***
Солнце, ещё недавно такое яркое, теперь окрашивало небо в густые оттенки оранжевого и багряного, медленно погружаясь за зубчатую линию горизонта. Предвестники сумерек, тёмные тени, уже скользили по земле, удлиняясь с каждой минутой. Лёгкий ветерок, до этого приятно освежавший, теперь приобрел прохладную резкость. Он игриво трепал мои русые волосы, словно подталкивая меня в сторону дома, намекая, что пора уже укрыться от надвигающейся прохлады. По коже пробежали мурашки. Да, пора идти. Взглянув на часы, я почувствовала укол тревоги. Уже почти девять. Мама с папой, наверняка, волнуются. Я же обещала вернуться к этому времени. Надеюсь, они не слишком рассердятся. Надо поторопиться.
Я стояла у детской площадки, всё ещё ощущая тепло дружеских объятий. Последние четыре часа пролетели незаметно в вихре смеха и обмена впечатлениями о прошедшем дне. Наконец, мы попрощались. Я крепко обняла каждую из подруг, чувствуя, как приятное тепло разливается по груди. Они направились к автобусной остановке – им нужно было на один и тот же маршрут, чтобы добраться до своих домов, расположенных на разных концах города. А я, всё ещё широко улыбаясь от приятных воспоминаний о сегодняшней встрече, направилась домой. Мой путь лежал через тихую, почти безлюдную улицу. В это время суток здесь редко можно было встретить прохожих, и лишь изредка доносился приглушенный шум проезжающих машин. Большинство жителей этой улицы – пожилые люди, которые предпочитают прогуливаться днём. Вечер здесь всегда окутан особой атмосферой покоя и тишины. За это я и любила этот короткий отрезок пути – он давал возможность ненадолго остаться наедине со своими мыслями, насладиться спокойствием, прежде чем вернуться в шумную реальность. Воздух был ещё тёплым, а небо, начинавшее темнеть, окрашивалось в нежные пастельные тона. Я шла неспеша, вдыхая полной грудью свежесть наступающего вечера.
Меня зовут Николь Мэллори. Я живу в таком небольшом, очень уютном городке, где кажется, будто все друг друга знают хотя бы в лицо. Сейчас я учусь в старшей школе, и этот год для меня особенный, последний рывок – двенадцатый класс. До сих пор помню, как волнительно было впервые переступать порог старшей школы после средней. Именно тогда, в самый первый день, прямо на первом уроке, я и познакомилась с Ерен. Естественно, она тоже немного робела в незнакомом классе. Мы как-то сразу нашли общий язык, разговорились, и уже через пару недель Ерен представила меня своей давней подруге Тее. Вот так и сложилась наша маленькая компания – мы стали почти неразлучны. Вместе и в школе, и после уроков, делимся всеми секретами, переживаниями, поддерживаем друг друга во всем.
Мама с самого детства учила меня уважать людей. У нее была любимая поговорка, которую она часто повторяла: «Не бойся вкладывать силы в добрые дела, завтра они обязательно вернутся тебе вдесятеро». Эти слова так запали мне в душу, что стали чем-то вроде жизненного девиза.
Я действительно всегда стараюсь быть отзывчивой, помогать, если могу. Это как-то само собой получается. Помочь подругам разобраться со сложной темой по урокам, подхватить тяжелые сумки у пожилой соседки, тихонько подсказать что-то однокласснику на контрольной, даже если самой приходится напрягаться… Для меня это естественно, так правильно, по-другому я и не умею. Наверное, из-за этого и учителя ко мне в целом неплохо относятся. Я всегда стараюсь делать домашние задания, готовиться к урокам. Конечно, и хорошие оценки важны – хочется, чтобы мама с папой радовались. Но еще и потому, что мне искренне неловко подводить учителей, которые так стараются, объясняют, вкладывают в нас душу. Они ведь так стараются, объясняют нам все, вкладывают душу, и прийти неподготовленной кажется мне просто неуважением к их труду.
«Самая тихая и дружелюбная в классе», – так однажды сказала про меня наша учительница истории. И, наверное, она права. Характер у меня и правда всегда был… ну, мягкий. Может быть, даже слишком мягкий. Меня легко задеть, легко ранить словом или даже просто косым взглядом, но я не могу злиться на это, скорее, мне очень неприятно и грустно, что обо мне могут думать и говорить плохое. Я очень остро чувствую чужую боль, улавливаю настроение людей, иногда настолько сильно, что забываю о собственных переживаниях. Всегда хочется броситься на помощь, поддержать, утешить, сделать хоть что-то, чтобы другому человеку стало легче. Я просто… просто люблю людей.
А еще я люблю уходить в другие миры. Запоем читаю манхвы, особенно романтические, где все так красиво и правильно. И фильмы… Обожаю фильмы, но только не ужасы! Терпеть не могу кровь, насилие, все эти страшные истории, от которых потом не можешь уснуть и вздрагиваешь от каждого шороха. После них всегда остается такой неприятный, тяжелый осадок на душе, липкое чувство тревоги. Нет, я предпочитала совсем другое – легкие, светлые романтические комедии или трогательные мелодрамы. Особенно корейские дорамы! Я могла пересматривать их часами, захлебываясь слезами над особенно трогательными моментами, переживая за героев так, будто это мои близкие друзья. Они там такие милые, такие искренние… И любовь у них такая… чистая, красивая, трепетная.
Кстати, о любви… Я влюблена. В Кристиана Ривза из параллельного класса. Он такой… милый. Да, именно это слово первым приходит на ум, когда я думаю о нём. Крис очень стеснительный, воспитанный и галантный. Прямо как главные герои из моих любимых дорам!
Помню нашу первую встречу. Я шла по школьному коридору, что-то увлечённо рассказывала подругам и, жестикулируя, случайно наступила себе на ногу. Потеряла равновесие и чуть не упала на холодный кафельный пол. В глазах потемнело, я уже приготовилась к болезненному столкновению… Но вдруг почувствовала, как чьи-то крепкие руки подхватили меня за плечи. Открыла глаза и увидела перед собой… Криса. Он удержал меня от падения и аккуратно поставил на ноги. В тот момент, казалось, время остановилось. Моё сердце забилось так сильно, словно хотело выпрыгнуть из груди. Но это был уже не страх, а что-то другое… Я смотрела на него, смущенная и одновременно удивлённая, еле выдавила из себя робкое «спасибо». Крис широко и очаровательно улыбнулся и поспешил к своим друзьям.
Мои подруги, наблюдавшие за этой сценой со стороны, тут же начали подшучивать надо мной. «Вы столкнулись, как в кино!», – щебетали они с ехидными ухмылками. – «Вы были бы такой красивой парой! Он такой высокий и крепкий, а ты такая миниатюрная». Я неловко отшучивалась, но внутри всё пылало от смущения. Втайне я представляла, как здорово было бы, если бы он действительно носил меня на руках, а я зарывалась пальцами в его густые каштановые волосы… Конечно, девочки не унимались. Теперь они постоянно подталкивали меня локтями и хихикали, как только замечали Криса в школьном коридоре. «Смотри, вон он идёт!», – шептали они, начиная меня тормошить. Боже, как же я люблю своих подруг!
Сегодняшний день мы провели просто суперски! Сначала от души навизжались на всех возможных аттракционах в парке – адреналин зашкаливал! Сходили пообедать в ресторан, а потом устроили грандиозный шоппинг в честь дня рождения Ерен – ей сегодня исполнилось восемнадцать (а мне, кстати, восемнадцать исполнилось на прошлой неделе). Для этого отправились в торговый центр – самый большой в нашем небольшом городке. Примеряли кучу нарядов, дурачились, натягивали на себя смешные, давно вышедшие из моды вещички.
По дороге болтали обо всем на свете: о предстоящем учебном годе – не верится, что мы уже идем в двенадцатый класс! – ну и, конечно же, о мальчишках. Ерен с Теей, хихикая, вспоминали, как в одиннадцатом классе на них заглядывались выпускники. Какие-то робкие знаки внимания, украдкой брошенные взгляды, сердечки, нарисованные пальцами в воздухе, и, конечно, вкусняшки. Но дальше этих невинных ухаживаний дело так и не пошло.
Хорошо помню, как Тея переживала из-за одного выпускника – Сэма. Он никак не решался заговорить с ней наедине, только на общих тусовках позволял себе шуточки и лёгкие прикосновения. Тея, конечно, была на седьмом небе от каждого его взгляда, с восторгом пересказывала нам каждую деталь. Но ей хотелось большего – настоящих отношений. Сэм после окончания школы поступил в университет, и на последней встрече, по словам Теи, даже поцеловал её. А потом… пропал. Перестал отвечать на сообщения и звонки в соц сетях. Его друзья отказывались передавать ему что-либо от Теи, а потом один из них проболтался, что Сэм уже полгода встречается с другой девушкой и посоветовал Тее оставить его в покое.
Тея была просто раздавлена. Рыдала навзрыд. Мы с Ерен пытались её утешить, но она только отмахивалась и кричала, что мы во всем виноваты, что не помогли ей с Сэмом. Такое с ней случалось уже не раз. Тея очень быстро привязывается к парням, стоит им проявить к ней хоть каплю внимания, и каждая неудача в отношениях заканчивается эмоциональным взрывом, который обрушивается на всех вокруг. Ерен иногда даже перестает с ней разговаривать, не желая терпеть эти истерики. А я, наверное, лучше понимаю Тею. Её отец ушел из семьи, когда ей не было и пяти. Мне кажется, она подсознательно пытается восполнить недостаток мужского внимания и любви. С тех пор как Тея в последний раз видела Сэма, прошло больше месяца. Теперь она только злобно обзывает его, заявляя, что он не стоит и капли её слез. Мы с Ерен, конечно, поддерживаем её в этом – смеёмся вместе с ней и говорим, что она заслуживает намного лучшего.
А у Ерен свои сложности. Дома у нее постоянные скандалы с родителями, которые целыми днями пропадают на работе. По её словам, как только они переступают порог квартиры, тут же начинают на неё кричать, обзывать неблагодарной тварью и лентяйкой, упрекать в безделье. Разгорается жуткая ссора, крики, взаимные обвинения… После таких скандалов Ерен обычно запирается в ванной и… режет себе вены папиным лезвием. Мне так больно от этого, так хочется ей помочь, но я могу только выслушать, поддержать, как-то утешить… Иногда меня просто захлестывает чувство бессилия оттого, что у моих друзей, да и у многих других людей, столько боли и проблем. Если бы у меня была возможность, я бы сделала все, чтобы на лицах всех людей мира сияли искренние, счастливые улыбки!
Ближе к концу нашей прогулки девчонки заговорили о… Крисе. Если честно, мы с ним практически не общались. Пару раз здоровались в школьном коридоре, но дальше этого дело не заходило. Тея, как всегда, авторитетно заявляла, что первый шаг должны делать парни, что инициатива – это исключительно мужская прерогатива.
