Заложники любви

От лица Яны.

Чуть приоткрыв веки, замечаю, как сквозь плотные шторы пробиваются лучи солнца. На часах семь утра. Я открываю глаза полностью и вижу незнакомую обстановку. Приподнявшись в постели, начинаю разглядывать комнату. Здесь всё как у всех: шкаф-купе, прикроватная тумбочка, кровать. Однако моё внимание привлекают фотографии на стене.

На одной из них маленький мальчик обнимает женщину, и на их лицах искренние улыбки. На другой — уже более взрослый парень с кубком в руках. Чуть дальше, почти в пыли, висит фотография того же парня, но уже с мужчиной; на этом снимке нет ни улыбок, ни счастья. Он выглядит так, будто был сделан в другой реальности.

И на всех этих фотографиях — Глеб. Я нахожусь в его квартире, в его спальне, среди его вещей.

Это так странно — чувствовать всё это. Я не думала, что жизнь свернёт в другое русло. Что я буду плакать в объятиях своего учителя физкультуры и рассказывать ему всё, что меня тревожит.

Сама не знаю, как вспомнила тот день трагедии. Я даже в кошмарах закрываю глаза, чтобы вновь не пережить это. А вчера я изливала душу, рассказывая ему о своих переживаниях. Было больно и страшно, но когда Глеб прижал меня к себе, мне не стало легче, но стало надежнее. Эта надежда — ещё сильнее губит меня внутри.

Папа. Я хотела забыть тот день. Похоронить обрывки прошлого вместе с ним. Я помню всё от начала до конца. Мне наплевать на те шрамы, которые остались на спине. Те уроды смеялись, когда убивали отца, и это не даёт мне покоя. Они гниют в тюрьме, а он умер. Из-за них. Из-за этого чертового бизнеса.

Мама. Она всё время говорила, что не может смотреть на других мужчин. Что в её сердце только Вадим. Значит, она тоже лгала? Её глаза теперь так светятся рядом с Петром Афанасьевичем. Это ли не главное? Мама счастлива, и всё.

Хотела бы я, как и Глеб, не реагировать эмоционально на всё происходящее. На него мои слёзы не произвели никакого эффекта. Он поддержал меня, дал опору, но никак не посочувствовал. Но он и не обязан.

— Ты проснулась? - резко раздается голос из коридора.

Я выскакиваю из спальни и иду на звук. Когда захожу на кухню, вижу, как Глеб хлопочет у плиты, что-то готовя.

— Доброе утро, Глеб Александрович... - робко произношу и подхожу к нему.

Передо мной не самая лучшая картина: он пытался сварить кашу, но молоко выкипело. Теперь вся плита и столешница в разводах, а сама кастрюля выглядит не очень.

—  Не самое доброе... - бормочет он, стараясь оттереть стол.

На нем белая футболка, которая тоже испачкалась, и черные спортивки в том же состоянии. Он так старался для меня? Или просто не досмотрел?

— Давайте помогу, - забираю у него тряпку и подношу к крану.

Он что-то пробубнил себе под нос, и я невольно улыбнулась.

—  Чего лыбишься? - спрашивает он с легкой насмешкой.

— Да так. Вот вы танцуете хорошо, а готовить не умеете, - язвлю в ответ.

Пока ополаскиваю ткань, чувствую, как он подошел ближе. Уперся бедрами об кухонный гарнитур и произнес:

— Вижу, ты в хорошем настроении? Больше не будешь плакать?

Я отворачиваюсь к плите и начинаю оттирать кашу. На щеках появляется румянец, только вот почему — сама не знаю.

— Больше не буду. Извините за вчерашнее... - шепчу я, стараясь приложить больше усилий к уборке.

Он не теряет времени и берёт кастрюлю, опуская её под струю воды. Вот дурак, надо сначала замочить её или хотя-бы специальным средством распылить.

— Ты не виновата ни в чём, - уверяет он.

Я поворачиваю голову в его сторону и замираю. Он стоит ко мне спиной, его широкие плечи выглядят слишком внушительно. Из-за ворота футболки выглядывают небольшие участки татуировок, и у меня вновь появляется желание разглядеть их.

