19 глава. Всего пять лет.
Дальнейшее вспоминалось ей как тяжёлый, размытый сон.
Бесконечные допросы, кабинеты с начищенными до блеска паркетными полами, где каждый шаг отдавался глухим эхом. Адвокаты в дорогих костюмах, перешёптывающиеся в коридорах суда. Лица судей — каменные, непроницаемые.
Пять лет.
Всего пять.
Хотя прокурор требовал десять, яростно стуча кулаком по трибуне. Но Григорий Иванович, подключил все свои связи — и приговор смягчили.
"Всего пять лет", — шептали ей в утешение.
Но для Ани эти слова звучали как приговор и ей самой.
Она вышла из здания суда, и холодный декабрьский ветер ударил в лицо. Город шумел вокруг, люди спешили по своим делам, смеялись, жили — а её жизнь будто замерла.
В кармане куртки лежало последнее письмо от Кости, переданное через адвоката. Она ещё не решалась его читать.
Без него всё потеряло смысл.
Университет, квартира, даже собственное отражение в зеркале — всё стало чужим, ненужным.
Осталось только ждать.
Пять долгих лет.
Пустая квартира встретила её ледяным молчанием. Аня медленно сняла куртку, пальцы не слушались – казалось, даже ткань пропиталась той же безысходностью, что висела в воздухе. Она села за кухонный стол, где ещё утром они пили кофе, и развернула сложенный вчетверо листок.
Буквы Костиного почерка, обычно такие размашистые и уверенные, сейчас казались неровными – будто он торопился, боялся, что не успеет.
"Анечка, не знаю, когда ещё сможем поговорить и когда ты на свиданку ко мне придёшь. Так что сейчас всё расскажу..."
Голос его звучал в голове так чётко, будто он стоял за спиной, обняв её за плечи.
"Если ждать меня будешь – то "Универсам" тебе дарю. Генка и Фишер тебе в помощь, но тебе доверяю как себе. Ты, пожалуйста, дела решай – ты ж умница у меня."
Она сжала листок так, что бумага хрустнула. Он отдавал ей всё – не просто ОПГ, а дело всей его жизни. И даже сейчас, за решёткой, думал не о себе, а о ней.
Последние строки обожгли:
"А если не захочешь ждать – то к другому уходи. Молодая, красивая – каждый мужик обернётся."
Глупая, наивная жертвенность. Как будто она могла взять и просто... перестать любить.
Аня перечитывала письмо снова и снова, пока слова не начасли расплываться перед глазами. Каждая строчка врезалась в сердце, как клятва.
Он не просил её ждать. Но она знала – будет.
Сколько потребуется.
И его дело не бросит.
Она аккуратно сложила письмо, спрятала в шкатулку, где лежали её бриллиантовые серёжки и обручальное кольцо. Потом подошла к окну.
На улице темнело. Где-то там, за колючей проволокой и бетонными стенами, был он.
А здесь, в этой тишине, начиналась её война.
***
Первые полгода дались тяжело.
Передачки, которые приходилось собирать по крупицам. Письма, которые она писала ночами, сжимая кулаки, чтобы чернила не размазались от нечаянных слез. Бесконечное волнение, грызущее изнутри. Но главное — нужно было заработать уважение среди пацанов, научиться решать дела, поставить бизнес на ноги.
И Аня справилась.
Через Москву ей удалось провезти видеомагнитофоны и кассеты. Вместе с Генкой и Фишером они обошли полгорода, выбирая места под салоны. И вот уже на улицах появились первые вывески.
А сегодня — свидание.
Она шла по зоне в белоснежном платье, сжимая в руках разрешение. Сердце билось так громко, что, казалось, его слышат охранники у ворот.
Аня изменилась.
Стала сильнее. Холоднее. Увереннее. Переняла костину привычку курить, затягиваясь до головокружения. Научилась смотреть так, чтобы мужики опускали глаза первой. Город начал её уважать — а значит, бояться.
Дверь в комнату для свиданий скрипнула.
Она зашла — и через секунду уже летела в его объятия. Костя подхватил её на руки, целуя в шею, в губы, в виски, что-то шепча сквозь поцелуи. Его пальцы впились в её талию, будто боялись, что она исчезнет.
— Ну как ты, родная?
Аня откинулась назад, чтобы рассмотреть его. Провела ладонью по наголо стриженой голове — раньше хоть чуб оставался, а теперь и следов не было от тех кудрей, в которые она так любила вцепляться пальцами.
— Нормально всё, — буркнула она, стараясь говорить ровно, но голос предательски дрогнул.
Костя смотрел на неё с нежной улыбкой, потом вдруг усмехнулся:
— Дура ты... зачем волосы обрезала?
Она махнула рукой. Каре появилось в тот же день, как его забрали.
— Да тебя самого вон под ноль подстригли. Что, я теперь тебе не нравлюсь? — дразнила она, приподнимая подбородок.
Костя рассмеялся, притянул её ближе и прошептал в губы:
— Нравишься. Любой.
Казалось, они могли бы так — без слов, без времени — просто смотреть друг на друга вечность. Аня утонула в этом ощущении: его крепкие руки вокруг неё, знакомый запах кожи даже сквозь тюремный барак, глухой стук сердца где-то под рёбрами. Всё внутри затихало, будто только здесь, прижавшись к нему, она наконец могла перестать быть железной.
Костя вдруг резко опустился на стул, подхватив её за талию и усадив себе на колени. Его ладони обхватили её бёдра, сжимая чуть сильнее, чем нужно — будто проверяя, на месте ли она.
— Ты похудела что ли, Анют? — прошептал он, и губы его коснулись её виска.
Аня лишь пожала плечами, уткнувшись подбородком в его плечо.
— Тебя ветер скоро сдувать начнёт, — проворчал он, проводя руками по её спине, рёбрам, талии — будто заново вымеряя каждую линию.
Она фыркнула, но не успела ответить. Его пальцы уже скользили вверх — от бёдер к рёбрам, к груди, к шее, обжигающе тёплые даже через ткань платья. Губы прижались к её шее, к тому месту за ухом, от которого всегда пробегали мурашки.
— Костя... — попыталась ворчать она, но голос сорвался в смешок, когда он укусил её за мочку.
Тюрьма, срок, дела — всё это осталось за дверью.
Здесь и сейчас было только это: его руки, его дыхание на коже, и тихий стон, который она не смогла сдержать, когда он прошептал и задел особо чувствительные места:
— Скучал...
И мир сузился до точки — до их переплетённых пальцев, до дрожи в животе, до этого мига, ради которого стоило терпеть всё остальное.