Внезапный громкий гудок автомобиля вырвал меня из мыслей так резко, что я физически вздрогнула, подпрыгнув на месте. Сердце ухнуло куда-то вниз. Глупо как-то… Это же всего лишь машина, чего я испугалась? Сделав нарочито глубокий вдох и медленный выдох, я постаралась успокоиться и продолжила свой путь, хотя лёгкая нервозность всё ещё оставалась.
Тем временем звук приближающегося автомобиля нарастал – рокот мотора смешивался с какими-то быстрыми, басовыми ритмами. Вскоре машина поравнялась со мной и медленно проехала мимо. Окна были опущены настежь, и оттуда волной выплеснулась громкая, неразборчивая музыка – какой-то агрессивный рэп, кажется, – почти полностью перекрываемая еще более громким, развязным и азартным мужским смехом нескольких голосов.
Меня всегда передергивает от подобных сцен. Не так уж часто, к счастью, приходится сталкиваться с машиной, набитой подростками или молодыми парнями, которые ведут себя так вызывающе: свистят вслед прохожим девушкам, беспричинно сигналят, создавая шум, и гогочут на всю улицу, как стая диких гусей. Но каждый раз, когда я сталкиваюсь с такой шумной компанией, по спине пробегает холодок. От них исходит какая-то агрессивная, тревожная энергетика. Даже если они ничего конкретного не делают, интуитивно чувствуешь исходящую от них угрозу, возникает подсознательное ощущение, что стоит задержаться рядом с ними, посмотреть не так, ответить – и обязательно случится что-то плохое. Мама с детства твердила, чтобы я обходила таких личностей стороной, что ничего хорошего от общения с ними ждать не приходится, и что это может закончиться серьезными проблемами. Поэтому я стараюсь не привлекать к себе их внимания и как можно быстрее уйти с их пути.
Затонированная машина, которая ехала сзади, начала притормаживать, подстраиваясь под мой, уже заметно ускорившийся, шаг. Осознание того, что водитель делает это намеренно, вызвало во мне волну паники. Мысли спутались, в голове билась только одна фраза: «Не обращай внимания. Просто не обращай внимания». Может быть, мне просто показалось, что машина замедляет ход специально? Наверное, я просто начиталась новостей и теперь вижу угрозу там, где её нет. По крайней мере, очень хотелось в это верить. Я украдкой бросила взгляд на машину, а затем снова уставилась вперед. Чувствовала, как нервно моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд на дороге, чтобы скрыть свою тревогу, но, скорее всего, это выглядело очень неестественно. Слева, со стороны машины, донесся едва уловимый звук опускающегося стекла. Я безошибочно узнала этот звук – мы с родителями часто ездили на дачу в папиной машине, и я научилась различать даже малейшие изменения в звуке механизма стеклоподъемника. Пальцы левой руки инстинктивно сжали лямку кожаной сумки. Я больше не могла притворяться, что ничего не замечаю, и резко повернула голову в сторону машины.
– Почему такая красавица гуляет одна? – из окна медленно высунулся парень с короткими, чуть взъерошенными светлыми волосами. Широкая улыбка обнажила ряд ровных, белых зубов. В мочке уха и брови поблескивали небольшие серебряные колечки пирсинга. Из-под короткого рукава черной футболки выглядывал край татуировки, которая, судя по всему, тянулась вверх по руке и исчезала под вырезом, намекая на ее продолжение на шее. На лице парня красовались темные солнцезащитные очки, полностью скрывающие глаза и делающие его взгляд непроницаемым. От него веяло запахом сигаретного дыма, смешанного с каким-то сильным мужским парфюмом.
Я узнала его почти сразу. Лукас Стокс. Этот парень учился в моей школе, вернее, только-только ее закончил в этом году. И репутация у него была, мягко говоря, не очень. Пожалуй, он считался одним из самых отъявленных и проблемных учеников за последние несколько лет. Постоянные драки, часто на ровном месте, задирания и откровенные приставания к тем, кто младше и слабее, не только в школе, но и просто к прохожим на улице, бесконечные провокации учителей, срывы уроков и нарушения дисциплины — вот далеко не полный список того, чем он «славился». Самым непонятным для всех оставалось то, как ему удавалось так долго и систематически избегать по-настоящему серьезных последствий за свои выходки. Отчислять его не отчисляли, максимум — временные отстранения или грозные беседы в кабинете директора. Ходили слухи то ли о каких-то очень влиятельных родителях, которые умело заминали все инциденты, то ли о его собственной поразительной способности выкручиваться и перекладывать вину на других. Как бы то ни было, факт оставался фактом: Лукас был безнаказанным источником неприятностей.
Поэтому большинство ребят в школе, и я в том числе, выработали стойкую привычку — держаться от Стокса как можно дальше. Старались не пересекаться с ним в коридорах, обходить стороной места, где он обычно тусовался со своей компанией. Лично у меня одно только его присутствие где-то поблизости вызывало неприятную, холодящую дрожь внутри. А уж мысль о том, что придется столкнуться с ним напрямую, заговорить или, не дай бог, стать объектом его внимания, заставляла сердце тревожно сжиматься и биться ощутимо чаще. Я не раз ловила себя на том, что, заметив его даже издалека, сразу же начинаю глазами искать пути отступления, просчитывать, как быстрее и незаметнее свернуть в другой коридор или просто затеряться в толпе.
Однажды мне «посчастливилось» стать свидетелем его очередной сцены.
Резкий звонок с третьего урока вырвал меня из тягучих размышлений. Мы с Ерен и Теей вышли из кабинета химии, наперебой возбужденно обсуждая только что проведенные эксперименты – простейшие реакции с шипением и сменой цвета, но мне они всегда казались настоящим волшебством. Химические превращения, эта невидимая магия веществ, завораживала меня.
Неожиданно позади раздались издевательские свисты, заставившие нас с подругами развернуться и обратить внимание на толпу учеников, стоявших кругом. Чуть приглядевшись в середину скопления, я увидела его.
Прямо посреди гудящего школьного коридора, у стены с расписанием, Лукас Стокс и пара его неизменных приспешников окружили Джоша – тихого, немного застенчивого отличника из нашего класса. Джош стоял, вжав голову в плечи, явно сжавшись от страха, а Люк, бесцеремонно ухватив его за воротник белоснежной рубашки, слегка потряхивал и что–то говорил низким, издевательским тоном.
– Ну ты чего скис, ботан? А? Чё за кислая мина на лице? Давай, улыбочку сделай, – донесся до меня его ехидный голос, пробиваясь сквозь гул перемены. Он брезгливо, двумя пальцами, пытался растянуть губы молчащего, перепуганного Джоша в подобие кривой улыбки.
Меня словно парализовало на мгновение. Ноги приросли к полу. Эта сцена, такая банальная и в то же время чудовищная в своей обыденности, казалась вырванной из какого-то кошмарного сериала.
В следующий момент, я увидела, как крепкие руки дружков Лукаса подхватывают Джоша под мышки и под колени. Они начали перебрасывать его друг другу, как легкую тряпичную куклу, как какой-то мяч. Каждый грубый толчок, каждое приземление в чужие лапы сопровождалось взрывами гогота и издевательских комментариев, от которых кровь стыла в жилах. Джош, в свою очередь, отчаянно дергался, пытался вырваться, извивался всем телом, но хватка была слишком крепкой, стальной. Его лицо исказилось маской ужаса и беспомощной боли.
Волна ледяного, почти физического ужаса за одноклассника захлестнула меня, смывая оцепенение. Сердце бешено заколотилось в груди, отдаваясь гулкими ударами в ушах, готовое, казалось, выпрыгнуть наружу. Внезапный, жгучий прилив адреналина вытеснил парализующий страх перед Лукасом и его компанией. Не раздумывая больше ни секунды, я рванула к ним. Ноги сами несли меня вперед, сквозь толпу удивленных школьников, которые уже начинали образовывать кольцо любопытных. Резко остановившись прямо перед ними, почти врезавшись в одного из парней, я зажмурилась на долю секунды, почти физически ощущая, как дрожит все тело – от кончиков пальцев до макушки.
– Что вы делаете?! – голос предательски дрогнул, но я заставила себя говорить громче. – Прекратите немедленно! Оставьте Джоша в покое! Вы разве не видите, что делаете ему больно?!
На какое-то мгновение парни действительно замерли, явно опешив от моего неожиданного вмешательства. Они застыли, как в игре «морская фигура», удивленно уставившись на меня. Затем их лица медленно расплылись в одинаковых издевательских ухмылках, и они разразились громким, уничижительным хохотом.
– Ха-ха-ха! Ой, поглядите-ка! – с преувеличенной издевкой протянул один из них, высокий брюнет, которого я знала по параллельному классу. – Наш маленький зубрилка Джоши решил спрятаться за мамочкину юбочку! – остальные тут же подхватили его слова, и воздух наполнился едкими, обидными комментариями и новым взрывом смеха.
Я резко открыла глаза и обнаружила, что прямо надо мной навис Лукас. Он отпустил Джоша (тот сполз по стене, пытаясь отдышаться) и шагнул ко мне. Разница в росте была колоссальной – он возвышался надо мной, как темная скала, заслоняя свет и заставляя меня чувствовать себя крошечной, беззащитной букашкой. Его темные, почти черные глаза, обычно скучающие или полные безразличия, сейчас горели странным, нечитаемым, почти хищным интересом. Он рассматривал меня сверху вниз, медленно, с таким же отстраненным любопытством, с каким, наверное, разглядывал бы диковинного жука или попавшего в ловушку зверька. Затем, очень медленно, словно растягивая момент и предвкушая мою реакцию, Люк протянул ко мне свою большую, грубоватую руку. Кожа на ней была шершавая, с заметно выступающими венами и следами старых ссадин или мозолей на костяшках. Резкий, ледяной укол первобытного страха пронзил меня насквозь, и я инстинктивно, испуганно отшатнулась назад, чуть не споткнувшись. Мозг лихорадочно, панически прокручивал варианты: сейчас он схватит меня за волосы, как делал с девчонками помладше, или грубо оттолкнет в сторону, а может, и вовсе… ударит? Сердце бешено колотилось где-то в горле, отбивая оглушительный, тревожный ритм, а в самом горле встал тугой, колючий ком, мешая сделать вдох.
Внезапно этот застывший момент был разорван громким, знакомым голосом:
– Что здесь происходит?! – раздался возмущенный возглас нашей заместительницы директора, миссис Дэвис. Она словно материализовалась из воздуха, стремительно выйдя из-за угла коридора. Ее строгий, пронизывающий взгляд, полный нескрываемого негодования, мгновенно впился в Лукаса и его расслабленно стоящую компанию. – Немедленно разошлись все! А ты, Лукас Стокс, живо ко мне в кабинет! И чтобы через пять минут был там, понял меня?! Ни секундой позже!