— Давай я отвезу тебя домой?

Возвращаю взгляд к плите и продолжаю оттирать её.

— Да я на автобусе могу. Вы и так опоздаете в школу, - протираю стол и поворачиваюсь к нему.

Глеб уже закончил с кастрюлей. Как смог, так и помыл.

— Завтрак уже не успеем приготовить. Извини, хорошо? - мягким баритоном говорит он, тоже оборачиваясь ко мне.

Я смотрю ему в глаза и не нахожу слов. Карие глаза уносят меня в водоворот хаоса.

— Конечно, всё хорошо... Вы и так для меня сделали многое... Спасибо вам... - выдыхаю я.

Мы стоим и пялимся друг на друга. Не знаю, понимает ли он, что я чувствую сейчас? Но мой взгляд точно не холодный, как его. В его глазах бушует буря безразличия, но его поступки говорят другое.

— Ян... - шепчет он и протягивает свою ладонь.

Хочет прикоснуться? Но когда я уже хочу поддаться на встречу его руке, он выпаливает:

— Как твоя рука? Болит?

Я выдыхаю и опускаю взгляд на костяшки. Они красные, но уже не ноют. Я отрицательно качаю головой и смотрю на Глеба.

—  Всё хорошо... - сиплю я.

— Давай договоримся, - уже более твёрдо чеканит он, убирая руку подальше, - если тебе станет грустно, сделай так, чтобы ты была в первую очередь в безопасности, хорошо?

Я вновь качаю головой. Понимаю, что это не его страх за меня говорит, а человеческая разумность и благоразумие, которых мне не хватает.

— Ещё, если хочешь поговорить с кем-то... То можешь рассчитывать на меня... - бормочет он, отводя взгляд. - Вчера я не смог подобрать слова поддержки, извини... У меня немного опыта в таких делах...

Я сглатываю и пытаюсь осознать его слова. Он хочет быть моей поддержкой? Его не бесят мои слёзы? Мне нужно обдумать всё это, побыть наедине.

— Мы с вами слишком близко общаемся... Это неправильно, — выплёвываю эти слова. Это не то, что я хочу сказать.

Он вскидывает бровь и на секунду замолкает.

— Наверное, ты права, — кивает он.

Я замечаю, как выражение его лицо меняется. Из весёлого он вновь становится хмурым и закрытым.

— Иди переодевайся и поедем. Можешь опоздать на первый урок, — чеканит он и выходит из кухни.

Не понимаю, что опять происходит. Но это точно эмоциональные качели. Странно, что я их получаю не от какого-то парня, а от физрука. Мы не в отношениях, мы не друзья. Но как можно назвать всё то, что происходит между нами? Когда-нибудь я найду на это ответ.

Я нахожу вещи в ванной, аккуратно сложенные в стопку. Умываюсь и быстро натягиваю толстовку, а следом штаны. Его спортивки кладу на стиральную машинку. Волосы собираю в хвост, открывая лицо. Сегодня, к удивлению, у меня нет синяков под глазами. Всё-таки я была права, когда говорила, что рядом с Глебом всегда спокойно.

Выходим из квартиры молча, как и едем в машине. Его чёрная Toyota Camry мчит по дороге, разгоняя нашу с ним идиллию, которая так быстро закончилась.

Глеб не говорит ни слова, а я нервно покусываю нижнюю губу.

— Ты так любишь себе вредить? — громко произносит он, бросая на меня взгляд.

Я заикаюсь и спрашиваю:

— Вы о чем?

Он хмурится, и я снова думаю, что он уйдёт в свои мысли. Но как же я ошибалась, ведь он вновь выпаливает:

— Вчера костяшки на руках разбила, потом под машину ко мне прыгнула, а сейчас губы свои терзаешь. Тебе это в кайф? Я не понимаю.

— Привычка такая, — чеканю я. — Когда впервые случалась истерика, поняла для себя, что если причинять себе физическую боль, то моральная не душит. Не всегда работает, но помогает.

