних вопросов и не проявлять любопытства, пока девочка не освоится. Именно поэтому вчера никто из них не показывался - на долю Лилиан пришлось и так слишком много переживаний за один день, не хватало ещё чужих взглядов, пусть и вежливо-отстранённых.
То, что слуги шепчутся, думая, что Тиор их не слышит, и едва сдерживают любопытство, он и так знал - ощущал почти на физическом уровне. Появление маленькой девочки взбудоражило всех, от кухарки до домоправительницы, и хотя Тиор предупредил о цели поездки только Рошто и Короша, общее возбуждение все равно ощущалось, будто пропитало сам воздух дома. Верные слуги, проведшие с Тиором не один десяток лет, уже скорее семья, чем наёмные работники, проявили понимание и тактичность: для них появление Лилиан было радостью, но ее саму привело сюда горе.
Когда она вошла - с кое-как заплетенной косой, во вчерашней одежде - Тиор заметил, что глаза у Лилиан красные, а взгляд рассеянно блуждает по комнате, ни на чем не задерживаясь.
Он приветственно кивнул ей и указал на скамью, куда она скорее упала, чем села. Потянувшись к высокому кофейнику с длинным носиком, он разлил им пину - традиционный напиток его народа, напоминающий одновременно кофе и горячий шоколад. Лилиан задумчиво обхватила пиалу, грея пальцы об округлые бока. На тарелке рядом исходили паром пирожки.
Какое-то время они просидели в молчании: Лилиан изредка прихлебывая из пину, Тиор - покручивая свою пиалу кончиками пальцев.
Тиор боялся спугнуть ее. То хрупкое, похожее на паутинку подобие доверия, которое возникло между ними. Ему не нужно было доказывать, что он действительно ее родственник, портреты в галерее и внутреннее знание, уверенность, появившаяся в Лилиан, сделали это за него, но самый сложный разговор еще только предстоял. И пусть их кровная связь облегчит понимание происходящего, зародив доверие в ее сознании, Лилиан, выросшей среди людей с их джинсами, компьютерами, сотовыми телефонами и высшим образованием, будет непросто во все поверить.
⁃ Признаюсь, я не думал, что мне когда-нибудь придётся вести такой разговор, - начал Тиор, задумчиво глядя в окно на залитый солнцем лес. Природа оживала, радуясь приходу тепла, по стволу растущего рядом клена пробежала белка. Мир продолжал существовать во всем своём многообразии, словно ничего не произошло, и в этой его яркости мерещилось какое-то кощунственное безразличие.
Лилиан подняла на него глаза от пиалы, ожидая продолжения.
⁃ Мне нужно так многое тебе рассказать... - Тиор автоматическим жестом нащупал трость и положил ладонь на череп ворона, ощущая его успокаивающую прохладу. Серебряный клюв мерно закачался из стороны в сторону в такт его словам. - А я даже не знаю, с чего толком начать.
Грустно усмехнувшись, он вновь посмотрел на Лилиан, которая слушала его со сдержанным любопытством.
⁃ Джабел... - Тиор назвал ее мать настоящим именем, и рот словно обожгло полузабытым сочетанием звуков. За эти пятнадцать лет он произносил их едва ли три раза. - Ты замечала за ней что-нибудь... странное?
Лилиан нахмурилась, глядя на деда с непониманием, но взгляд ее затуманился.
Что считать странным? То, что у матери не было подруг, и что она ни с кем не общалась? Что в их дружелюбном и солнечном квартале не завела приятельниц даже среди соседок и всячески отваживала их от дома, периодически становясь действительно грубой? Что на шуточное замечание отца «Мой дом - моя крепость» качнула головой «Нет...» с такой грустью, что даже у Лилиан защемило сердце? Что рисовала чаще по ночам и — Лилиан точно это знала — часть рисунков прятала под замок, никому не показывая? Что как-то раз ночью Лилиан, спустившая в кухню попить воды, увидела силуэт матери у открытого окна - та смотрела на заложенное тучами небо, через которое не пробивался свет луны, и плакала, и Лилиан откуда-то точно знала, что плачет она именно по небу, как бы странно это ни было?
Что никогда не рассказывала дочери о том, что у неё есть родной дед?
Лилиан склонила голову. Ответ напрашивался сам собой.
Тиор удовлетворенно кивнул:
⁃ Думаю, замечала. Может быть, ты не понимала, что это странно, но у других людей не замечала таких привычек, верно?
Лилиан качнула головой, нехотя соглашаясь. Когда-то она очень удивилась, увидев, как соседка стрижёт и поливает газон, потому что сами они никогда ничем подобным не занимались: трава росла сама по себе, ровная и зелёная, не требуя никаких усилий по уходу. Зато мама делала то, что не делали другие: например, в сумочке, рядом с кошельком и упаковкой носовых платков, хранила небольшой нож. Во всем доме не было ни одного зеркала хотя бы в половину человеческого роста, а самое большое, у входа, не превышало размерами две сложённые рядом книги, и уходя, Джулия каждый раз обязательно завешивала его плотной чёрной тканью. А в сильный дождь обязательно босиком выходила на улицу и несколько минут кружила под тугими струями, словно запутывая следы.