Я мысленно выдохнула с таким облегчением, что едва не осела на пол. Напряжение, сковывавшее все тело, начало медленно отпускать, оставляя после себя противную дрожь. Старшеклассники, включая тех, кто держал Джоша, словно по невидимой команде, тут же поспешно ретировались, смешавшись с толпой и растворившись в ней, будто их тут и не было. Все, кроме Лукаса. Он, никуда не торопясь, с демонстративным пренебрежением лениво закатил глаза, всем своим видом показывая, как мало его волнуют слова миссис Дэвис и перспектива очередного «разговора». Затем он медленно повернул голову ко мне.
– Увидимся в следующий раз, мышка, – бросил он с издевательской интонацией. Он одарил меня своей фирменной кривой ухмылкой, прежде чем нехотя развернуться и направиться в сторону кабинета заместительницы директора. Его слова, брошенные так небрежно, повисли в раскаленном воздухе, как зловещее, неприятное предзнаменование чего-то еще худшего.
– Я уже возвращаюсь домой, – ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно, хотя внутри все дрожало от того воспоминания. С того дня прошло больше года. Надеюсь, он меня не помнит.
За рулем сидел мужчина, которого я раньше не видела. Он на мгновение обернулся, и я успела заметить хищную улыбку, играющую на его губах. Лицо с грубой щетиной и пристальный взгляд пронзительно-серых глаз. В этот момент с заднего сиденья опустилось стекло, и в проеме показалось знакомое лицо – один из приятелей Лукаса, Стив. Их было трое. Этот факт заставил тревогу внутри меня резко усилиться.
– Давай подвезём? Поболтаем по пути, – произнёс Лукас, его голос звучал приторно-сладко, вызывая у меня ещё большее отторжение.
– Нам как раз не хватает приятной женской компании, – добавил мужчина за рулём, на секунду оглянувшись на парней. Те тут же загоготали, одобрительно поддакивая. Их смех показался мне зловещим.
– Нет-нет, не нужно! – выпалила я, невольно повысив голос от испуга. Осознав, что моя реакция могла показаться слишком резкой, я беззвучно сглотнула комок в горле и поспешно добавила более сдержанным тоном: – Спасибо вам большое за предложение, но я доберусь сама. Мой дом совсем недалеко, буквально за углом, – продолжила я, делая торопливые, хоть и немного неуверенные шаги вперед, стараясь держаться как можно дальше от машины. Пальцы судорожно сжимали лямку сумочки, ногти практически впивались в кожаную поверхность. Я чувствовала, как ладони вспотели, и кожа неприятно липла к ремешку.
Услышав мои слова, они разразились грубым, гортанным смехом. Он был громким, неприятным, и казалось, их искренне забавляет мой очевидный, плохо скрываемый страх и мои суетливые попытки поскорее исчезнуть из их поля зрения, буквально раствориться в воздухе.
– Да ладно тебе, Николь, – небрежно бросил блондин. Он усмехался, не сводя с меня взгляда, от которого хотелось съежиться. – Тебя ведь так зовут? – спросил он, но это прозвучало не как вопрос, а скорее как констатация факта, утверждение.
Я испуганно, почти судорожно, кивнула, невольно еще сильнее сжавшись под его пристальным, изучающим взглядом. В голове забилась мысль: я ведь никогда не говорила ему своего имени. Мы даже не были знакомы толком. Откуда он его знает?
– Поинтересовался у твоих подружек, – ответил он тут же, словно без труда прочитав мои мысли, написанные на лице крупными буквами. Его слова не успокоили, а наоборот, вызвали новую волну тревоги. Подружек? Ерен и Теи? Когда? Значит, они не просто случайно проезжали мимо. Они следили за мной? Знали, где я буду?
– Прокатимся немного, – настойчиво, не принимая возражений, произнес Лукас, его темные, почти черные глаза сверлили меня тяжелым, пронзительным взглядом. – Поговорим, повеселимся, – добавил он, и в его голосе послышалась та самая неприятная, давящая интонация, от которой у меня мурашки побежали по коже, а волосы на затылке встали дыбом. – У тебя же на днях днюха была, да? Тебе сколько лет-то стукнуло, кстати? Восемнадцать? – спросил он вдруг, растянув губы в широкой, но какой-то совершенно фальшивой, неживой улыбке. В его вопросе слышалось не искреннее любопытство, а скорее завуалированная издевательская насмешка.
– Да, – пискнула я в ответ, едва слышно, голос совсем пропал.
– Ну вот, – с наигранной, театральной печалью протянул Лукас, криво усмехнувшись. – А мы не поздравили. Может, сейчас отпразднуем прошедшее? – в его голосе отчетливо звенела издевка.
– У нас алкашка есть в багажнике, если чё, – вклинился Стив с заднего сиденья, с таким самодовольным тоном, будто предлагал мне нечто невероятно ценное и соблазнительное.
– Нет, спасибо, я не пью, – как можно тверже ответила я, отчаянно стараясь, чтобы голос не дрожал и не выдал моего панического состояния. – Мне правда очень нужно домой.
Я резко ускорила шаг, почти переходя на бег, стремясь как можно скорее добраться до спасительного угла дома, до которого оставалось всего несколько метров. Заверну за него – и они меня не увидят, может, отстанут…
– Хорошо, – неожиданно легко согласился Лукас. Машина плавно, без рывка, тронулась с места и медленно проехала немного вперед, поравнявшись со мной и чуть обогнав.
На какую-то долю секунды в моей голове мелькнула ослепительно радостная мысль: «Неужели?! Они уезжают! Отстали!» Я даже позволила себе облегченно прикрыть глаза на миг, делая судорожный, короткий вздох облегчения… Который тут же застрял у меня в горле, когда я услышала его резкую, лишенную всякой игривости, грубую команду, брошенную тем, кто сидел рядом с ним:
– Сажайте её.
В ту же секунду задняя дверь машины распахнулась прямо передо мной, преграждая путь. Я растерянно замерла, не успев сделать и шага. В следующий миг руки Стива потянулись из салона, схватили меня за руку и резко дернули внутрь. Я не успела даже вскрикнуть, как оказалась на сидениях. Мир перевернулся, превратившись в кошмарную карусель. Лукас, который только что разговаривал со мной, закинул очки в бардачок и быстро запрыгнул внутрь следом за мной, и тут же с силой захлопнул дверь, отрезая меня от внешнего мира. А Стив, что затащил меня в машину, перелез на переднее сиденье. Ловушка захлопнулась. Защелка двери прозвучала как похоронный звон.
– Осторожнее, мышонок, – блондин насмешливым взглядом смотрит на растерянную меня. Не отрывая пристального взгляда, обращается к мужчине, который сидит за рулём: – Едем к тебе в хату, Скотт, – машина сразу же двинулась с места.
Слова, произнесенные парнем, на миг заставили мое сердце испуганно замереть, а после – бешено заколотиться в груди. Паника накатила моментально. Рот раскрылся в беззвучном вдохе, глаза, расширенные от ужаса, лихорадочно метались по салону автомобиля, цепляясь за каждую деталь. Удушливый запах гари, смешанный с тяжелым перегаром пропитого алкоголя, ударил в ноздри, затуманивая сознание, окутывая липким, удушливым страхом. Мир вокруг словно поплыл, теряя четкие очертания.
Я даже не успела раскрыть губы, чтобы закричать, как огромная, грубая ладонь парня плотно зажала мне рот. Воздух вышибло из легких, а в глазах мгновенно застыли горячие, жгучие слезы, готовые в любой момент пролиться отчаянным, бессильным потоком по щекам. Всем своим хрупким телом, своими худенькими, слабыми руками попыталась оттолкнуть Лукаса. Он с пугающей легкостью, прижимал меня к себе, усадив боком себе на колени, словно я была невесомой куклой. Как только мои тонкие пальцы коснулись его напряженной груди сквозь ткань футболки, в отчаянной попытке создать хоть какое-то расстояние между нами, я ощутила исходящую от него волну подавляющей, грубой физической силы. Это было почти осязаемо, словно от его тела исходили мощные, вибрирующие импульсы уверенности и превосходства. Несмотря на подкашивающую слабость и леденящий ужас, сковавший все мышцы, я продолжала упираться ладонями в его грудь, крепко-крепко сжимая веки, будто темнота могла спасти меня от происходящего кошмара. Мое некудышное сопротивление, казалось, лишь раззадорило блондина, вызвав в его глазах нездоровый блеск азарта. Одним резким движением он перехватил мои тонкие запястья, сжав их в своей большой, грубой ладони, как железными тисками. Я беспомощно взглянула на него, тщетно пытаясь вырваться. Слова застряли в горле, язык словно онемел от ужаса, не давая мне возможности закричать или позвать на помощь.
– Расслабься, мышонок. Я не сделаю тебе ничего плохого, – обманчиво ласково промурлыкал Лукас, а с переднего сиденья раздался короткий, ехидный хохот.
Свободной рукой блондин с обманчивой нежностью заправил выбившуюся прядь моих коротких русых волос за ухо. Его темные глаза медленно скользнули по линии моих скул, задержавшись на моих дрожащих губах. Взгляд был тяжелым, пронизывающим, от него по коже пробегали мурашки. Внезапно его пальцы грубо зарылись в мои волосы, с силой сжав их у корней. Я невольно вздрогнула от боли. Резким движением он обхватил мой затылок, притягивая к себе, и впился в мои губы поцелуем. Горячие слезы беззвучно текли по моим побледневшим щекам. Я чувствовала жар его тела, обжигающий мою кожу. Настойчивый, почти жестокий поцелуй парализовал меня, лишив воли к сопротивлению. Я замерла, словно кролик перед удавом, погруженная в оцепеняющий ужас. В этом оцепенении я не сразу осознала, что он разжал мои запястья. Лишь спустя несколько мгновений я почувствовала пульсирующую боль в местах, где его грубые пальцы оставили багровые следы.
Едкий дым сигарет, висевший плотной завесой в замкнутом пространстве машины, словно пропитал собой всё вокруг. Он заполнил мои легкие, обжег горло, оставив горький привкус во рту. Мне казалось, что этот дым проник даже в кровь, отравляя каждую клеточку моего тела. С каждым мгновением поцелуи Лукаса становились все настойчивее, грубее. Его большие руки, с выделяющимися венами под загорелой кожей, крепко обхватили мои бедра, притягивая меня к нему. Покачивания машины на неровной дороге заставляли нас невольно двигаться в унисон, еще больше усиливая ощущение близости. Каждое движение Лукаса, каждое прикосновение вызывало во мне новую волну страха и отвращения. Я продолжала упираться ладонями в его широкую грудь, пытаясь хоть как-то сохранить дистанцию. Я чувствовала, как его дыхание становится прерывистым. Он усиливал напор, прижимая меня к себе с такой силой, что у меня перехватило дыхание.
– Люк, оставь и мне! – с наигранной обидой пробурчал Стив с переднего сиденья, заметив в зеркало заднего вида, к каким решительным действиям перешел его приятель. Его голос, несмотря на шутливый тон, прозвучал неприятно, вызвав у меня новый приступ паники.
