О дивный новый мир [Прекрасный новый мир]Олдос Леонард Хаксли

Низший обслуживающий персонал Парк-лейнской умиральницы состоял из двух групп Бокановского, а именно из восьмидесяти четырех светло-рыжих дельтовичек и семидесяти восьми чернявых длинноголовых дельтовиков. В шесть часов, когда заканчивался их рабочий день, обе эти
близнецовые группы собирались в вестибюле умиральницы и помощник подказначея выдавал им
дневную порцию сомы.
Выйдя из лифта, Дикарь очутился в их гуще. Но мыслями его по-прежнему владели смерть,
скорбь, раскаяние; рассеянно и машинально он стал проталкиваться сквозь толпу.
— Чего толкается? Куда он прется?
Из множества ртов (с двух уровней — повыше и пониже) звучали всего лишь два голоса — тоненький и грубый. Бесконечно повторяясь, точно в коридоре зеркал, два лица — гладкощекий, веснушчатый лунный лик в оранжевом облачке волос и узкая, клювастая, со вчера небритая физиономия
— сердито поворачивались к нему со всех сторон. Ворчанье, писк, острые локти дельт, толкающие
под ребра, заставили его очнуться. Он огляделся и с тошнотным чувством ужаса и отвращения увидел, что снова его окружает неотвязный бред, круглосуточный кошмар роящейся, неразличимой
одинаковости. Близнецы, близнецы… Червячками кишели они в палате Линды, оскверняя таинство
ее смерти. И здесь опять кишат, но уже взрослыми червями, ползают по его горю и страданию. Он
остановился, испуганными глазами окинул эту одетую в хаки толпу, над которой возвышался на целую голову. «Сколько вижу я красивых созданий! — поплыли в памяти, дразня и насмехаясь, поющие слона. — Как прекрасен род людской! О дивный новый мир…»
72
— Начинаем раздачу сомы! — объявил громкий голос. — Прошу в порядке очереди. Без задержек.
В боковую дверь уже внесли столик и стул. Объявивший о раздаче бойкий молодой альфовик
принес с собой черный железный сейфик. Толпа встретила раздатчика негромким и довольным гулом. О Дикаре уже забыли. Внимание сосредоточилось на черном ящике, поставленном на стол.
Альфовик отпер его. Поднял крышку.
— О-о! — выдохнули разом все сто шестьдесят две дельты, точно перед ними вспыхнул фейерверк.
Раздатчик вынул горсть коробочек.
— Ну-ка, — сказал он повелительно, — прошу подходить. По одному, без толкотни.
По одному и без толкотни близнецы стали подходить. Двое чернявых, рыжая, еще чернявый, за
ним три рыжие, за ними…
Дикарь все глядел. «О дивный мир! О дивный новый мир…» Поющие слова зазвучали уже
по-иному. Уже не насмешкой над ним, горюющим и кающимся, не злорадной и наглой издевкой. Не
дьявольским смехом, усугубляющим гнусное убожество, тошное уродство кошмара. Теперь они
вдруг зазвучали трубным призывом к обновлению, к борьбе. «О дивный новый мир!» Миранда возвещает, что мир красоты возможен, что даже этот кошмар можно преобразить в нечто прекрасное и
высокое. «О дивный новый мир!» Это призыв, приказ.
— Кончайте толкотню! — гаркнул альфовик. Захлопнул крышку ящика. — Я прекращу раздачу, если не восстановится порядок.
Дельты поворчали, потолкались и успокоились. Угроза подействовала. Остаться без сомы —
какой ужас!
— Вот так-то, — сказал альфовик и опять открыл ящик.
Линда жила и умерла рабыней; остальные должны жить свободными, мир нужно сделать прекрасным. В этом его долг, его покаяние. И внезапно Дикаря озарило, что именно надо сделать, точно
ставни распахнулись, занавес отдернулся.
— Следующий, — сказал раздатчик.
— Остановитесь! — воскликнул Дикарь громогласно — Остановитесь!
Он протиснулся к столу; дельты глядели на него удивленно.
— Господи Форде! — пробормотал раздатчик. — Это Дикарь. —Раздатчику стало страшновато.
