Заложники любви

Шум улицы, сигналы машин - всё это превращается в один пустой звук, когда я так близко прижата к крепкому телу Глеба. Он нежно гладит мою поясницу, стараясь успокоить.

- Я не хочу возвращаться туда... - сиплю я ему в грудь, всё ещё крепко держась за него.

Парень прижимает свою щеку к моей и шумно выдыхает:

- Яночка, - делает паузу, обдумывая сказанное.

Моё сердце делает тысячу ударов в секунду только от его ласково произнесённого имени. Это звучит так нежно, что новый поток слёз подступает к глазам. Глеб такой мягкий, его объятия надёжные, а голос уже не раз шептал мне, что он рядом. Это что-то родное.

- Глеб Александрович... - поднимаю голову и встречаюсь с его обеспокоенным взглядом.

- Поехали отсюда? - пыхтя, он подносит руку к моему лицу и смахивает прядь волос.

- Ку... Куда? - спотыкаюсь на слове, вновь шмыгая носом.

Его губы поджимаются, и выражение лица говорит о том, что он что-то обдумывает.

- Домой проводить?

Я отрицательно машу головой, цепляясь за его куртку, которая насквозь мокрая от моих слёз.

- Куда мне тебя отвезти? Скажи.

- Не знаю... - хнычу и опускаю голову, разглядывая асфальт под нашими ногами.

- Ладно, поехали ко мне, а там посмотрим, - неожиданно говорит он и отступает от меня на шаг.

Я удивлённо таращусь на него. Но его это уже не волнует; он всё решил. Обходя машину и открывая мне пассажирскую дверь, выпаливает:

- Садись, а то ты уже продрогла вся.

Я хочу возразить и сказать, что рядом с ним мне особенно тепло, но держу язык за зубами.

Когда машина трогается, он сразу же включает печь. Ни слова не говоря, накрывает мои руки, лежащие на коленях, своей большой ладонью.

- Сказал же, что замёрзла, - шипит он и начинает поглаживать большим пальцем мои руки.

Тепло разливается по венам, доходя до самого сердца. Я как дурочка пялюсь на то, как он одной рукой крепко держит руль, а другой сжимает мои ладони. Эти прикосновения не вызывают стадо мурашек возбуждения; наоборот, это жест заботы.

Мне становится так стыдно перед ним. Он уже второй раз успокаивает меня за день, ни разу не отчитывая. А я просто питаюсь всеми его прикосновениями и добрыми словами. А что я могу дать ему взамен?

- Глеб Александрович, а это удобно, что вы везёте меня к себе? Я не помешаю никому? - шепчу и невольно задеваю его большим пальцем. Ток пробивает все нервные окончания.

Он качает головой, пытаясь вымолвить хоть слово. Заворачивая в какие-то дворы, он аккуратно убирает руку и бросает взгляд на мои колени.

- Ты повязку меняла? - чеканит он, паркуя машину.

Вспоминаю, что так и не осмотрела повреждения, которые сейчас начинают ныть. Если бы Глеб не заметил, я бы и не вспомнила.

- Нет, времени не было... - тихо отвечаю я.

Он вытаскивает ключи и мотает головой, будто отчитывает ребёнка.

- Куда твоя мама смотрела? Или она даже не заметила?

Ей было не до меня. Она так обхаживала своего Петра Афанасьевича, что даже не придала моей повязке на руке большого значения. Не хочу осуждать маму, но никак не могу принять её поступок. Может быть, мне было больно не оттого, что она промолчала, а от того, что так просто привела его к нам домой.

- Ян, ты здесь? - Глеб щёлкает пальцами перед моими глазами, выводя меня из мыслей.

Я качаю головой, и мы выходим из машины. На улице уже темно; сумерки опустились на город. Где живёт Глеб Александрович, я никогда не знала и не интересовалась. А сейчас, когда мы с ним обходим детскую площадку и направляемся к его дому, он молчит, а я стараюсь быть как можно тише. В голове тысячи мыслей, но все они возвращаются к Глебу. О чём я думала раньше и чем страдала до этого - всё улетучилось. Одна едкая мысль вертится в голове: а если у него дома кто-то есть? Я не имею права ревновать и всё такое, но в душе становится гадко.