– Присоединяйся, – усмехнулся Лукас, наконец оторвавшись от моих покрасневших, искусанных губ. В его голосе звучала неприкрытая похоть, от которой меня затрясло сильнее.
– С удовольствием! – ответил Стив с хищным блеском в глазах.
Стив ловко перебрался на заднее сиденье, устраиваясь рядом с Лукасом. Салон автомобиля стал казаться еще теснее, душнее. Я почувствовала, как чьи-то пальцы скользнули по моим узким плечам, затем медленно опустились на тонкую талию, обрисовывая контуры моего напряженного, плоского живота. Длинные пальцы провели по позвоночнику, вызывая неприятную дрожь, и продолжили свой путь вниз, заставляя меня сжаться от дискомфорта. Из-за мокрой пелены, застилавшей мои глаза, я не увидела, но почувствовала, как кто-то из парней нагло приподнял мою джинсовую юбку, пытаясь пробраться рукой выше по бедру. Я рефлекторно схватила его за крепкое запястье, впиваясь в него ногтями. Горячие слезы градом катились по моим щекам, падая на руку Лукаса. Паника захлестнула меня с новой силой. Я начала отчаянно мотать головой из стороны в сторону, тщетно пытаясь вырваться из железных объятий.
– Не надо… Пожалуйста, не трогайте меня… – прошептала я дрожащим голосом, прерывающимся на всхлипы. Каждый вдох давался с трудом, грудь сдавливало от ужаса.
В ответ раздался тихий смешок. Они, казалось, восприняли мою мольбу как забавную шутку. Не обращая внимания на мои слезы и протесты, они продолжили ощупывать мое тело своими ладонями, словно изучая каждый его изгиб.
– Блять, только не в моей машине, – вдруг раздраженно рыкнул Скотт с водительского сиденья. – Попридержите член в штанах, сосунки, мы почти доехали.
– Ну че-е-ерт, – разочарованно протянул Стив, закатывая глаза и с явной неохотой убирая руки.
Мужские руки исчезли из-под моей юбки, но Лукас, на чьих коленях я все еще сидела, продолжал крепко сжимать мои бедра, прижимая меня к своему телу. Его голодный взгляд не отрывался от моего лица, изучая каждую черту, словно хищник, предвкушающий легкую добычу. Я смотрела на него с мольбой, беззвучно умоляя о пощаде. Не найдя в его глазах ни капли сочувствия, ни тени раскаяния, я в отчаянии закрыла глаза. Зажмурилась изо всех сил, пытаясь убедить себя, что все это – всего лишь страшный сон, кошмар наяву, и я вот-вот проснусь в своей кровати, в безопасности. Но безжалостная реальность не отступала. Я все так же слышала монотонный гул мотора движущегося автомобиля, чувствовала тяжесть тела Лукаса и его руки на своих бедрах. Остро ощущала, как длинные, мозолистые пальцы медленно очерчивают невидимые узоры на моей коже через тонкую ткань любимой молочной кофточки. И этот взгляд… Даже сквозь плотно закрытые веки я чувствовала на себе его тяжелый, кровожадный взгляд, потихоньку пожирающих меня всю. Его рука обхватила мою макушку, прижимая лицо к его шее. Сквозь тонкую ткань футболки я чувствовала твердые, выступающие линии его крепких мускулов. Он уткнулся носом в мои русые волосы, шумно вдыхая аромат моего шампуня – сладкий, теплый запах, что-то среднее между шоколадом и медом. Дрожащим голосом я снова начала тихо умолять отпустить меня, но он лишь хмыкнул мне в волосы, словно забавляясь моей беспомощностью.
Машина резко остановилась возле большого дома, огороженного высоким металлическим забором с массивными воротами. За забором простирался сплошной густой лес. Это явно указывало на то, что мы выехали далеко за пределы городка, в какую-то глушь. Лукас первым выбрался из машины и, не церемонясь, рывком вытащил меня, всхлипывающую и дрожащую, из салона и закинул себе на плечо, словно мешок с картошкой. Я почувствовала, как его рука крепко сжала мои бедра, не давая мне упасть. Он понес меня к дому, двигаясь легко и уверенно, будто я ничего не весила. Я заметила, как через несколько секунд из машины вышли Стив и Скотт. Они остановились у ворот, закурили, перекидываясь короткими фразами, смысл которых до меня не доходил. Я вжалась лицом в спину Лукаса, тщетно пытаясь скрыть слезы и заглушить панический страх, который с новой силой сжимал мое сердце.
Блондин, небрежно, как какую-то вещь, опустил меня на кожаный диван. Я машинально отползла от него как можно дальше, прижавшись спиной к подлокотнику. Подтянув к себе ноги и обхватив колени руками, я съежилась, пытаясь стать как можно меньше и незаметнее. Мои глаза, расширенные от ужаса, были прикованы к нему. Он смотрел на меня с улыбкой, словно забавляясь моим страхом. Неподалеку располагался небольшой мини-бар. Он подошел к нему, достал из холодильника бутылку пива и, открыв ее одним движением, вернулся к дивану. Когда он сел, мебель прогнулась под его весом, и меня словно током ударило.
– Это какое-то недоразумение… Я не должна быть здесь… – быстро проговорила я, задыхаясь от слез, которые продолжали катиться по моим щекам. – Родители меня ждут дома. Отпусти меня, пожалуйста. Прошу. Я…
– Заткнись, – грубо оборвал меня Лукас, сделав большой глоток пива.
Его голос, низкий и хриплый, прозвучал как удар грома. По моему телу пробежал табун мурашек. Его тяжелый, пронизывающий взгляд, словно клещами, вцепился в меня, парализуя волю. Хотелось заскулить, как побитая собака, но я не могла выдавить из себя ни звука.
Большая рука осторожно прикоснулась к моей щеке, все еще влажной от слез. Он медленно проводил своим большим пальцем по моим пухлым, покрасневшим губам, оставляя за собой ощущение тепла. Затем, не спеша, начал потирать мою бледную кожу, словно пытался запомнить каждую черту моего лица. Лукас с ненасытным интересом изучал меня глазами, полными какого-то странного восторга, как будто я была редкой куколкой, а он – коллекционером, который наконец-то заполучил желаемое. Я почувствовала, как всё моё тело дрожит под его вниманием, словно натянутый трос, готовый вот-вот лопнуть.
Что-то внутри меня внезапно заставило настороженно замереть на месте. Я просто не могла отвести от него взгляд, наполненный слезами. И, кажется, ему это показалось очаровательным. Он наблюдал за тем, как слезы, медленно скатывающиеся по моей белоснежной коже, обрамленной розовым румянцем, оставляют за собой тонкий, блестящий след, который весело переливался в свете лампы.
Я чувствовала, как мой острый подбородок еле заметно подрагивает от волнения, заставляя пухлые губы ещё сильнее сжиматься. Чёрные длинные ресницы, как теневые занавески, обрамляли мои большие нефритовые глаза, зрачки которых из-за скопившейся влаги стали стеклянными и потеряли свою прежнюю живость.
Тонкие губы Лукаса растянулись в широкой, почти хищной, улыбке, обнажая ровный ряд белых зубов. Его темные, как ночь, глаза, казалось, поглощали весь свет вокруг, и только два маленьких огонька зловеще мерцали в их глубине. Они поблескивали недобрым, холодным блеском, от которого у меня мурашки побежали по коже.
– Мне нравится, как ты плачешь, – с усмешкой произнес он низким, хрипловатым голосом, от которого мне стало намного страшнее, чем от самих слов. Лукас сделал быстрый, жадный глоток пива из бутылки, а затем, не отрывая от меня своего пронизывающего взгляда, протянул ее мне. – Выпей.
Первые несколько секунд я смотрела на протянутую бутылку с полным недоумением, не понимая, чего он от меня хочет. Мой взгляд метался от темного стекла, покрытого капельками конденсата, к его лицу, пытаясь найти в его глазах хоть какой-то намек на объяснение. Когда до меня наконец дошел смысл его предложения, я, собравшись с духом, жалобно пролепетала:
– Я… я не хочу…
– Пей, – резко оборвал меня Лукас, его голос стал жестче, чем прежде. Я почувствовала, как его терпение на исходе. Он смотрел на меня с нескрываемым раздражением. Затем, словно для большей убедительности, добавил: – Иначе не отпущу домой. – в этой фразе, произнесенной спокойно, но твердо, звучала явная угроза, от которой у меня перехватило дыхание.
Я с надеждой посмотрела на парня, наивно полагая, что он все же сжалится и отпустит меня. Эта надежда была тонкой, как паутинка, но я отчаянно цеплялась за нее. Громко сглотнув образовавшийся в горле ком, я протянула дрожащую руку к бутылке. Мои пальцы, тонкие и бледные, неуверенно коснулись холодного, влажного стекла.
В ответ на мои действия раздался тихий, издевательский смешок. Лукас, словно играя со мной, слегка притянул бутылку к себе, так, чтобы я не смогла до нее дотянуться. Он демонстративно покачал головой, словно поймав меня на какой-то детской шалости. Его жест ясно говорил: «Не-а, так просто не получится». Он слегка приоткрыл рот, безмолвно требуя, чтобы я повторила за ним. Несколько секунд я смотрела на него с застывшим взглядом. Мысли путались. Но под воздействием парализующего страха, который сковал меня, я невольно подчинилась. Медленно, словно в замедленной съемке, я раскрыла губы, осторожно приоткрывая рот, и замерла в ожидании его следующих действий. Лукас довольно хмыкнул и одобрительно пробормотал: «Вот так, умница», – его голос звучал низко и хрипло. Аккуратно, но уверенно, он поднес горлышко бутылки к моим губам и наклонил ее, заставляя меня пить. Я почувствовала горький вкус пива, который неприятно обжигал горло. Его взгляд, потемневший от какого-то странного возбуждения, был прикован к моим губам, плотно обхватившим стеклянное горлышко. С жадным интересом он наблюдал за каждым моим тяжелым глотком, за тем, как двигается моя лебединая шея, становясь еще более изящной и уязвимой на фоне напряженных мышц. Когда мои слезящиеся глаза непроизвольно закрылись от нехватки воздуха, блондин тут же это заметил. Резким движением он оторвал бутылку от моих губ. Глоток воздуха обжег легкие, вызвав мучительный спазм. Я подавилась, и остатки пива из бутылки хлынули на ковер, расплываясь темным пятном на светлом ворсе. Меня сотрясал приступ панического кашля. Схватившись за живот, я скрутилась от боли, а по пылающим щекам вновь потекли слезы, смешиваясь с каплями пива на подбородке. Привкус алкоголя вызывал тошноту, подступающую к самому горлу. Мир вокруг словно потерял четкость, погрузившись в серую дымку. Страх проник в каждую клеточку моего тела, разъедая остатки надежды и здравого смысла. Из горла вырвался жалобный хныкающий звук, превратившийся в надрывный плач. Я продолжала кашлять, пытаясь избавиться от обжигающего, душащего алкоголя в горле, но каждый вдох только усиливал жгучую боль в груди.
