Глава 2
Тиор Базаард смотрел на девочку, которая заснула, отдавшись на милость усталости. Не таким он представлял своё потомство. Но вот оно, влияние человеческой крови, сказавшееся непредсказуемо: волосы не чёрные, как у него самого или ее матери, а каштановые, кожа хоть и кажется оливковой, на самом деле светлее и просто загорела...
Тиор вздохнул.
Что же ты наделала, Джабел?
Он любил дочь. Правда любил. Внимания им и Лимару доставалось поровну - как и наказаний. Сын со временем должен был занять его место, а до того - гордо носить титул шибет, наследника. Он полностью был предан их быту, их жизни, их народу. В Лимаре Тиор никогда не сомневался.
Но Джабел была другой, с юности. Как только ей разрешили самостоятельно передвигаться по внешнему миру, она стала проводить там слишком много времени. Читала книги, написанные людьми, завела какие-то знакомства, назвавшись Джулией. Потом уговорила его отпустить ее учиться рисованию в человеческий университет, аргументируя просьбу тем, что в их среде нет достойных учителей, и ее талант просто умрет. Справедливости ради стоило признать, что это было правдой: рисовала Джабел великолепно, в свои юные годы превосходя местных мастеров.
Он сдался и отпустил ее, наказав возвращаться домой при каждой возможности.
Она упорхнула, счастливая.
Приезжала на каникулы, взахлеб рассказывая о мире людей, потом надолго исчезла, сказав, что у нее сложный проект.
А затем вернулась. Чтобы сообщить, что влюбилась. Что знает: отец и брат ее не отпустят и не благословят, что ее человеческого мужчину не примут. Что отказывается от всего и выходит замуж.
Это был гром среди ясного неба. Первой мыслью Базаарда было, что это ловушка, часть Игры. Что кто-то - неважно, кто именно, врагов у их рода хватало - решил пойти в обход правил и убрать члена семьи не физически, а устранив из их Дома. Он тщательно проверил все, что касалось избранника дочери. Нет, обычный человек. Обычный. Человек.
И она ушла. Оставила все, что связывало ее с семьей и своим народом, со слезами на глазах простилась с ним и братом - оба хранили молчание, хоть и смотрели ей вслед.
Спустя четыре года она сообщила ему, что он стал - она использовала человеческое слово, не принятое в их среде, лишенной понятия «двуступенчатого» родства, - дедушкой. Короткая искра радости вспыхнула в его сердце, но он тут же затоптал ее: дочь предпочла своей семье людскую долю, и хотя его детёныш принёс детеныша, этот ребёнок был человеком. Существом другого рода, другой природы.
«Кстати, об этом, - робко добавляла Джабел в конце письма. - Возможно тебе интересно будет узнать, что у Лилиан разные глаза. Один голубой, другой карий. Местные врачи говорят, что есть небольшая надежда, что с возрастом ситуация может измениться, разница станет не такой заметной, но я-то понимаю, что это значит. Как и ты».
Да, он понимал. Смешение их крови с человеческой приводило к подавлению первой. Человеческая кровь была более жидкой, но более быстрой, более живой и молодой. Она поглощала наследие их народа, делая детей-полукровок совершенно обычными. Но изредка, по неведомой причине, их кровь не уступала человеческой, а начинала существовать как бы одновременно с ней, не перемешиваясь. И проявляясь внешне. И первым признаком были глаза разного цвета.
Тиор запретил себе привязываться к ребёнку даже мысленно: она будет расти среди людей, ничего не зная ни о себе, ни о своей семье, ни об истинном устройстве мира. Таково желание ее матери.
Он долго думал над ответом и в итоге ограничился сухим, но вежливым пожеланием долгой счастливой жизни ребёнку.
Джабел, получив ответ, заплакала и прижала письмо к груди - она была почти уверена, что отец не ответит. Слишком глубока была обида. Слишком чудовищно ее предательство.
То письмо, написанное фиолетовыми – цвет их рода - чернилами на темном пергаменте и доставленное - конечно! - ночью стало единственной ее связью с домом, со своим родом, со своей природой.
Она гадала, когда сняли со стены в Мараке ее портрет - в тот день, когда она объявила о своём решении или в тот, когда официально покинула поместье, оставив все, что связывало ее с семьей?