Горло перехватило от горечи воспоминаний, ещё недавно бывших реальностью, но внезапно накатившая волна тепла притупила боль. Лилиан быстро кивнула.
⁃ Хорошо, что ты это понимаешь. Потому что твоя мать не была обычным человеком. Честно говоря, она и вовсе им не была. Мы называем себя хеску.
Лилиан вздрогнула от неожиданности, от абсурдности этих слов, взгляд ее полыхнул злостью: как этот старик, которого она знает меньше суток, имеет право говорить какие-то глупости о ее матери?! Смеяться над ее памятью?!
Она подалась вперёд, цепляясь пальцами за край стола, готовая вскочить и выбежать отсюда - плевать, куда, лишь бы подальше от этого сумасшедшего.
⁃ Остановись, - голос Тиора прозвучал властно, резко, как приказ, и Лилиан неожиданно для себя опустилась обратно на скамью, с которой уже успела привстать.
Пальцы Тиора плотнее обхватили череп ворона, смыкаясь на нем полностью. Свободной рукой он, резко потянувшись через стол, накрыл побелевшие пальцы Лилиан и, глядя ей прямо в глаза произнес:
⁃ Я, Тиор из рода Базаард, признаю тебя своим потомком, здесь, в твердыне Марак, и говорю тебе - ты хеску по крови и сердцу. Признай же себя, как я признаю тебя.
Лилиан дёрнулась, пытаясь высвободиться - и замерла, оглушенная.
Воздух вокруг неё сгустился, тело словно окаменело, а голова наоборот раскалилась. Ее человеческое сознание - сознание, привыкшее все подвергать сомнению и считать невероятное сказками - шептало, что это глупости, невозможно и враньё, да ещё и надругательство над памятью ее матери.
Но откуда-то из глубины, из тяжело бьющего в рёбра сердца поднималась волна, которая вот-вот должна была затопить ее целиком. Она не знала, что это и как назвать, но казалось, что в сознании ее вдруг что-то переместилось, расширилось и открыло путь к чему-то новому, но в то же время хорошо знакомому и родному.
Горло вновь сдавило от подступающих слез, сердце заныло от тоски - совсем как вчера вечером, когда Лилиан вышла из машины и впервые вдохнула воздух Марака.
Она всхлипнула - громче, чем ожидала - и впилась в деда испуганным и одновременно сердитым взглядом, не понимая, что с ней происходит.
Тиор внимательно следил за ней, не отпуская обмякшей руки, и когда глаза ее затуманились, словно она смотрела сейчас внутрь себя, а рот безвольно приоткрылся, удовлетворенно кивнул.
⁃ Мне жаль, девочка, правда жаль, - прошептал он, не зная, слышит ли она его сейчас, но чувствуя, что должен это сказать. - Жаль, что все вышло так, что ты не выросла здесь, не узнала все с самого начала; не росла, зная, кто ты такая. Что сейчас твоё сознание проходит эту агонию принятия - я слышал, это чудовищно больно, хоть и не физически, - но ты хеску, девочка, ты одна из нас.
Лилиан задыхалась. Перед ее мысленным взором вспыхивали картины, невыносимо короткие, меньше секунды, она ничего не успевала понять - но каждая из них отдавалась внутри ярким и острым узнаванием, чужим и все же своим ощущением, памятью о запахе, который она никогда не ощущала — дождем и солью — и не могла знать. Как будто кто-то рассказывал ей чужую жизнь - минуя уши, минуя мозг, рассказывал чувствами и эмоциями, болезненными, как раскалённый штырь, втыкаемый в самое ее сердце, в самую душу, подселяя в голову воспоминания, которые никогда не были ее собственными и все же были, заставляя чувствовать чудовищную потерю и радость обретения одновременно, муки утраты и светлую печаль памяти.
ХЕСКУ
Слово билось внутри, отторгаемое и в то же время такое желанное. Оно вплавлялось в ее сознание словно раскалённый металл - причиняя дикую боль и одновременно становясь частью ее существа.
Как будто что-то в ней открылось и встало на место. Как будто она наконец стала кем-то еще, но этот кто-то все равно был ею.
Когда Лилиан снова смогла дышать, на ресницах ее зависли хрусталики слез, губы были искусаны в кровь, а пальцы с такой силой впились в стол, что на дереве остались следы от ногтей. Она подняла на деда взгляд, полный чистой, неприкрытой ярости.
Тиор Базаард отпустил ее ладонь и улыбнулся, складывая руки на трости.
⁃ Приветствую тебя.
**
Потом она спросит его, что это было. Что вывернуло ей душу наизнанку и перекроило на новый лад.
⁃ Чары признания, - пожмёт плечами дед. - Ты же не думаешь, что ты первая полукровка, которая не знает, кто она на самом деле?