– Тихо, тихо, мышонок… – пробормотал Лукас, пододвинувшись ближе. Его рука осторожно коснулась моих волос, бережно отодвигая их назад, за уши. В этом жесте, казалось, была какая-то странная нежность, которая резко контрастировала с его предыдущими действиями. – Всё хорошо, – в его голосе слышалась фальшивая ласка, от которой становилось еще страшнее.
Его длинные пальцы обхватили мой острый подбородок, слегка сжимая кожу. Лукас повернул мое заплаканное лицо к себе, заставляя меня, все еще всхлипывающую и дрожащую, заглянуть в его темные глаза. Неожиданно он наклонился и резко припал к моим губам жестким, требовательным поцелуем. В то же время его крепкие руки подхватили мои ноги и подняли их на диван, заставляя меня опуститься на мягкий подлокотник. Он накрыл меня своим телом, тяжелым и горячим, расположив свое колено между моих ног, вжимая в мягкий диван. Его губы вновь жадно сминали мои, а руки блуждали по моему телу, бесцеремонно сжимая небольшую грудь, скользя по рёбрам, обхватывая талию, спускаясь к бедрам. Я беспомощно схватилась тонкими пальцами за его массивные плечи, пытаясь хоть как-то снизить его напор.
В комнату ворвался заливистый хохот Скотта. Мельком взглянув в его сторону, я увидела, как он выдыхает изо рта клуб сигаретного дыма. Следом за ним появился Стив. Первый задорно присвистнул, оценив представшую перед ним картину в гостиной, а второй, напротив, моментально нахмурился, его лицо стало жестким и напряженным. Не в силах больше выносить их взгляды, я зажмурилась, пытаясь ровно дышать, хотя воздух застревал в горле.
Лукас время от времени на секунду отрывался от моих губ, издавая при этом влажный, чмокающий звук, от которого меня обдавало волной стыда и унижения.
– Люк, хорош уже, – раздался резкий, раздраженный голос Стива. – Мы же договаривались напугать её, а не трахнуть. Пора отвозить её обратно.
Я остепенилась. Что? Меня отпустят? Правда? Тонкий лучик надежды пробился сквозь пелену отчаяния, заставив сердце забиться чаще. Но тут же эта надежда угасла, словно пламя свечи на сквозняке.
– Да ладно тебе, пускай юнец развлекается, – раздался расслабленный, насмешливый голос Скотта, который небрежно опустился в кресло и с характерным щелчком открыл бутылку пива, стоявшую на журнальном столике. – Я в его возрасте до хрена тёлок жарил на этом диване, – добавил он с самодовольной ухмылкой, от которой меня передернуло.
– Люк? – Стив произнес его имя с нажимом, в его голосе явственно слышалось раздражение, граничащее с гневом. Он полностью проигнорировал реплику Скотта, сосредоточив все свое внимание на Лукасе. Атмосфера в комнате накалилась, в воздухе повисло напряжение.
– Съёбывайся отсюда, – процедил Лукас сквозь зубы, неохотно оторвавшись от моих губ. Его взгляд, полный хищного блеска, все еще был прикован ко мне. Мое тело застыло в немом ужасе, грудь порывисто вздымалась и опадала в такт прерывистому, неровному дыханию. – Сам разберусь, что мне делать.
– Ладно… Ладно, – протянул Стив с нотками обиды и разочарования в голосе. – Я не буду в этом участвовать. Я, конечно, твой друг, но всю эту еботень ты будешь разгребать сам, – добавил он с укором и отвернулся.
– И куда ты? – лениво поинтересовался Скотт, выпуская изо рта клубы дыма, которые на мгновение заклубились в воздухе сероватой пеленой, прежде чем рассеяться.
– Курить, – коротко бросил Стив через плечо, уже направляясь к выходу.
– Пойду к нему присоединюсь, – хмыкнул Скотт, поднимаясь с кресла и делая большой глоток пива прямо из бутылки. – Люк, постарайся с ней поаккуратнее, – добавил он с привычной ухмылкой, бросая похотливый взгляд на мои обнаженные ноги, покрытые синяками и покрасневшими от прикосновений блондина. Достав из кармана новую пачку сигарет, он вышел из комнаты, вновь оставив нас с Лукасом наедине.
Раздался щелчок захлопнувшейся двери, и в комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь моим сбивчивым дыханием.
На этот раз Лукас впился губами в мою шею, оставляя на чувствительной коже влажные, жгучие поцелуи, перемежающиеся с болезненными укусами. Его горячее дыхание обжигало кожу, вызывая дрожь, которая пробегала по всему телу. Грубые руки скользили по моим худым, подрагивающим плечам, крепко прижимая меня к дивану. В комнате раздавались наши тяжелые вздохи, причмокивающий звук губ, жадно впивающихся в мою бледную кожу, и скрип старых пружин дивана под нами. Я почувствовала, как его пальцы забрались под мою кофточку, обводя контуры ребер, и добрались до застежки бюстгальтера. Он нетерпеливо пощупал кружевной крой, слегка надавил на чашечки, от чего я невольно вскрикнула, а затем его пальцы потянулись к застежке на спине.
Внутри все в очередной раз сжалось от ужаса. Предчувствие чего-то страшного, неизбежного, сковало меня ледяным холодом.
Не знаю, как мне это удалось, но в какой-то момент, подгоняемая диким, животным страхом, я резко вывернулась из-под Лукаса и бросилась к двери. Сердце бешено колотилось в груди, в висках стучало. Дрожащими руками я схватилась за дверную ручку, боясь, что она окажется запертой. Но, к моему неописуемому облегчению, дверь поддалась. Не теряя ни секунды, я выскочила в коридор, как затравленный зверек, отчаянно ищущий путь к спасению. Странно, но Лукас даже не попытался меня догнать, словно был абсолютно уверен в том, что мне некуда деваться.
Мимолетно удивившись его странной пассивности, я побежала по длинному, тускло освещенному коридору. Впереди показалась входная дверь – та самая, через которую Лукас завел меня в этот дом. Ноги подкашивались, но я, превозмогая слабость, бросилась к ней. И в тот самый момент, когда я почти до нее добежала, дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина, который сначала удивлённо на меня взглянул, а после ехидно улыбнулся.
– О, как ты вовремя, – небрежно бросил Скотт, словно наше столкновение у входной двери было самым обычным делом. – А у меня тут зажигалка закончилась, за новой пришёл, – добавил он, демонстративно щелкая пустой зажигалкой в руке, подчеркивая свою непринужденность.
Сердце колотилось где-то в горле, перехватывая дыхание. Я смотрела на него широко распахнутыми глазами, лихорадочно соображая, что делать. Взгляд, словно ища помощи, метнулся к открытой двери за его спиной. Там, за порогом, уже сгущались вечерние сумерки, превращая мир за дверью в размытое серое пятно. Различить можно было лишь высокий, глухой забор, темнеющий на фоне еще более темной, почти черной стены елового леса. Губы пересохли, язык словно одеревенел. С огромным трудом, через силу, я выдавила из себя едва слышный шепот:
– Пожалуйста… отпустите меня… – голос дрожал, срывался, слова путались, цепляясь друг за друга. – Я… я никому… ничего не скажу… Клянусь… Пожалуйста… – горле застрял ком, мешая дышать, мешая говорить. Оставалось только молить о пощаде, цепляясь за эту тонкую, как паутинка, надежду, что он вдруг сжалится.
– Тише, тише, моя хорошая, не надо так нервничать, – произнес Скотт, его голос звучал приторно-ласково, но в глазах плясали злые огоньки. – Бежать все равно некуда, только Люка разозлишь. А злой Люк, он, знаешь ли, бывает очень… грубым, – добавил он с ехидной усмешкой. – Просто потерпи немного, и все закончится. Зачем тебе лишние проблемы? – закончил он с наигранной заботливостью.
Теперь мысль о побеге казалась совершенно безумной. Судя по тому, что мы ехали в машине почти два часа, мы находились где-то далеко за городом. За окном стояла непроглядная ночь, вокруг простирался темный, густой лес. А наши леса, как известно, полны диких животных, в том числе и хищников. Одна в такой глуши я пропаду. Но оставаться здесь, с этими людьми, было еще страшнее. Представлять, что они собираются со мной делать, было невыносимо. Что хуже – рискнуть и бежать в неизвестность или остаться и ждать неизбежного? Я не знала, как поступить, меня парализовал страх. Дрожащими руками я обхватила себя за плечи, пыталась согреться, защититься хотя бы от этого леденящего ужаса, который пронизывал меня насквозь. Тело мелко дрожало, дыхание стало прерывистым.
Я машинально обернулась, заметив в дверном проеме Лукаса. Его высокая, крепкая фигура отбрасывала тень в тускло освещенном коридоре. Он небрежно опирался плечом о косяк, мускулистые руки были скрещены на груди. Светлые волосы, еще больше растрепавшиеся, падали на лоб. Взгляд, холодный и безразличный, был устремлен прямо на меня. Его рука, неторопливо, но с какой-то хищной точностью, скользнула к заднему карману его потертых темных джинсов. Секундное шуршание плотной ткани – и он извлек оттуда предмет, который заставил мое и без того колотящееся сердце пропустить удар. Мой телефон. Тот самый, с небольшой трещиной в углу экрана, со смешным брелком, который подарила подруга. Я даже не почувствовала, как он исчез из маленького кармашка моей джинсовой юбки. Когда? В доме? В машине? Мозг судорожно пытался восстановить события, но мысли путались, тонули в вязком тумане шока.
– Разблокируй его, – голос Лукаса прорезал пелену моих мыслей, ровный, безэмоциональный, приказной. Он вытянул руку с телефоном вперед, так, что экран оказался всего в нескольких дюймах от моего лица.
Я подняла на него взгляд, полный страха и немого вопроса. Глаза метнулись к телефону, потом снова к его лицу, на котором не отражалось ничего, кроме холодного нетерпения. Внутри зародился слабый импульс к сопротивлению – не отдать, не позволить ему вторгнуться еще и сюда, в мое личное пространство, в мои переписки. Но этот импульс тут же угас под давлением всепоглощающего страха и осознания полного бессилия. Его спокойствие было обманчиво, я чувствовала под ним скрытую угрозу, готовность к мгновенной вспышке ярости при малейшем неповиновении.
Медленно, словно каждый сантиметр давался с неимоверным трудом, я немного наклонилась к нему. Воздух между нами казался густым и тяжелым, я чувствовала его дыхание, запах сигарет и чего-то еще, незнакомого и тревожного. Мои пальцы дрожали так сильно, что я с трудом смогла ввести четырехзначный код. Несколько раз палец соскальзывал, приходилось начинать заново под его пристальным, немигающим взглядом. Я старалась держаться как можно дальше, но его присутствие ощущалось почти физически – давящим, властным напором. Наконец, экран вспыхнул ярче, что означало, что он разблокирован.