Не понимаю, почему всё это говорю. Знаю, что это всё зря. Надо держать язык за зубами. Ему это сейчас интересно просто, а потом в учительской обсмеют меня с другими преподавателями. Не знаю, какой Глеб Александрович? Но хочу верить, что он не такой.

— А к психологу ходила? Или к кому там надо?

Я киваю, замечая, что он поглядывает на меня. Но сама смотрю на дорогу и стараюсь не думать.

— Вообще не помогло? — не отстаёт он, когда мы стоим на светофоре.

— Я ходила два раза. Но потом поняла, что это мне не поможет. Не могу рассказывать чужим об этом.

— Мне же как-то рассказала про отца. Извини.

Мне больно. Я сама не понимаю, как могла доверить ему это.

— Не знаю... На эмоциях была. Поступок мамы, возможно, так подействовал, — бормочу я.

Глеб заезжает ко мне во двор. Хочу спросить, откуда он знает мой адрес. Но глупо это, ведь учитель — значит, возможно, он осведомлён.

— Приехали, — гулко говорит он.

— Спасибо. Не только за это, но и за то... И за то, что вчера не бросили. Ни в школе, ни на улице... Вы меня спасли... — шепчу я и накрываю его руку своей, как он делал раньше.

Он таращится на меня, но руку не отталкивает. Тепло его кожи окутывает меня, и я хочу остаться здесь. Быть с ним рядом.

— Ян, что мы делаем? — выговаривает он, откидывая голову на сиденье. Его челюсть напрягается.

Я не понимаю о чём он. Не хочет моих прикосновений? Или в целом имеет в виду?

— Вам противно? — спрашиваю я и киваю в сторону наших рук.

Он медленно поглаживает большим пальцем мою ладонь — от этого мурашки бегут по коже. Успокаивает, точно знаю.

— Не глупи. Забудь, что я сказал. Иди уже, — чеканит он и резко отталкивает мою руку.

Я киваю и выхожу из машины. На улице дождливо, как и в моей душе. Весь свет только что уехал сейчас, оставляя меня с мыслями. Больно и мерзко возвращаться в родной дом.

Но я перешагиваю через себя и захожу в подъезд. Прохожу до квартиры и ныряю в карман бомбера за ключами. Но их там нет. Шарю внимательнее — всё без толку.

— Потеряла, дура! — хнычу и нажимаю на звонок..

Возможно, мама ещё дома, на работу она только будет выходить. Сейчас около восьми, и я надеюсь, что она не ушла. Когда я подхожу к двери, она открывается, и на пороге стоит Пётр Афанасьевич. Меня пробивает током, когда я вижу его улыбающееся лицо.

— Яночка, ты вернулась! — говорит он противным голосом.

Я натянуто улыбаюсь и прохожу мимо него, сбрасывая кроссовки.

— Мам, ты дома? — кричу я сиплым голосом на весь дом.

Не хочу даже думать о том, что он забыл у нас. Чем они тут занимались? От этих мыслей становится отвратительно.

Мама выглядывает из кухни, но, увидев меня, стремительно бросается ко мне. Она крепко обнимает и шепчет:

— Доченька, я так испугалась. Думала, где ты... Прости меня...

Я обнимаю маму в ответ. Не могу сказать, что делаю это искренне, но стараюсь. Обида стоит между нами, как крепкая стена. Но высказывать маме все свои мысли у меня нет права.

— Я же писала, что буду у Юли. И тебе не за что извиняться. Это я виновата. Ты прости меня, — отстраняюсь от нее. — Мам, мне на учёбу собираться надо, вечером поговорим?

— Да, доченька. Люблю тебя, — она звонко целует меня в щеку и отступает.

— И я, мамуль, — выдавливаю из себя эти слова и иду в свою комнату.

Когда оказываюсь там, снова даю волю эмоциям. Слезы стали чем-то родным, особенно когда я остаюсь наедине с собой. В последние дни я плачу везде и при всех. Обычно вижу в глазах людей жалость, но во взгляде Глеба этого не было. Он смотрел на меня с пониманием? Поэтому я и подумала, что он не сочувствует. Знает, что жалость — это не то, что мне нужно.