Джабел не знала, что Тиор так и не отдал этого приказа.
Шли годы. Лимар достаточно успешно вел Игру. Поступок Джабел подкосил их положение, но все же они не рухнули, их Дом все ещё был силён, и на общих собраниях с Тиором здоровались с прежним почтением, не избегая его прямого взгляда.
А потом случилось это. Лимара вывели из Игры.
Когда Джабел уехала учиться, на четвёртом этаже осыпалась штукатурка со стен. Когда она сообщила о своём уходе, во всем доме исчезли ковры и мягкая мебель. Когда умер Лимар, стены дома почернели.
Если Тиор не демонстрировал свою привязанность к детям, это не значило, что он ее не питал.
Он заперся в своём кабинете, потолки в котором стали ещё выше, а краска на стенах — ещё темнее, и думал. Следуя Правилам, Совет прислал ему официальное письмо с уведомлением, где, кем и когда был убит Лимар. Позже пришлет и ритуальное оружие, используемое в Игре, рикун - длинный ромбовидный кинжал. И это все, что останется у него от обоих детей.
Это все будет потом, позже. Но что делать сейчас? От мыслей гудела голова, от предположений, где теперь окажется их Дом, с крыши начинала сыпаться черепица.
Дом Базаард остался без шибет, без наследника. Конечно, он мог написать Джабел, и возможно - возможно! - она пришла бы, вернулась, поняв всю серьезность положения. Но делать этого Тиор не хотел. Он уважал выбор дочери, как бы болезненен тот ни был.
В самых формальных и скупых выражениях, перепроверяя каждое слово, чтобы в нем не слышалось просьбы, Тиор сообщил Джабел о смерти ее брата. Ответ пришёл на следующий же день: дочь в слезах умоляла дать обещание: никогда, ни при каких обстоятельствах Тиор не попросит ее отдать в Игру ее Лилиан.
Он обещал.
Больше она не писала.
И вот теперь Джабел не стало. Тиор не видел дочь пятнадцать лет, не видел ее ребёнка - никогда.
Он смотрел на спящую разноглазую девочку, на щеках которой тускло поблескивали дорожки высохших слез, и думал, неужели она - его последняя надежда? Выросшая среди людей, ничего не знающая о своей семье, о правилах Игры, об их мире! Чуждая всему тому, что для Тиора являло саму жизнь и ее смысл.
Немая.
***
Граница миров была незаметна. У наиболее чувствительных людей она могла бы вызвать лёгкое головокружение, случись им каким-то чудом ее пересечь, для народа Тиора она проявлялась легкой рябью в воздухе. Почувствовав ее, Лилиан проснулась и, сонно моргнув, нахмурилась, в первый момент не понимая, где находится. Затем воспоминания нахлынули на неё, и она прерывисто глубоко вздохнула, сдерживая норовящие выступить на глазах слёзы.
Молодец.
Лилиан посмотрела в окно, надеясь узнать местность, и глаза ее распахнулись в немом выражении удивления. Оглянувшись, она попыталась осознать увиденное: простая проселочная дорога, слева и справа подпираемая заброшенными полями, уходящими вперед до самого горизонта. Но стоило Лилиан повернуть голову, и моргнуть, прогоняя легкую рябь в глазах, как она видела, что прямо перпендикулярно этой привычной дороге шла еще одна - широкая, аккуратно усыпанная гравием. Поле, только что уныло покачивающее рыжеватыми стеблями сорняков, исчезло, уступая место просторному лесу с могучими деревьями, за которым черной тенью тянулся к небу силуэт замка.
Тиор краем глаза следил за реакцией девочки и теперь испытал мимолетный прилив гордости за свой дом.
Марак был всем. Это не было названием поместья или особняка в нем, как не было ни зданием, ни всей огромной прилежащей к нему территорией. Марак был местом.
Местом по ту сторону внешнего мира, пограничьем, которое не могли найти никакие приборы, которое не задерживалось ни на каких человеческих картах.
Домом.