– Открой чат со своей мамкой, – последовал следующий приказ.
Сердце сжалось в ледяной комок. Чат с мамой… Это было самое сокровенное. Показать это ему казалось невыносимым унижением, осквернением чего-то чистого. Но я знала, что выбора нет. Палец нашел нужный контакт и открыл диалог. На экране высветилась история нашей переписки, полная тех самых беззаботных сердечек и смайликов. Последние сообщения, отправленные еще сегодня днём, когда еще все было в порядке, заставили меня горько закусить губу: «Мамуль, я с Ерен и Теей, все окей, приду к девяти, целую», и ее ответ: «Хорошо, солнышко, не балуйся там сильно! Люблю тебя».
Лукас наклонил голову, его светлые волосы упали на лоб. Взгляд скользнул по экрану. Кривая, циничная усмешка снова тронула его губы. Он словно наслаждался этим жестоким контрастом между невинностью сообщений и реальностью происходящего. Не говоря ни слова, он легко забрал телефон из моих ослабевших пальцев. Его глаза быстро пробежали по последним сообщениям, а потом большие пальцы с непринужденной легкостью забегали по виртуальной клавиатуре. Он строчил быстро, уверенно, как будто писал обычное сообщение другу. Я стояла рядом, оцепеневшая, наблюдая за движениями его пальцев и пытаясь угадать, что он пишет, какую ложь он сейчас отправляет моей маме от моего имени, какое фальшивое успокоение он создает, чтобы замести следы.
Когда Лукас закончил, он даже не взглянул на меня. Он не стал показывать мне текст сообщения, не стал возвращать телефон, а лишь сунул его обратно в карман, после чего, не говоря ни слова, с легкостью подхватил меня на руки и понес обратно в комнату, из которой я только что отчаянно пыталась вырваться. В его движениях чувствовалась непреклонная сила и уверенность. Прикосновение его рук, хоть и через одежду, обжигало кожу, вызывая мурашки по всему телу.
Он грубо швырнул меня на холодную, жесткую поверхность черного кожаного дивана. От резкого удара вырвался невольный, испуганный писк. Не давая мне ни секунды на то, чтобы прийти в себя, он навис надо мной, тяжелым, подавляющим силуэтом. Резким движением он раздвинул мои худые ноги и устроился между ними, окончательно лишая меня возможности двигаться. Его тело, словно каменная глыба, придавило меня к дивану. Я почувствовала, как перехватывает дыхание.
Блондин пристально посмотрел на меня, и в глубине его темных глаз, словно в зловещем зеркале, я увидела отражение густого, непроглядного леса, окружавшего этот дом. В тусклом свете далекой лампы блеснул металлический пирсинг в его ухе, добавив еще один штрих к его образу. Лукас, не отрывая от меня своего тяжёлого взгляда, начал стягивать с себя черную футболку через голову, обнажая мускулистый, покрытый замысловатыми татуировками торс. От этого зрелища мой живот болезненно сжался, а к горлу подступила тошнота. Я зажмурилась, пытаясь отгородиться от реальности, тщетно надеясь, что все это – просто страшный сон. Но тяжесть его тела, давящая на меня, резкий запах его кожи и леденящее душу предчувствие неизбежного безжалостно возвращали меня к ужасающей действительности.
Он склонился, из-за чего его вспотевшие светлые волосы сильнее взлохматились, и горячими губами покрывал мой напряженный живот голодными поцелуями, оставляя влажные следы. Через несколько секунд он оторвался, хрипло застонав, сжав мои бока до синяков; хаотичные движения продолжались. От его низкого, гортанного голоса дрожь с новой силой разнеслась по всему хрупкому телу. Я пугливо сжалась под его натиском. В какой-то момент мне вновь стало больно, даже намного больнее, чем в начале, поэтому из моего рта вырвался болезненный короткий писк, вскрик, быстро стихший под давлением. Каждая часть тела всё сильнее уставала после каждого толчка, немела от боли, а от того факта, что я всё ещё находилась в сознании, становилось только мучительнее. Я обречённо чувствовала, как силы покидают меня.
Боже…
Мне так… больно…
С трудом, преодолевая слабость, я попыталась поднять руку. Тонкая, дрожащая, она словно не слушалась меня, подчиняясь лишь неконтролируемой дрожи. Слепым движением я потянулась к его мускулистому предплечью, пытаясь схватить. Зачем – не знаю. Это был инстинктивный, почти неосознанный жест, вызванный отчаянием. Но где-то внутри меня теплилась крошечная, едва различимая надежда: может быть, он обратит внимание на распирающую боль, которая пронзала каждую клеточку моего тела, которую он мне причиняет, и… пожалеет. Прекратит измываться надо мной. Но, приоткрыв тяжелые, мокрые от слез веки, рука безмолвно замерла, так и не коснувшись его. В этот миг, когда пелена страха немного рассеялась, я по-настоящему увидела его, осознала всю пропасть, разделяющую нас. И поняла, насколько я беспомощна.
Его руки, накачанные, покрытые замысловатым рисунком татуировок, словно стальные тиски, неумолимо сжимали мои худые ноги. Длинные, сильные пальцы по-хозяйски поглаживали бледную кожу ног, мучительно медленно поднимались к бедрам и изредка спускались к тонкой линии талии. Натренированный пресс, покрывшийся тонкой пленкой испарины, отражал мягкие блики настольной лампы, вырисовывающие рельеф каждой мышцы, превращая его тело в скульптуру из тени и света. Горячие, хрипловатые вздохи обжигали кожу на моих ребрах и напряженном животе. Взлохмаченные светлые волосы почти полностью скрывали его лицо, оставляя открытыми лишь темно-карие глаза, пронизанные бескрайним, ужасающим ледяным блеском, в котором читалась не просто страсть, но и что-то гораздо более темное и опасное – власть. Именно эта всепоглощающая власть, веявшая от него с огромной, подавляющей силой, заставила меня ясно понять: любая попытка сопротивления, любой протест сделают только хуже. Намного хуже.
Я чувствовала себя затравленным зверьком, попавшим в лапы кровожадного хищника. Он словно играл со мной, наслаждаясь моей беспомощностью, моей уязвимостью, предвкушая тот момент, когда сможет вонзить свои когти и клыки, совершить смертельный укус, разорвать мне глотку.
Моя слабая, безвольная рука бессильно упала на грубую поверхность дивана. Тяжелые веки устало опустились, скрывая от меня расплывающиеся очертания комнаты, словно защищая от невыносимой реальности. Горячие слезы продолжали катиться по щекам, оставляя влажные, соленые дорожки на коже. Из горла, словно из самой глубины истерзанной души, вырвался тихий, измученный стон, когда Лукас в очередной раз сделал резкое, небрежное движение. Все мое тело болезненно содрогнулось в ответ, отзываясь новой волной боли. Каждый мускул ныл, каждая клеточка кричала от боли и невыносимой усталости.
В голове билась одна-единственная мысль, за которую я отчаянно цеплялась, как за спасательный круг: нужно просто потерпеть. Еще немного… Еще чуть-чуть… И этот кошмар закончится. Эта мантра, подобная слабому, мерцающему пламени свечи в кромешной тьме, была единственным, что поддерживало во мне жалкие остатки надежды, не давая ей окончательно погаснуть.
В голове воцарилась звенящая пустота, вытеснив все мысли, все чувства, все ощущения. Остался лишь вязкий, тупой гул, монотонный и назойливый, как звук работающей дрели где-то далеко-далеко. Тело действовало само по себе, подчиняясь каким-то первобытным инстинктам. Руки обхватили колени, прижимая их к груди в бессознательном защитном жесте, словно пытаясь сжаться, стать как можно меньше, исчезнуть, раствориться в воздухе. Взгляд был устремлен в одну точку на полу, но я не видела ни сложного узора паркета, ни мельчайших пылинок, пляшущих в лучах света. Я смотрела словно сквозь пол, в никуда, в бездонную пропасть собственного оцепенения, в которую медленно, но неумолимо проваливалась.
Слезы давно высохли, оставив после себя лишь едва заметные соленые дорожки на щеках и неприятное ощущение стянутой, словно пергаментом, кожи. Я намеренно опустила голову еще ниже, позволяя тяжелым прядям русых волос упасть вперед, создавая подобие защитной завесы, скрывающей лицо от всего мира. Это было не просто желание спрятаться, это была отчаянная попытка отгородиться от реальности, от самой себя, от острых, как бритва, осколков воспоминаний о том, что произошло. Хотя бы на миг забыть…
Я слышала собственное дыхание – неровное, поверхностное, почти механическое. Это был единственный признак того, что я все еще здесь, в этом теле. Но само тело… оно ощущалось чужим, отстраненным. То самое тело, которое еще недавно ломилось и кричало от физической боли, теперь казалось ватным, словно не принадлежащим мне. Боль ушла, но на смену ей пришло пугающее, всеобъемлющее онемение, отрезавшее меня от собственных ощущений, оставив лишь пустоту и тихий, прерывистый звук дыхания в оглушающей тишине комнаты.
В дальнем, самом темном углу комнаты, прислонившись спиной к спинке дивана, расслабленно сидел Лукас. На нем были только потертые джинсы, обнажая рельефный торс, все еще покрытый легкой испариной и испещренный сложным узором татуировок. Между средним и указательным пальцами правой руки он небрежно держал дымящуюся сигарету. Он сделал глубокую затяжку, кончик сигареты на мгновение вспыхнул ярче оранжевым огоньком, а затем медленно, почти лениво, выпустил струйку сизого дыма, которая бесформенным облаком поползла к потолку, растворяясь в полумраке.
Я чувствовала его взгляд на себе – тяжелый, изучающий, почти физически ощутимый, как прикосновение. Но во мне не шевельнулось ни тени прежнего страха, ни желания спрятаться или отвернуться. Едкий, горьковатый дым щекотал ноздри, вызывал першение в горле, заставляя легкие сжиматься в протесте. Но я не сделала ни малейшего движения, чтобы прикрыть нос или хотя бы пошевелиться.
Это было странно и страшно по-новому. Вместо паники, вместо боли, вместо желания исчезнуть – меня накрыло волной тупого, всепоглощающего безразличия. Оно пришло внезапно, как щелчок выключателя, погасив все эмоции, все ощущения, кроме этого вязкого, отупляющего чувства пустоты. Словно мое сознание, перегруженное ужасом и болью, просто отказалось дальше функционировать, воздвигнув эту глухую стену апатии. Ничего не имело значения: ни его присутствие, ни дым, заполнявший комнату, ни ноющая боль в теле, которая теперь ощущалась как далекий, приглушенный фон. Я просто существовала, застыв в этом вакууме, где не было ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Только тотальное, оглушающее безразличие.