- Ты не отстаёшь? - он замедляет шаг и через плечо спрашивает.

- Нет.

По дороге встречаем женщину, которая без допроса нас не отпускает.

- Глебушка, здравствуй! - задорно восклицает она.

Не знаю, сколько ей точно лет, но могу предположить, что около пятидесяти. Женщина одета сдержанно: брючные штаны и рубашка, воротник которой торчит из-под куртки, говорит о том, что эта дама знает толк в моде. В её возрасте все одеваются во что-то простенькое, а она сама - воплощение элегантности.

- Здравствуйте, Софья Андреевна, - Глеб берёт её руку и целует. Женщина искренне смеётся, вызывая у меня улыбку.

- Дамский угодник.

- Что есть, то есть, - с вызовом отвечает он.

Софья Андреевна оценивает меня взглядом, внимательно осматривая каждую деталь. Наконец, она произносит:

- Девушка твоя?

Я замираю на месте, становясь как столб. Она же неправильно поняла ситуацию! А если расскажет кому-нибудь, что видела нас, и это дойдёт до школы, тогда у Глеба будут проблемы. Из-за меня.

- Неважно. Извините, нам надо идти, - выпаливает парень и хватает меня за руку.

Я успеваю только попрощаться со старушкой, ведь Глеб молниеносно тянет меня за собой. Мы быстро заходим в подъезд, и парень вызывает лифт. Пока ждём его, есть время осмотреться. Кажется, это девятиэтажка с хорошим ремонтом: стены не поцарапаны, и в целом чисто. Не то что у нас в подъезде, где спят бездомные и каждый может оставить мусор прямо на лестничной клетке.

- Не обращай внимания на Софью Андреевну, - заходим в лифт, и Глеб жмёт на цифру девять.

Мы всё ещё держимся за руки, и мне становится как-то неловко. Но только мне, ведь он стоит с непроницаемым лицом и смотрит вперёд. Как ему это удаётся? Он держит себя в руках и никак не показывает эмоций. Даже мои истерики его не выбивают из колеи.

- Так вы не ответили на вопрос. Я не помешаю никому? - бормочу, стараясь завести простую беседу.

Глеб поднимает один уголок рта, делая что-то наподобие усмешки. Он всегда так поступает, когда что-то задумал. За два года, которые он работает в школе, я уже выучила его повадки. По крайней мере, мне так кажется.

Выходя из лифта, я перевожу дыхание и готовлюсь к встрече с кем-то.

Глеб отпускает мою руку и достаёт ключи. Когда двери открываются, он пропускает меня внутрь и щёлкает выключатель. Прихожая сразу же озаряется светом. Я пробегаю взглядом по помещению и удивляюсь, как тут уютно. Тёмный комод, зеркало, а стены чуть светлее моего костюма - грязно-серый оттенок. Здесь так комфортно, ведь у нас дома всё в ярких тонах, а тут я будто у себя.

- Вот кому ты можешь помешать, - раздаётся голос парня, а рукой он показывает на пол.

Оттуда на меня смотрят пара зелёных глаз, которые любопытно зыркают. Комочек чёрного счастья делает шаги в нашу сторону. Котёнок подбегает к своему хозяину и просится на руки. Глеб поднимает его и проводит пальцами по его мордочке, отчего пушистое создание начинает мурлыкать.

- Какой хороший! - шёпотом парирую я. - Можно погладить?

Парень, не раздумывая, передаёт мне в руки питомца, а сам снимает кроссовки. Держась аккуратно за котёнка, я делаю то же самое. Комочек счастья делает несколько вздохов, а потом, свернувшись клубочком прямо на моих руках, уснул. Я медленно поглаживаю его по спинке и следую за Глебом по квартире. Так странно находиться на его территории и быть рядом с ним в неучебное время.