— Внемлите мне, прошу вас, — произнес горячо Дикарь. — Приклоните слух… — Ему никогда прежде не случалось говорить публично, и очень трудно было с непривычки найти нужные слова. — Не троньте эту мерзость. Это яд, это отрава.
— Послушайте, мистер Дикарь, — сказал раздатчик, улыбаясь льстиво и успокоительно. — Вы
мне позволите…
— Отрава и для тела, и для души.
— Да, но позвольте мне, пожалуйста, продолжить мою работу. Будьте умницей. — Осторожным, мягким движением человека, имеющего дело с заведомо злобным зверем, он погладил Дикаря
по руке. — Позвольте мне только…
— Ни за что! — крикнул Дикарь.
— Но поймите, дружище…
— Не раздавайте, а выкиньте вон всю эту мерзкую отраву.
Слова «выкиньте вон» пробили толщу непонимания, дошли до мозга дельт. Толпа сердито загудела.
— Я пришел дать вам свободу, — воскликнул Дикарь, поворачиваясь опять к дельтам. — Я
пришел…
Дальше раздатчик уже не слушал; выскользнув из вестибюля в боковую комнату, он спешно
залистал там телефонную книгу.
— Итак, дома его нет. И у меня его нет, и у тебя нет, — недоумевал Бернард. — И в «Афродитеуме», и в Центре, и в институте его нет. Куда ж он мог деваться?
Гельмгольц пожал плечами. Они ожидали, придя с работы, застать Дикаря в одном из обычных
мест встречи, но тот как в воду канул. Досадно — они ведь собрались слетать сейчас в Биарриц на
четырехместном спортолете Гельмгольца. Так и к обеду можно опоздать.
— Подождем еще пять минут, — сказал Гельмгольц. — И если не явится, то…
Зазвенел телефон. Гельмгольц взял трубку.
— Алло. Я вас слушаю. — Длинная пауза, и затем: — Форд побери! — выругался Гельмгольц. — Буду сейчас же.
— Что там такое? — спросил Бернард.
— Это знакомый — из Парк-лейнской умиральницы. Там у них Дикарь буйствует. Видимо,
помешался. Времени терять нельзя. Летишь со мной?
И они побежали к лифту.
— Неужели вам любо быть рабами? — услышали они голос Дикаря, войдя в вестибюль умиральницы. Дикарь раскраснелся, глаза горели страстью и негодованием. — любо быть младенцами?
Вы — сосунки, могущие лишь вякать и мараться, — бросил он дельтам в лицо, выведенный из себя
животной тупостью тех, кого пришел освободить. Но оскорбления отскакивали от толстого панциря;
в непонимающих взглядах была лишь тупая и хмурая неприязнь.
— Да, сосунки! — еще громче крикнул он. Скорбь и раскаяние, сострадание и долг — теперь
все было позабыто, все поглотила густая волна ненависти к этим недочеловекам. — Неужели не хотите быть свободными, быть людьми? Или вы даже не понимаете, что такое свобода и что значит
быть людьми? — Гнев придал ему красноречия, слова лились легко. — Не понимаете? — повторил
он и опять не получил ответа. — Что ж, хорошо, — произнес он сурово. — Я научу вас, освобожу вас
наперекор вам самим. — И, растворив толчком окно, выходящее во внутренний двор, он стал горстями швырять туда коробочки с таблетками сомы.
При виде такого святотатства одетая в хаки толпа окаменела от изумления и ужаса.
— Он сошел с ума, — прошептал Бернард, широко раскрыв глаза. — Они убьют его. Они…
Толпа взревела, грозно качнулась, двинулась на Дикаря.
— Спаси его Форд, — сказал Бернард, отворачиваясь.
— На Форда надейся, а сам не плошай! — И со смехом (да, с ликующим смехом!) Гельмгольц
кинулся на подмогу сквозь толпу.
— Свобода, свобода! — восклицал Дикарь, правой рукой вышвыривая сому, а левой, сжатой в
кулак, нанося удары по лицам, неотличимым одно от другого. — Свобода!
И внезапно рядом с ним оказался Гельмгольц. «Молодчина Гельмгольц!» И тоже стал швырять
горстями отраву в распахнутое окно.