Скидываю с себя кофту и замечаю, что на мне футболка Глеба. Забыла снять её, когда переодевалась. Теперь он подумает, что я его обокрала.

Снимаю её и подношу к носу. Она пахнет мной, но в ней есть нотки запаха Глеба. Мята. Она повсюду: в его машине, в кабинете и на вещах. Ему это нравится?

На эти мысли нет времени. Беру из шкафа объёмный синий бомбер и чёрные брюки. Волосы оставляю хвостиком. Быстро хватаю рюкзак и бегу к выходу. Вновь вижу, как этот мужик целует маму. Тошнота подступает к горлу, а перед глазами всплывают флешбеки: как папа обнимал маму, и я всегда восхищалась ими. А сейчас это...

— Я ушла, — произношу я и выбегаю из квартиры.

Родной дом — это не просто четыре стены, как говорил папа. Он был прав: после его смерти наша квартира превратилась в место без души. Но когда я была в квартире Глеба, в чужом месте, мне было комфортнее, чем здесь. Боль утихала хотя бы на мгновение, а счастье поселилось в моей жизни. Только не нужно забываться: это не моё. Моя жизнь — это череда лжи и боли. Глеб просто мой учитель. И скоро я уеду в другой город, где будет "свой" дом...

☆☆☆

На уроки я не опоздала и благополучно написала контрольную по математике. Это мой любимый предмет, и я выбрала будущею профессию экономиста именно потому, что люблю математику и разбираюсь в цифрах. Надеюсь, что буду работать в этой сфере.

Конечно, мама не очень рада этому. Она мечтала, что я пойду по её стопам и стану юристом, как Егор. Но на мне династия закончилась. Ну как сказать, по маминой линии — да, а вот по папиной нет. Он был отличным экономистом, значит, и я смогу стать таким же. Постараюсь.

Остальные уроки прошли тихо. Ники Давыдовой сегодня нет, так что на один источник стресса меньше. Никто не будет припоминать вчерашний случай. Спасибо, Господи.

Когда мы с Юлей проходим мимо спортзала, я встречаюсь взглядом с Глебом. Всего лишь мгновение, но я уже вспоминаю, как он прижимал меня к себе и шептал: "Моя маленькая".

— Знаешь, Жданов вчера волновался за тебя, — говорит Юлька.

— Ты это к чему? — спрашиваю, прочищая горло.

Она просто жмёт плечами, показывая, что сказала это без особого смысла. Брюнетка говорит то, что считает нужным. Её не остановить.

Когда заходим в кабинет, учитель уже дал задание тем, кто не сдаёт географию. Я не в числе тех, кто подписался на путешествия по тестам КИМ.

На середине урока я смотрю время на телефоне и вижу сообщение от Глеба Александровича. Аккуратно беру телефон и открываю уведомление:

От кого: Жданов Глеб Александрович 
«Яна, тренировки не будет. Репетиции тоже. Я уехал. Семейные обстоятельства.»

Вчитываюсь в слова и вдруг ощущаю плохое предчувствие в груди.

Кому: Жданову Глебу Александровичу 
«Хорошо, Глеб Александрович. Что-то серьезное?»

Отправив ответ, думаю, что он может сказать, что это не моё дело. Но я удивляюсь, когда он отвечает:

От кого: Жданов Глеб Александрович 
«Кажется, у меня умерла мама.»

Телефон выпадает у меня из рук и с грохотом падает на парту.

— Смирнова!? — слышу возгласы преподавательницы.

— Ты чего? — опешила Юлька.

— Извините, — отвечаю я.

В ушах звенит, а в горле стоит ком. Значит, на той фотографии была его мама...

Что он сейчас чувствует? Ему больно...

Почему-то хочется его обнять. Быть рядом. Но я одёргиваю себя: я ученица, а он учитель.

«Господи, пусть ему будет не так тяжело от этой потери. Прошу...» — молюсь про себя.