- Хочешь в душ? - резко спрашивает он, когда мы проходим на кухню.

Она тоже выполнена в тёмных тонах, только столешница и кухонный гарнитур белого цвета. Я присаживаюсь на стул и бормочу:

- А это удобно?

Он щурится минуту, а потом уходит куда-то. Возвращается с чёрной футболкой и серыми штанами. Протянув мне вещи, твёрдо говорит:

- Ванна прямо и налево. Чистое полотенце там найдёшь. Хорошо?

Я протягиваю руки и неуверенно беру одежду, прижимая её к груди. Котёнка передаю хозяину.

- Да, конечно. Спасибо.

Глеб кивает и продолжает:

- Я чай поставлю. Нам надо будет поговорить.

Я сглатываю и молча направляюсь в ванну. Когда закрываю дверь, даю эмоциям волю. Слёзы вновь наворачиваются на глазах, а паника возрастает в груди. Взглядом нахожу своё отражение в зеркале и шумно выдыхаю. Глаза опухшие, губы тоже. Нос вообще красный. Картина, прямо скажем, не вау.

Скидываю с себя всю одежду и захожу под воду, надеясь, что она заберёт всё плохое этого дня. Что смоет весь груз боли. Но понимаю, что если это не случилось за четыре года, то уже никогда не произойдёт.

☆☆☆

От лица Глеба

Яны нет около тридцати минут, и когда она выходит, я понимаю, что вновь плакала. Глаза заплаканные. Да что же с тобой, Смирнова?

- Ты предупреди свою маму, что будешь ночевать не дома, - отворачиваюсь от неё и наливаю кипяток в кружки.

- Уже, - проговаривает она и садится на стул.

Мне удаётся кивнуть. Внутри эмоции хлещут, но сдерживаться надо. Сначала узнаю, что с ней происходит, а потом уже буду кулаками махать, если её кто-то обидел. Глупо, но это единственное, чем я могу ей помочь.

Целый день пытаюсь выяснить, что у неё случилось, но слышу одно и то же: всё хорошо. Но, блин, даже самый тупой человек поймёт, что она страдает. Что её что-то гложет. Вот сейчас и узнаем.

- Держи, малиновый, - ставлю перед ней кружку и сам сажусь напротив.

Она аккуратно берёт его и делает маленький глоток, морщась от горячего. Хочу сказать, чтобы была аккуратнее, но она бросает первая:

- Мама привела к нам своего... Не знаю, как его назвать, но пусть будет "новый" возлюбленный.

От последнего слова она морщится, будто сказала что-то противное.

- Она так просто забыла папу... - шепчет она, шмыгая носом.

- Извини, если не хочешь - не говори, - толкаю своё мнение куда подальше и сиплю. Не надо ей давать советы; я не тот человек, который может помочь. Как бы ни хотел, не могу подобрать нужные слова.

- Он умер, когда мне было четырнадцать, - продолжает она, будто не слыша меня, - То есть его убили....

Меня ещё так никто не удивлял. Многое слышал о её семье, но об этом горе - ни слова. Стараюсь не реагировать на её откровение и просто молча слушаю.

Яна переводит дыхание, и я вновь чувствую, как её тело подрагивает.

- Бандиты выкрали меня и маму, - её голос ломается, - Они хотели, чтобы папа отдал им какие-то документы.

Меня не хватает, я встаю, подхожу к ней и чеканю:

- Иди ко мне.

Она моргает, не понимая, чего я от неё хочу. Пока Яна анализирует мою просьбу, я подхватываю её на руки и сажусь на стул вместе с ней.

- Глеб Александрович, что вы... - восклицает она.

- Тшш, если хочешь, продолжай говорить, но только так, хорошо? Не бойся, я не обижу тебя.

После моих слов она расслабляется и прижимается щекой к моей груди.

- Они сначала просто держали нас в заложниках, но потом... - она замолкает, - Потом они схватили маму и потащили куда-то, хотели её..изнасиловать..