Дверь в комнату распахнулась не столько от усилия, сколько от того, что на нее навалился кто-то снаружи. В проеме, покачиваясь и опираясь плечом о косяк, стоял Скотт. В одной руке он держал смартфон, близоруко щурясь на экран и пытаясь набрать сообщение заплетающимися, непослушными пальцами. Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос, явно ругаясь на неподатливую клавиатуру.
– Ла-адно, пиздю… ребятки, – он запнулся, с трудом фокусируя взгляд на присутствующих, и попытался придать голосу командные нотки, но получилось скорее развязно и пьяно. – Сворачиваем лавочку. По домам шуруйте, – он наконец оторвался от телефона, неловко сунув его в карман джинсов, едва не промахнувшись. – Женушка моя… эта… от тёщи уже выдвинулась, – он икнул, прикрыв рот ладонью. – Приедет – разнос устроит, если нас тут застанет. Знаете её, – он беззаботно махнул рукой, хотя в его глазах промелькнула тень беспокойства. Дальше он взглянул на Лукаса, все еще сидевшего на кресле. – Люк, слышь, – Скотт шагнул в комнату, чуть не споткнувшись о порог. – Машину мою возьмешь? Ключи на тумбочке. Прокатишься… заодно и… – он неопределенно кивнул в мою сторону. – …девочку эту высадишь. Там же… ну, где подобрали. А то я уже всё, – он развел руками, демонстрируя свою кондицию. – в хлам просто. Рулить не вариант. А Стив давно ушёл.
С этими словами он, не обращая больше внимания ни на кого, прошел к дивану и с размаху плюхнулся рядом со мной. Пружины протестующе скрипнули. Диван прогнулся под его весом, и я почувствовала исходящий от него тяжелый запах алкоголя и сигарет. Прежде чем откинуться на спинку, он повернул ко мне свое раскрасневшееся лицо и нагло, заговорщически подмигнул. От этого жеста, такого неуместного и пошлого в этой ситуации, внутри меня ничего не шевельнулось. Лишь пустота и глухое, отстраненное наблюдение за происходящим абсурдом.
Тихий шорох ткани нарушил гнетущую тишину, когда Лукас, словно нехотя разлепляя себя с дивана, поднялся со своего места в углу. Движение было лишенным какой-либо резкости. Он неспешно подошел к низкому журнальному столику, заваленному какими-то бумагами, пустыми бутылками и пепельницей, переполненной окурками. Секунду он смотрел на свою сигарету, затем, вместо того чтобы воспользоваться пепельницей, с нарочитым безразличием вдавил тлеющий кончик прямо в глянцевую обложку лежавшего сверху журнала. Раздалось короткое шипение, и к уже плотному запаху табачного дыма добавился едва уловимый, едкий аромат жженой бумаги. Затем он нагнулся, одним движением поднял с пола скомканную черную футболку и легко натянул ее через голову. Темная ткань скрыла рельеф его мышц и татуировки, но не смогла скрыть ауру непринужденной силы, исходившую от него. Одетый, он развернулся ко мне. Не сел рядом, не встал надменно – он медленно опустился на корточки прямо передо мной. Это движение было рассчитанным, оно уничтожало дистанцию, ставя нас на один уровень, но парадоксальным образом лишь подчеркивало его доминирование. Его лицо оказалось прямо напротив моего, так близко, что я могла бы различить каждую пору на его коже, если бы только смотрела на него.
Его рука поднялась. Пальцы – те самые длинные пальцы, что еще недавно причиняли мне боль, – теперь осторожно коснулись моих волос у виска. Он аккуратно, почти деликатно, заправил выбившуюся русую прядь мне за ухо, открывая мое лицо его взгляду. От этого жеста, такого интимного и в то же время абсолютно чуждого, по спине пробежал холодок, но он потерялся в общей замороженности моего тела. Мгновение он так и сидел, изучая мое лицо. Затем медленно повернул руку. Внешней стороной ладони, прохладными костяшками пальцев, он провел по моей щеке – от виска вниз, к уголку губ. Движение было неспешным, почти задумчивым, но лишенным какой-либо теплоты. Я ощутила давление, легкую шероховатость его кожи на своей, но это было лишь физическое ощущение, лишенное эмоциональной окраски, как прикосновение к неодушевленному предмету.
С той же плавной легкостью, с какой он опустился, Лукас выпрямился, поднимаясь на ноги. И одновременно, без видимого усилия, словно я ничего не весила, он подхватил меня на руки. Одна его рука легла мне под колени, другая – под спину. Это произошло так быстро и неожиданно, что мое онемевшее тело даже не успело напрячься. Был лишь краткий миг дезориентации, когда пол ушел из-под ног, а затем – ощущение подвешенности в его руках. Не обращая внимания на распластавшегося на диване Скотта, он развернулся и размеренным шагом понес меня к выходу из комнаты, к темному коридору, ведущему наружу, к машине. Моя голова безвольно качнулась и уперлась в его плечо, но я не сделала попытки изменить положение.
Он открыл переднюю пассажирскую дверь, и снова это ощущение невесомости, когда он, не прилагая видимых усилий, перенес меня с рук на сиденье. Движение было не грубым, но и не бережным – просто функциональным, как будто он размещал какой-то предмет. Мое тело обмякло на прохладной ткани обивки. Он захлопнул дверь, звук показался оглушающе громким в моем внутреннем вакууме. Обошел машину, сел за руль. Привычные звуки – щелчок ремня безопасности, поворот ключа в замке зажигания, ровный гул ожившего двигателя – воспринимались как далекий, не имеющий ко мне отношения шум. Машина плавно тронулась с места, выезжая с гравийной дорожки на асфальт. Лукас вел уверенно, одной рукой переключая передачи, другой небрежно лежа на руле. Он начал что-то напевать себе под нос – тихую, неразборчивую мелодию без слов, словно застрявшую в голове. Эта будничная, расслабленная манера, полное отсутствие какого-либо напряжения или даже намека на рефлексию по поводу произошедшего, резанула бы меня до глубины души, если бы в этот момент я была способна что-то чувствовать. Но я не чувствовала.
Я прижалась виском к холодному стеклу двери, ощущая его вибрацию от движения автомобиля. За окном сплошной стеной проносились темно-зеленые еловые деревья, их верхушки терялись на фоне неба. Все вокруг было ясным, солнечным, но для меня оно не имело цвета – просто блеклое, выгоревшее пятно над головой. Пейзаж менялся, но оставался одинаково безразличным, как кадры фильма, проецируемого на пустой экран моего сознания. В голове не было мыслей, только звенящая, вязкая пустота, поглощавшая звуки, виды, ощущения. Время текло мимо, незаметное, не оставляющее следов. Минуты сливались в часы.
Я даже не осознала, когда лес сменился пригородом, а затем и городскими улицами с рядами домов, светофорами и редкими прохожими. Прошел час, может быть, больше – я потеряла счет. Все это время я сидела в той же позе, глядя невидящим взглядом в окно.
И вдруг я почувствовала тепло на щеке. Не сразу поняла, что это. Потом еще одно теплое, влажное прикосновение. Потребовалось несколько долгих секунд, чтобы мой онемевший мозг связал это ощущение со слезами. Они текли бесшумно, сами по себе, прокладывая горячие дорожки по холодной коже, капая на ткань моей одежды. Это было непроизвольно, как реакция тела, которое больше не могло сдерживать накопившийся внутри ужас, даже когда разум был отключен. А потом из груди вырвался тихий, судорожный всхлип – звук, который нарушил мою стеклянную неподвижность.
На этот звук Лукас мгновенно обернулся. Его взгляд скользнул по моему лицу – быстро, без интереса, скорее с легким раздражением. Он не замедлил ход, лишь на долю секунды оторвав взгляд от дороги. Затем он демонстративно, почти театрально закатил глаза и снова уставился вперед, на дорогу.
Тишина повисла на несколько секунд, нарушаемая лишь урчанием мотора и моим прерывистым дыханием.
– Чего ты плачешь? – голос Лукаса прозвучал ровно, почти буднично, но в нем слышались нотки плохо скрываемого раздражения, словно мои слезы были досадной помехой, нарушающей его спокойствие. Он бросил на меня еще один короткий, оценивающий взгляд, прежде чем снова полностью сосредоточиться на дороге. Блондин усмехнулся – короткая, кривая усмешка, лишенная тепла или веселья, скорее циничное искривление губ. – Я думал, мы отлично провели время. Все было заебись, разве нет?
Эти слова, произнесенные так легко и небрежно, упали в мою оглушенную пустоту как камни. Они не вызвали гнева или возмущения – на это у меня просто не было сил. Они лишь подчеркнули пропасть между его восприятием и моей реальностью. Отчаяние, до этого момента глухо тлевшее под слоем шока, начало пробиваться наружу. Губы задрожали, новый всхлип застрял в горле.
– Я просто хочу домой… пожалуйста… – голос был едва слышным шепотом, сорвавшимся и надтреснутым. Каждое слово давалось с трудом, словно продираясь сквозь вязкую пелену оцепенения и подступающей паники. Я не смотрела на него, мой взгляд был прикован к собственным рукам, лежащим на коленях, на которые теперь капали горячие слезы. Просто домой. Эта мысль стала единственным маяком в беспросветном мраке.
Лукас тяжело вздохнул, звук был полон нетерпения, как будто он имел дело с капризным ребенком. Он снова бросил на меня быстрый взгляд, и на его лице промелькнуло откровенное непонимание, смешанное с пренебрежением.
– Да ладно тебе, – он слегка повысил голос, в нем зазвучали металлические нотки. – Чего ты ревешь, как будто конец света наступил? Расслабься уже. Ничего такого не случилось. Это был просто секс, понимаешь? Обычный секс. Не надо делать из этого трагедию.
Слова Лукаса повисли в тесном пространстве автомобиля, как ядовитый газ. Они были настолько чудовищно неадекватны, настолько далеки от пережитого мной ужаса, что мой мозг, и без того работающий на пределе, просто отказался их обрабатывать. Что можно ответить на такое? Как спорить с человеком, для которого твое унижение и боль – всего лишь «отлично проведенное время»? Это было все равно что пытаться объяснить слепому цвет радуги. Любые слова казались бессмысленными, жалкими. Критика? Осуждение? Они предполагают наличие общей системы координат, общего понимания добра и зла, но он, казалось, существовал в совершенно иной вселенной, где таких понятий просто не было. Волны тошноты и бессилия снова подкатили к горлу, смешиваясь со слезами, которые продолжали течь, не спрашивая моего разрешения. Я лишь глубже вжалась в сиденье, чувствуя себя раздавленной не только физически, но и морально, неспособной сформулировать протест против этой чудовищной несправедливости.
Машина замедлила ход, сворачивая к обочине. За окном мелькнул знакомый силуэт автобусной остановки – той самой, где несколько часов назад моя жизнь непоправимо изменилась. Тусклый фонарь освещал пустую скамейку и обрывок рекламного плаката. Как только автомобиль окончательно остановился, инстинкт самосохранения, дремавший под слоем шока, внезапно проснулся. Не думая, не анализируя, я рванулась к дверной ручке. Пальцы нащупали холодный пластик, дернули… и уперлись в глухое сопротивление. Щелчок центрального замка, который я даже не заметила ранее, теперь прозвучал в моей голове как выстрел. Дверь была заблокирована.
