...
Гам. Грязная, заражённая неизлечимой людской болезнью, улица выла в кататоническом оцепенении. Я шёл по разбитому тратуару, стараясь не надавить на отверзшиеся асфальтовые раны. Они уже заполнились тягучим земельным гноем, нередко выплёскивавшемся на уцелевшие покровы.
Тени вокруг мелькали. Честно говоря, я никогда не чувствовал себя более паршиво. Непроницаемый купол ночного неба, прошитый смогом и опоясанный ошметками туч, давил на моё поражённое слабоумием сознание и гнал куда-то, в какие-то закоулки труднопроходимого лабиринта петляющих улочек. Маскарад чужих, подозрительных лиц. Каждое отражает чей-то частный внутренний мир, закрытый для меня и меня чужающийся.
Ноги приволокли к какой-то панельке и предательски закинули в беззубую пасть подъезда. Его чрево, по видимому, решило, что я довольно мягок и положило сразу, не пережёвывая, меня переварить. Втянутый по инерции в эту сеть коридоров, выстроенную по плану каких-то полоумных архитекторов-дадаистов, я словно водоворотом случайных событий был засосан рамками прокуренной бетонной тюрьмы.
-- Ну что? Как дела? -- гневно прошипело блеклое лицо худосочной приземистой девушки. Её глаза, тлеющие жизнью и пылающие лютой, но варварской ненавистью к её несправедливости, впечатали мой ошпаренный мозг в стену черепной коробки и вынудили кротко и покладисто кивнуть.
За спиной её приоткрылась дверь, из-за которой повеяло сигаретным смрадом, оглушившим меня так, что я утратил власть над всеми органами чувств одновременно. Девушка обернулась, замерла, широко раскрыла рот и дверь захлопнулась. Мне стало легче.
-- А что, раньше нельзя было? -- презрительно швырнула она. Я было попытался сжаться, прикрыться руками, но сумел себя сдержать. Иначе испепелила бы прямо на месте.
Она выдержала взгляд, схватила меня за руку и комната мгновенно вступила в некую химическую реакцию с её волей, в результате которой сжалась и выдавила из себя обгаженную заплёванную ванну. Руки мои парализовал шершавый холод.
-- Это сухой лёд, придурок. Открывай и высыпай.
Я повиновался. Стал внимательно следить за движениями рук. Пальцы, смутно знакомые, -- будто мои -- открывали и высыпали, постепенно коченея. Когда дно ванны было заполненно, моё туловище перестало совершать ритмичные движения, и я замер.
-- Ты всё принёс? -- спросила она. Другим тоном. Тоном боязливым и в ту же минуту угрожающим. Я что-то выпростал из кармана, какой-то сверток. Она развернула его и впитала глазами.
-- Ничего себе. Он еще и писать умеет, -- пробормотала она. Мельком огрела меня взглядом, полным сомнительного недоумения и сверток растворился в воздухе.
-- Это всё?
Я достал остальное: какие-то бряцалки, которые кормят и греют, и бумажки, без которых эти бряцалки не работают и пропадают. Всё это, переданное ей, тоже испарилось.
-- Раздевайся и залезай.
Я неуклюже разделся, едва не разбившись в этот тесный плиточный пол, и залез. Холод шептал мне угрозы.
Что-то заскрипело и в руках моих очутилась тоненькая пластинка. Я разглядывал её, а она с профессиональной холодностью замерла между моими пальцами.
Девушка нагнулась:
-- Делаешь вот так, -- она провела длинным ногтем одной руки вдоль запястья второй, -- и всё потухнет. Только руку в лёд не отпускай.
Я попытался повторить. Пластинка смело вошла в мою руку. Там, где она касалась, кожа плавилась в тёплую красную жидкость, которая стекала по предплечью и пятнала лёд подо мной. Вдруг что-то закипело и ощущение едкого ужаса свинцом разлилось по моему телу. Я замер.
Девушка, внимательно следившая за мной, также испугалась. Я почувствовал это по её голосу.
-- Нет, нет! -- заговорила она. -- Не бойся! Всё потухнет!
Я внемлил её страху. Подумал, что ей это очень нужно. Я старательно двинул протестующую руку. Пластинка всё так же переплавляла кожу в кровь.
-- А ты рывком режь, рывком! -- приказала она срывающимся голосом. Мне стало ещё страшнее. Казалось, будто внутри неё происходит катаклизм невиданных масштабов. Она плакала и чесала дырочки в левой руке. Этот её образ жесткого милосердия, трущобной матери Терезы, сложившийся в моём слабоумном сознании, сейчас распался, как дешевая театральная атрибутика. Я увидел в ней труп хуже меня. Я хоть сделал это решительно, я сбежал полностью, а она побоялась. Оставила тело. Догнивающее сознание -- вот что эти слёзы. Я шмыгнул. Моё лицо перекосило усердие, пропахавшее ниву смерти от запястья до локтя. Холод весь стал красный. Что-то в моей груди растаяло и я улетел.