- Уроды, - вырывается у меня.

- Но их хватило только на избиение. Сказали, что пожалели, - нервно бормочет она, - А потом..

Она вновь замолкает, прижимаясь ко мне. Я запускаю руку в её влажные рыжие волосы и начинаю их гладить.

Я не знаю, как ей помочь. Что нужно сделать, чтобы Яна перестала дрожать.

- Что они хотели сделать потом?

- Один из них схватил окурок сигареты, который ещё не потух, и, подхватив край моей футболки, снял её с меня, оставив ожог - не один, а несколько. Он упивался моими криками. Я плакала, звала на помощь, но никого не было. Мама ничего не могла сделать. А эти уроды... Извините, засняли всё это на телефон и отправили папе...

- Меленькая моя, - нежность сама собой вырывается из меня.

Она поднимает голову и смотрит на меня своими прекрасными карими глазами, которые напоминают растопленный шоколад, так сладостно обжигающий горло. Но сейчас они полны страха и вновь заплаканы.

- Я... Мне было страшно... - шмыгает носом, всё так же глядя мне в глаза. - А потом не помню, сколько прошло времени, когда папа нас нашёл. Но лучше бы он этого не делал...

Я подношу руку к её лицу и обхватываю её щёку, нежно поглаживая. Её от этих прикосновений перекачивает из стороны в сторону, но она не убирает мои руки.

- Они быстро его скрутили и начали тоже мучить. Им было наплевать на то, что он принёс все документы. Уроды! Я хотела помочь. Я что-то кричала, просила их папу не трогать. Мама была в отключке, ничего не видела. А я помню всё: как они били папу, как прожигали его кожу, а потом хотели убить, но полиция успела вовремя.

- Отца не успели спасти? - уточняю я.

Она морщится и отрицательно качает головой.

- Умер на месте, у него был второй сердечный приступ... Не от их руки, а из-за больного сердца, - плача, говорит она.

Я сам сдерживаю слёзы, но для неё нужно быть сильным. Всегда, когда смотрел на неё, думал, что у неё счастливая жизнь. Всегда улыбающаяся девчонка, а тут...

- Мама потом долго мучила меня расспросами об этом, но я не то что вспоминать не хотела - я думать не могла, - вновь прижимаясь ко мне, шепчет Яна. - И вот теперь, когда мама говорит, что влюбилась вновь, мне тошно это слышать. Не знаю, для меня она всегда будет только папиной женой.

Я почему-то понимаю её в этот момент. Когда родители развелись, долго не мог принять сожителя матери, да и сейчас не могу. Приезжаю раз в год к ней - и хватит.

- Я эгоистка? Или я глупая, раз считаю маму предательницей? - плача, спрашивает она.

Я качаю головой и обнимаю её покрепче. Она в моей одежде, в моем доме, на моих коленях... Всё, что нужно для счастья? Было бы всё так просто. Была бы она счастлива здесь, а не плакала бы мне в грудь. Если бы я не был её учителем, возможно, был бы другой исход. Но сейчас остаётся быть для неё поддержкой.

- Нет, маленькая. Ты не эгоистка. Просто ты сильно любишь своего отца и чтишь его память, - выдаю первое, что приходит в голову.

Она молчит какое-то время, а вскоре слышу тихое посапывание. Яна дремлет у меня на руках. А где-то рядом также мирно спит Тишка - котёнок, которого я недавно подобрал на улице.

Аккуратно переношу девушку на свою кровать. Она всё так же мирно спит. Не удивительно, столько переживаний за день. Сколько же ты, моя хорошая, плакала?

Если бы мне попались те уроды, сам бы начал веселиться над ними.

Укрыв Яну пледом, слышу, как она бормочет:

- А сколько вам лет?

Издаю смешок и отвечаю:

- Двадцать семь, обезьянка.

Она вновь тихо сопит. Я встаю на колени возле кровати и наблюдаю за девушкой.

- Что же происходит между нами, Яна?