Я медленно, с невероятным усилием повернула голову в сторону блондина. Встретиться с ним взглядом было выше моих сил – я боялась увидеть там то же холодное безразличие или, что еще хуже, насмешку. Мой взгляд зацепился за его руки, спокойно лежащие на руле. Сильные руки с четко проступающими венами, которые несколько часов назад… Я судорожно сглотнула, отводя глаза и утыкаясь взглядом в свои дрожащие колени.
– Значит так, – начал он, не повышая голоса, но каждое слово звучало весомо и окончательно. – Я твоим родичам вчера написал, что ты останешься на ночёвке у своей подружки. В случае чего, скажешь, что не отвечала, потому что телефон сел. Банально, но работает. Или… из-за того, что загуляли в честь днюхи подружки. Что-нибудь в этом роде, – он небрежно махнул рукой в воздухе, словно отбрасывая несущественные детали. – Придумаешь сама, ты же девочка сообразительная, – в его голосе проскользнула едва уловимая, издевательская нотка. – Ты меня поняла?
Единственное, на что меня хватило – это короткий, почти незаметный кивок головой. Плечи дрогнули, и новая волна слез обожгла глаза, но я сдержала их, боясь спровоцировать его еще больше.
– И еще одно, – продолжил он тем же ледяным тоном. – Прежде чем тебе в голову придет умная мысль кому-нибудь об этом рассказать – маме, папе, подружкам, полиции – очень хорошо подумай, – он снова помолчал, и эта пауза была страшнее любых криков. – Я знаю, где ты живешь, мышонок. Я знаю, как ты выглядишь. И найти тебя для меня не проблема. Совсем.
Слово «мышонок», произнесенное с такой издевательской интонацией, обожгло меня изнутри, словно клеймо. Оно резануло по живому, подчеркнув мою беспомощность, мою уязвимость и его абсолютную власть над ситуацией. Внутри все сжалось от унижения.
Лукас наклонился, его лицо оказалось в опасной близости от моего, настолько, что я ощутила жар его кожи и прерывистое, горячее дыхание. Мир сузился до размеров его лица. Темные, почти черные карие глаза прошлись по моим чертам, задержавшись на моих, зеленых, которые, несмотря на страх, сковавший все тело, продолжали смотреть на него в упор. Затем его взгляд скользнул ниже, к моим губам – сухим, обкусанным до крови. И в следующее мгновение он впился в них своими, смяв их в глубоком, почти болезненном поцелуе. Вспышка резкой шипящей боли пронзила меня, заставив судорожно вдохнуть. Я зажмурилась, резко выдохнув сквозь нос, не в силах больше выдерживать его взгляд, не в силах сопротивляться, безвольно позволяя ему делать все, что ему заблагорассудится. Именно в этот момент меня накрыло леденящее осознание: мой первый поцелуй… то, что должно было быть светлым, трепетным, волшебным воспоминанием, превратилось в грязное, отвратительное пятно, которое никогда не смыть из памяти. Этот эгоистичный, высокомерный человек отобрал у меня нечто сокровенное, нечто бесценное, оставив после себя лишь боль. Он слегка закусил мою нижнюю губу, вырвав у меня приглушенный всхлип, и медленно, насмешливо облизнулся, словно смакуя свою победу, не отрывая от меня своего пронзительного, лишенного всякого тепла взгляда. Затем раздался щелчок – он разблокировал двери. Но я больше не спешила выходить, парализованная осознанием того, что этот кошмар может и не закончиться с выходом из машины.
Путь от остановки до подъезда был как в тумане. Ноги двигались сами по себе, тяжелые, непослушные, словно налитые свинцом. Каждый шаг требовал сознательного усилия, каждый подъем по лестнице казался восхождением на гору. Ключ в замке повернулся с трудом, пальцы плохо слушались. Наконец, щелчок – и я внутри.
Просторная, залитая утренним солнцем квартира встретила меня оглушающей, неестественной тишиной. Обычно в это время здесь кипела жизнь – сборы на работу и в школу, тихий гул телевизора на кухне, запах кофе. Сейчас же пустота и молчание давили на уши, подчеркивая мою абсолютную изолированность. Родителей не было, они вернутся только к пяти вечера. Эта мысль принесла мимолетное, постыдное облегчение – не нужно ничего объяснять, изображать нормальность – но тут же сменилась острым чувством одиночества.
И тут оно обрушилось. Жуткое, всепоглощающее чувство отвращения – к себе, к своему телу, к воздуху, которым я дышала, к самой квартире, которая казалась теперь чужой и грязной. Оно поднялось откуда-то изнутри, волной накрыло с головы до ног, заставляя кожу гореть, словно в лихорадке. Резко стало невыносимо жарко, липко, будто я была покрыта чем-то мерзким, невидимым. Захотелось содрать с себя кожу, избавиться от этого тела, которое меня предало, которое было осквернено.
Не снимая кроссовок, пачкая светлый ламинат уличной грязью – мысль об этом даже не пришла в голову – я, шатаясь, прошла в ванную. Рука сама дернула кран, пуская ледяную воду. Не раздеваясь, не думая ни о чем, я шагнула под обжигающе-холодные струи. Джинсовая юбка и кофточка мгновенно намокли, стали тяжелыми, неприятно облепили тело. Вода била по лицу, по плечам, но не приносила облегчения, только холод, пробирающий до костей. Я медленно опустилась на холодный кафельный пол душевой кабины, прижав колени к груди. Закрыла глаза. Было дикое, иррациональное желание схватить жесткую мочалку и тереть, тереть кожу до красноты, до боли, до крови – смыть с себя его прикосновения, его запах, само воспоминание о нем. Но сил не было даже на это. Руки безвольно лежали на коленях, тело онемело от холода и шока.
И тут в сознании, непрошено и оглушающе, вспыхнули обрывки его голоса, интонации, от которых свело судорогой желудок:
«– Моя сладкая девочка… Как же хорошо… Тебе тоже нравится, да, мышонок? Конечно нравится…»
Его уверенный шепот, полный ложной нежности и абсолютной власти, прозвучал в голове так отчетливо, будто он стоял рядом. Я резко распахнула глаза. Взгляд упал на мои руки, лежащие на коленях. Кожа на костяшках пальцев приобрела синюшный оттенок от ледяной воды. Этот вид – мои собственные посиневшие, безжизненные руки – выдернул меня из оцепенения.
Резким, судорожным движением я вскочила на ноги, чуть не поскользнувшись на мокрой плитке. Выключила воду. Тишина снова обрушилась, нарушаемая лишь звуком капель, падающих с моих волос и одежды на пол, и моим собственным прерывистым, сдавленным дыханием. Я вышла из кабины и сползла по холодной кафельной стене на пол. Мокрая одежда противно липла к телу. Зубы стучали от холода, но внутри все горело. Я чувствовала, как где-то глубоко, под слоем шока и онемения, клокочет дикая, разрушительная буря. Распирающее чувство в груди становилось невыносимым. Хотелось закричать – так, чтобы задрожали стены, чтобы лопнули барабанные перепонки. Хотелось выть, рвать на себе волосы, мокрую, липкую одежду, метать флаконы с полок, разбить зеркало… Но я не могла. Ни звука не вырвалось из горла, ни одна слезинка не скатилась по щеке. Будто что-то внутри – тяжелое, вязкое, как бетонная плита – навалилось сверху, притупляя боль, блокируя крик, не давая выплеснуться накопившемуся ужасу и ярости. Эмоции были замурованы внутри, разрывая меня на части изнутри, но не находя выхода наружу.
Ледяная вода немного привела в чувство, но ощущение грязи и оскверненности никуда не делось. Дрожащими, непослушными руками я стащила с себя мокрую, тяжелую одежду. Кофта, юбка, белье – все это казалось чужим, пропитанным не только водой, но и чем-то невыносимо мерзким. Не глядя, я скомкала вещи и сунула их глубоко в плетеную корзину для грязного белья, стоявшую в углу ванной. Хотелось зарыть их еще глубже, сжечь, уничтожить, чтобы ничто не напоминало об этой ночи.
Взгляд невольно метнулся к большому зеркалу над раковиной, но я тут же отвернулась, сердце сжалось от страха. Я боялась увидеть то, что там отразится. Не только возможные синяки и ссадины на плечах, бедрах, там, где он сжимал меня с пугающей, безжалостной силой, оставляя свои отметки. Я боялась увидеть свое лицо, свои глаза – изменившиеся, потухшие, отражающие пережитый ужас.
Наспех вытеревшись первым попавшимся полотенцем, которое тоже казалось недостаточно чистым, я натянула белый махровый халат, который помощница по дому всегда вешала в ванную, и на цыпочках, стараясь как можно меньше касаться собственного тела, прошла в свою комнату. Моя комната – мой маленький мир, мое убежище. Но даже здесь привычные вещи казались другими. Кровать, заправленная любимым пледом, манила своей мягкостью, обещала уют и сон. Но сама мысль о том, чтобы лечь в нее, показалась невыносимой.
Взгляд упал на пол, на старый, немного потертый, но бесконечно любимый шерстяной ковер с густым ворсом – подарок на восьмилетие. Сколько часов я провела на нем, играя, читая, просто валяясь и мечтая. Он был свидетелем моего детства, моей беззаботности. Я так его любила, что отказывалась менять на новый, модный, и сама регулярно таскала его в ванну, чтобы постирать детским порошком, запах которого въелся в ворс навсегда.
Я опустилась на него. Не на кровать, а именно на пол, на этот ковер. Твердая поверхность под ним давала обманчивое чувство опоры, а знакомая шершавая текстура ворса под щекой и ладонью – иллюзию безопасности. Я свернулась калачиком, подтянув колени к груди, уткнулась носом в ковер, вдыхая слабый, но такой родной запах стирального порошка с едва уловимой ноткой пыли и чего-то еще – неуловимого аромата моего детства. Прикрыла глаза, пытаясь зацепиться за это ощущение знакомости, за этот островок прошлого в разрушенном настоящем.
– Всë закончилось, – прошептала я в пустоту комнаты, обращаясь скорее к самой себе, чем к кому-то ещё. Голос был хриплым, едва слышным, словно испуганным собственного звучания. – Я дома. Здесь безопасно. Дальше всё будет хорошо.
Слова повисли в воздухе, звуча неубедительно, фальшиво даже для моих собственных ушей. Это была отчаянная попытка самовнушения, мантра, которую я повторяла снова и снова, цепляясь за неё, как за соломинку, чтобы не сойти с ума. Да, я дома. Стены родные, знакомые. Но закончилось ли на самом деле? Всë ведь будет хорошо? Этот последний вопрос, безмолвный и искренний, повис в тишине моего сознания, заглядывая в самые темные уголки моей души.
Правда?..