12. Отыграла песнь
— И что? — Прокопенко в нетерпении уставился на Грома, осушающего свою стопку.
— И ничего, — сипло проронил майор, закусывая сорокоградусную жидкость зеленым луком.
Не сравнить конечно покупной с тем, что рос на даче у тети Лены, но что было, так сказать. Главное, чтобы жевалось.
— Из-за чего поссорились-то? — продолжал настаивать Федор Иванович, по новой наполняя стопки.
Гром откинулся на стул и устало запрокинул тяжелую голову. Сам не понял из-за чего. То ли Пчелкина все-таки тому виной, то ли журналистка послужила лишь катализатором давно созревших претензий.
— Игорек, вы третий день друг другу козни строите. Это как называется? — не унимался полковник.
— Это называется «страстно ссорятся», Федя, — с доброй улыбкой объяснила Елена Петровна, войдя в гостиную.
— Женщина, не вмешивайся, — мягко осек он жену. — Не видишь, парня жизни учу.
— Учитель нашелся, — насмешливо хмыкнула тетя Лена, поставив мужчинам на стол тарелку с овощами и копченостями. — Сам-то бегал за мной словно помешанный.
— Ты приворожила меня своей стряпней, — по-доброму улыбнулся Прокопенко, проведя рукой над полным столом еды и, когда жена подошла к нему со спины, нежно опустив на плечи хрупкие, но выносливые ладони, облегченно выдохнул.
— Вне всяких сомнений, — усмехнулась она, оставив на макушке мужа короткий поцелуй. — Только не засиживайтесь долго, — попросила женщина, заботливо посмотрев на уставшее лицо Игоря.
Майор молча кивнул, и Елена Петровна медленно побрела в сторону спальни, распуская косу светлых волос, посеребренных сединой.
— Игорек, — вновь окликнул полковник Грома, заглядывая ему в глаза, — ты объяснить-то можешь, что случилось?
Мужчина замялся, крепко стиснув челюсть. Кто бы ему объяснил...
Игорь не хотел разговаривать. Однако Федор Иванович, с присущей по долгу службы настойчивостью, буквально испытывал майора выразительным неотступным взглядом, поэтому он все же ответил, собрав в кучу всю свою притянутую красноречивость:
— Просто вспыхнули как две спички, — пробурчал он, потянувшись к тарелке с едой.
Но в ту же секунду ему перехотелось. Гром отсел обратно, хмуря брови.
— Как вспыхнули, так и потухли, — перекривил его полковник. — В семье не без ссор, — он ободряюще улыбнулся, изучая мрачное лицо майора. — Что ж теперь, из-за пары разногласий сразу по углам?
— Пара разногласий с Соколовой равняется смертному приговору.
— Это я конечно знаю, да только... — Прокопенко придвинулся ближе и произнес совсем тихо: — ты ж загнешься уже без нее.
Игорь замер, отстраненно смотря на старый сервант у стены.
— Все, младой, отыграла песнь твоего некогда свободного сердца. Сколько и чем не заливай, — вздохнул Федор Иванович, придвигая к себе стопку, — оттуда ты ее не выдворишь.
— Знаю, — Гром резко встал и подошел к окну, упираясь в подоконник перебинтованными ладонями.
— Кончай себя и ее терзать, парень, — бросил ему вслед Прокопенко. — Позвони первый.
— Не ответит.
— Тю, — отмахнулся полковник, — тогда иди к ней! Проблемы какие.
— Нос дверью вышибет, — проворчал Игорь, почему-то особенно четко представляя себе это.
— Ну-у, — Федор Иванович задумчиво поморщился, почесав затылок, — значит надо так... значит надо.
Гром тут же покосился на Прокопенко. А может полковник был прав? Может действительно заслужил?
Майор шумно выдохнул, прижав горячий лоб к холодному стеклу окна. На улице лил дождь и дул сильный ветер — прямо под стать тому, что бесновалось внутри него. Игорю хотелось прижаться к Ане, вдохнуть знакомый запах, согреть о нее руки... а не вот это вот все. Он тяжело прикрыл глаза и со всей силы прикусил нижнюю губу, надрывая на ней открытую рану. Только это его мало волновало. Физическая боль не вставала ни в какое сравнение с душевной.
— Игорь, не глупи, — голос Прокопенко вывел мужчину из транса, порожденного тугими колючими мыслями, чуть ли не выворачивающими наизнанку от того, как было ему теперь не по себе. Без нее. — Если нашел того, кто тебя терпит... не упусти.
Гром обернулся на полковника, который смотрел на него все так же настойчиво, вразумляюще. Словно отец, усадивший сына напротив для разговора о важном. О том, о чем пока знал лишь он, проживший в два раза больше, чем его неразумный упертый волчара.
Их не связывала общая кровь, но они были семьей. На работе Федор Иванович должен был быть Прокопенычем — начальником с юморком, но строгим крутым нравом. Заслуженным полковником, способным приструнить любого и скорректировать работу всего отдела. Но дома... дома Федор Иванович был мужем, другом... отцом. И видеть Игоря таким разбитым он не мог: даже его мудрое закаленное тяжелыми годами сердце жалостливо сжималось. А все потому, что понимал Игорька. Отлично знал, что его терзало. И знал, что такое терзание самое страшное и мучительное из всех.
Терзание любви.
А если уж любовь эта — первое настоящее сильное чувство за много-много лет, — пиши пропало.
И ведь действительно пропало. Гром пропал... Пропал в ее теплых красивых ладонях. Дерзком взгляде карих глаз. Темных волнистых волосах, мягче и приятнее любого шелка. Почти всегда бледных губах, за исключением моментов жадных поцелуев... Все, что ей принадлежало, безжалостно выдалбливало на лбу майора явственное «пропало».
Утеряно. Потеряно. Проебано. Все и сразу. И на безвозвратной основе.
— Не упусти, — тверже оборвал Прокопенко, после опрокинув в себя содержимое стопки. — Иначе жалеть будешь всю жизнь, — хрипло прибавил он, утирая капли с густых седых усов.
Гром вернулся ко столу и залпом выпил свою порцию. В момент, когда хрустальная стопка соприкоснулась со столом, точно осознал: будет.
Будет жалеть, если даст ей себя возненавидеть. Еще больше.