Широкую гравийную дорогу с двух сторон окружали исполинские клены - такие огромные, что ствол не обхватят и трое взрослых мужчин. Их кроны, смыкаясь, создавали над дорогой изумрудный купол, мягко шелестевший на ветру, а между листьев крохотными искорками вспыхивали белые звёзды. Впереди же высилась громада замка. Чёрный, как сама ночь, вытянувшийся вверх, четырёхэтажный, с двумя царапающимися небо башнями по бокам.
Потрясённая, Лилиан обернулась к Тиору, пытаясь взглядом выразить все своё удивление и все вопросы, но тот лишь улыбнулся краешками губ, свободнее кладя ладонь на трость.
Машина скользила по дороге, шурша шинами по гравию, а Лилиан, подавшись вперёд, все пыталась рассмотреть в лобовое стекло замок, становящийся все больше с каждым проглоченным колёсами метром.
Когда машина наконец остановилась, и дверцу открыла чья-то услужливая рука, Лилиан на секунду замешкалась, но тут же, будто на что-то решившись, выбралась наружу, не дожидаясь приглашения.
Она ступила на гравий, хрустнувший под подошвами ее ботинок, закинула голову, пытаясь полностью охватить взглядом громаду Марака, вдохнула - и замерла.
Воздух был другим. Густым и сладким, напоенным ароматами ночных цветов и неожиданно свежим - а ещё знакомым. Как мысль, которую забываешь за мгновение до того, как произнести, и вот наконец вспомнил; как стихотворение, сочиненное ночью в полусне, чьи строчки внезапно вновь приходят на память утром.
Ветер коснулся щёк Лилиан, словно утешая ее, стирая следы слез с кожи - и в запахе, который он принёс с собой, крылось что-то, от чего сердце Лилиан сжалось от щемящей грусти узнавания. Этот ветер обвил ее, обнял, окутал всю, проникая в волосы, касаясь кожи, обещая чудо - неясное, далекое, но заставляющее сердце замирать.
Лилиан стояла, боясь пошевелиться, прикрыв глаза, забыв обо всем - об аварии, о Тиоре, о всех вопросах и мыслях, что крутились в голове, - и просто вдыхала, впуская в себя этот воздух, который каким-то неведомым образом притуплял кричащую боль внутри, исцелял рваную кровоточащую рану потери и заполнял пустоту в груди.
И чуть тише стало горе, чуть притупилось воющее чувство одиночества, обрушившееся на неё словами врачей в больнице, и отступило, скаля зубы, обратно в небытие облезлое и безликое «сирота».
Гравий зашуршал под ногами Тиора, когда он обошёл машину и встал невдалеке, ничего не говоря и лишь ожидая, когда она подойдёт к нему.
Лилиан прерывисто вздохнула и открыла глаза, стараясь в темноте наступившей ночи рассмотреть Марак.
Она стояла, не отрывая глаз от чёрных стен и от неровностей на бордюрах, обещающих при дневном свете стать лепниной. Стрельчатые окна тянулись к покатой крыше, на которой (по краям и даже в центре) недвижимыми стражами замерли горгульи - они появились в детстве Тиора, когда у его Дома настали трудные времена, и все дни проходили в напряженном ощущении необходимости защищаться.
Тяжёлые двустворчатые, в два человеческих роста, двери утопали в нише, охраняемой барельефами двух каменных сатиров, сжимающих в мускулистых руках секиры и выступающих из стены на шаг, словно они готовы в любой момент кинуться в бой. Над дверью, накрывая вход своим силуэтом, распростер крылья ворон.
Дом менялся с течением времени и ходом событий, но эти детали оставались неизменными.
Лилиан смотрела на место, которое теперь должно было стать ей домом и даже не осознавала, как в душе ее медленно разливается покой, словно она долго бежала и вот наконец может остановиться.
Тиор сделал несколько шагов вперёд, ко входу, и оглянулся на Лилиан, которая последовала было за ним, но замешкалась, бросая последний взгляд на Марак перед тем, как войти внутрь. Громада незнакомого до этого дня замка не давила на неё, но наоборот казалась надежной стеной, защитой, как кажется непоколебимой твердыней ребёнку стоящий рядом взрослый.
Дверь распахнулась, приглашая войти, и Лилиан вслед за Тиором переступила порог Марака.