— Да, люди, люди! — И вот уже выкинута вся сома. Дикарь схватил ящик, показал дельтам черную его пустоту:
— Вы свободны!
С ревом, с удвоенной яростью толпа опять хлынула на обидчиков.
— Они пропали, — вырвалось у Бернарда, в замешательстве стоявшего в стороне от схватки. И,
охваченный внезапным порывом, он бросился было на помощь друзьям; остановился, колеблясь;
устыженно шагнул вперед; снова замялся и так стоял в муке стыда и боязни — без него ведь их убьют, а если присоединится, самого его убить могут. Но тут (благодарение Форду!) в вестибюль вбежали полицейские в очкастых свинорылых противогазных масках.
Бернард метнулся им навстречу. Замахал руками — теперь и он участвовал, делал что-то! Закричал.
— Спасите! Спасите! — все громче и громче, точно этим криком и сам спасал. — Спасите!
Спасите!
Оттолкнув его, чтоб не мешал, полицейские принялись за дело. Трое, действуя заплечными
распылителями, заполнили весь воздух клубами парообразной сомы. Двое завозились у переносного
устройства синтетической музыки. Еще четверо — с водяными пистолетами в руках, заряженными
мощным анестезирующим средством, — врезались в толпу и методически стали валить с ног самых
ярых бойцов одного за другим.
— Быстрей, быстрей! — вопил Бернард. — Быстрей, а то их убьют. Упп… — Раздраженный
его криками, один из полицейских пальнул в него из водяного пистолета. Секунду-две Бернард покачался на ногах, ставших ватными, желеобразными, жидкими, как вода, и мешком свалился на пол.
Из музыкального устройства раздался Голос. Голос Разума, Голос Добросердия. Зазвучал синтетический «Призыв к порядку» э 2 (средней интенсивности).
— Друзья мои, друзья мои! — воззвал Голос из самой глубины своего несуществующего сердца с таким бесконечно ласковым укором, что даже глаза полицейских за стеклами масок на миг замутились слезами. — Зачем вся эта сумятица? Зачем? Соединимся в счастье и добре. В счастье и добре, —повторил Голос. — В мире и покое. — Голос дрогнул, сникая до шепота, истаивая. — О, как хочу я, чтоб вы были счастливы, — зазвучал он опять с тоскующей сердечностью. — Как хочу я,
чтобы вы были добры! Прошу вас, прошу вас, отдайтесь добру и…
В две минуты Голос, при содействии паров сомы, сделал свое дело. Дельты целовались в слезах
и обнимались по пять-шесть близнецов сразу. Даже Гельмгольц и Дикарь чуть не плакали. Из хозяйственной части принесли упаковки сомы; спешно организовали новую раздачу, и под задушевные,
сочно-баритональные напутствия Голоса дельты разошлись восвояси, растроганно рыдая.
— До свидания, милые-милые мои, храни вас Форд! До свидания, милые милые мои, храни вас
Форд. До свидания, милые-милые.
Когда ушли последние дельты, полицейский выключил устройство. Ангельский Голос умолк.
— Пойдете по-хорошему? — спросил сержант. — Или придется вас анестезировать? — Он с
угрозой мотнул своим водяным пистолетом.
— Пойдем по-хорошему, — ответил Дикарь, утирая кровь с рассеченной губы, с исцарапанной
шеи, с укушенной левой руки. Прижимая к разбитому носу платок, Гельмгольц кивнул подтверждающе.
Очнувшись, почувствовав под собой ноги, Бернард понезаметней направился в этот момент к
выходу.
— Эй, вы там! — окликнул его сержант, и свинорылый полисмен пустился следом, положил
руку Бернарду на плечо.
Бернард обернулся с невинно обиженным видом. Что вы! У него и в мыслях не было убегать.
— Хотя для чего я вам нужен, — сказал он сержанту, — понятия не имею.
— Вы ведь приятель задержанных?
— Видите ли… — начал Бернард и замялся. Нет, отрицать невозможно. — А что в этом такого? — спросил он.
— Пройдемте, — сказал сержант и повел их к ожидающей у входа полицейской машине.