К бабуле в деревню
«Осторожно! Поезд отправляется!» - провизжала гнусавая проводница.
Все проводницы в поездах дальнего следования выглядят как старые бляди, не желающие уходить на пенсию. Эта их форма рждшная, ну там, синие юбки по колено, из под которых торчат волосатые толстые ноги с венами наружу-варикоз-туфли на небольшом каблуке, заставляющим отёкшие ноги вываливаться наружу, белые плотные рубашки, еле сходящиеся на огромных сиськах и рыхлых животах, заставляет аппетит пропадать. Лица опухшие от бесконечных дорог и пьянства в кладовой и эти попытки сделать себя красивыми: синие тени, накладные ресницы, розовый блеск на губах, на который постоянно лепятся высветленные волосы с желтинкой и, конечно же, пилотка - пиздец, туши свет.
Но все это не так страшно, когда не разглядываешь. Когда смотришь в целом, все вроде бы и нормально-милые дамочки лет 50-55.
К слову об аппетите. Наверное я погорячилась, сказав, что они отбивают охоту жрать в такой максимально стрессовой обстановке. Есть кое-что похлеще.
За свою короткую жизнь, мне вот-вот стукнет 23, в поездах мне почти не приходилось ездить-раза 3 от силы наберется. Первый раз я с классом ездила в Питер, было мне 13 лет и я почти ничего не помню про поезд. Скоростные поезда тогда ещё не ездили, вроде как, так что, скорее всего, это был самый обыкновенный поездок. Второй раз на поезде я вообще не помню, и вот он ща третий.
Зайдя в вагон и увидев эти койки, стройно выстроившиеся в ряд по левую сторону и боковые сядушки со столиками, потихоньку собирающую компании выпиванцев, меня охватила паника, необъяснимый страх.
Пробираясь к туалету я поразглядывала товарищей по поезду: вот она вся печаль России. Есенин, обнимая березу, что-то пиздел про грусть и тоску... может раньше было и так, но сейчас... все это здесь. Беднота вперемешку со среднем классом, кто домашние сырники макает в самую дешевую сметану, кто достаёт из бумажного пакета со стариком стрипсы и байтсы, кто-то лезет к розетке под стол подключить красный айфончик, а кто-то тыкает раздолбаным usb в раздолбанный ста-а-арый Самсунг, чудом доживающую свою жизнь.
Ехать мне 4 часа. Нестрашно. Сижу на койке ровно, не двигаюсь. Я беспокоюсь о ковиде, прочей всякой дряни типа гипатита и думаю, как бы не подхватить что-то из этой оперы. Мое место верхнее, но я не спешу лезть туда-жду, когда вскипятиться вода-чаек попить хочу. Грязные запачканные ноги почти упираются мне в ляшку. Короткие джинсовые шорты и футболка с моим давним американским другом - Микки. Напротив развалился старичок с пузом, в мобилку залипает, в окошко поглядывает, а его длинные сколотые жёлтые ногти на ногах будут сниться мне ещё очень долго. На бокавушке слева едет типичный красномордый суровый трудяга. Из сумки из-под стала достал полиэтиленовый брякающий пакет, а в нем банки. Банка с пакетиками чая, банка с пюрешкой, банка с котлетками, причём видно, что он сам себе все наварганил. Мажет пюрешку на чёрный хлебушек и котлетку сверху - красота! Ест причмокивая, татухой светя: «спаси и сохрани», значит... понятненько.
Вот к нему такой же подсел, только мелкий, хлипенький такой, НЕ ТО ШО ТРУДЯГА. У хлипкого этого в пакете пиво и речь такая, уже блуждающая. Он достиг уже той стадии, когда незнакомцы могут называть его алкашом. Трудяга задумчиво смотрит вдаль-домой возвращается. Он особо языком не чешет, в отличие от хлипкого - рот не закрывается. Из желтозубого полусгнившего рта так и летят слюни налево-направо.
А вот кто-то и рыбу копченую достал. Когда в следующий раз ссать пойду, гляну, что за падла ее в вагоне расчехлила. Им везёт, что я с ними на 4 часа только, твари астраханские, совсем без своей рыбы не могут.
Ох, бабуля...
Осталось ехать полтора часа. Мы сделали остановку на полчаса, первую сигарету я выкурила-не заметила, вторую уже посмаковала. Забралась на верхнюю койку-уже темно, в окно смотреть не интересно, да и мои соседи уже начали кряхтеть, что ноги вытянуть не могут-понимаю. Суки.
В поезде ты можешь лучше узнать себя, обнаружить, так сказать, у себя новые грани. К работяге на боковушке я уже не испытываю столько симпатии, как раньше. Вылечи гайморит, пидр храпящий. Спит, рот открыл и хрюкает громче свиней перед убоем. Так вот о гранях... мне тут подумалось: а что если он и есть свинья на убой?.. эта тварь храпит так, что я раз пятнадцать представила, как проходя мимо, ему в пасть холодную острую сталь заталкиваю. «Как теперь храпится, а?»-и улыбаюсь так мерзко, а все вокруг, значит, стоя аплодируют.
На часок отрубилась, ехать, значит, минут тридцать осталось. Ага, ясненько. Музычку послушаю, пописать схожу в самый последний момент-в этот ад пока не горю желанием спускаться.
Ох, бабуля, бабуля миленькая, через что я ради тебя прохожу, ничего меня, видишь, не удержит, лечу к тебе, моя старушенция.
Ну вот мы и поссали. Ну вот мы, значит, вещички подтянули и из вагончика шнырк. Вот мы и в селе, на свежем воздухе. Ща к старушке заботливой, она меня ждёт, сухие нежные ручки пирожков наготовили, обнимать меня будут.
И все плохое осталось позади, теперь мне очень спокойно. Ну и подумаешь, что за мной след из крови тянется - трудягу больше не мучает гайморит. Это все поезд, поезд сраный.
Ох, бабуля...