XX
— Вы обещались быть у него, Григорий Тимофеевич, обещались, — каждое утро напоминала Татьяна. И княжна настояла на своём: Апраксин поехал к Шмитцу, хоть и нехотя.
Поднявшись на третий этаж, Григорий постучался в дверь. Нет ответа. Постучался ещё раз. Молчание.
«Да у меня же есть ключ. Вероятно, ушёл куда-то. Подожду его в квартире» — решил Апраксин и отворил дверь.
Его удивлению не было предела, когда он застал Шмитца в спальне. Он лежал на кровати и читал новый выпуск газеты. Сторы на окнах были опущены. В комнате сильно пахло табаком. Немец был в домашнем халате. Взгляд его упал на гостя, но ни один мускул лица не дрогнул; безразличным тоном лишь было сказано:
— Ах, Гриша, это ты ломился ко мне.
Апраксин прошёлся по комнате, закрывая нос платком.
— Чего у тебя так воняет табачищем?
— Курил, — сухо ответил немец, не отрываясь от газеты.
— Хоть бы проветрил!
— Это лишнее.
Апраксин отдёрнул сторы, и солнечный свет вломился в квартиру. Шмитцу стало так ярко, что он прищурил глаза, но от газеты их не оторвал.
Григорий открыл окно и глубоко вдохнул.
— Ну вот! Теперь хоть дышать можно.
В ответ Шмитц недовольно выдохнул.
— Батюшки! Что ж как пыли-то полно! Ты когда убирался? — упрекнул немца Апраксин, когда собрал пальцем слой пыли со стола.
— Сам знаешь: с момента нашего отъезда здесь никого не было, — проворчал Шмитц.
— Ты здесь уже почти месяц! Почему так грязно?
В ответ молчание.
— Да ты от газеты хоть оторвись!
Апраксин выдернул из рук Шмитца газету и увидел его лицо: бледное, небритое, немного пополневшее, с красными глазами.
— Господи, что с тобой, друг Ганс? Ты себя видел вообще? Что с глазами?
— Плохо сплю, — был сухой ответ.
— А на щеках что? Это и бакенбардами-то назвать неприлично! А усы!
— Бритвы нет!
— В парикмахерскую пойди, там побреют.
— Не хочу я никуда идти!
— Да как ты живёшь? Одна грязь кругом. Вон даже клопы уже завелись.
— Врёшь. Нет никаких клопов.
— Да если бы и были, тебе дела до них не было бы никакого.
— Тем паче.
Григорий обошёл всю квартиру и застал на каждом углу те же пыль и грязь. Вернувшись в спальню, он огласил:
— Нет, друг Ганс, так дело не пойдёт. Вывести тебя нужно отсюда. Я ещё горничную найму: пока нас не будет, она тут приберётся.
— Не нужно мне никаких горничных! И идти я никуда не собираюсь! — огрызнулся немец и закрыл окно сторами.
— Нет, друг Ганс, поедешь! — заключил Апраксин и подошёл к письменному столу.
— Послезавтра, говорят, бал играют, у Мухиных. Вот туда-то мы с тобой и пойдём. И Романовы тоже там будут — за это я ручаюсь.
— Тем паче не хочу идти на этот бал!
— Ну посмотри сам: разве можно здесь жить?
— Можно!
— Грязь и вонь! Ты сторы-то зачем опустил опять? темно в комнате!
— Так лучше!
— Нет, друг Ганс, как хочешь, а на бал ты со мной пойдёшь. Мой долг, как друга, вытянуть тебя из этого подвала.
— А что, если я не хочу видеть Романовых! — вырвалось у Шмитца.
Григорий с сожалением посмотрел на немца. Он знал, по каким причинам Шмитц уехал, почему в его квартире так гадко и почему тот не хочет видеться с Романовыми.
— Неужели любовь уже прошла, друг Ганс?
Немец поднял свой взгляд на друга и вспыхнул:
— Любовь? Знаешь ли ты, что это худшее чувство, которое мне довелось испытать?
— Ты говоришь не о самой любви, а лишь о том, что последовало за ней.
— Разве этих последствий не достаточно, чтобы я мог так судить? Посмотри на меня: в кого я превратился. Разве я счастлив? разве я не мерзок? О нет, мерзок, ещё как мерзок! Вижу твой осуждающий взгляд: я тебе противен! А я, знаешь ли, и сам себе опротивел! Я возненавидел в себе это чувство!
— Ты опрометчив в своих суждениях.
— О, нет, дружище, это не я опрометчив, а ты ослеп! Не ты ли говорил мне, что это глупость? Что нужно это скорее оставить, ведь дальше будет хуже. Я жалею, что не послушал тебя: это хуже уже наступило.
— Ты слаб духом — вот в чем твоя проблема. И ты не можешь со мной не согласиться, ведь в глубине души знаешь, что я прав.
— Смеешь ли ты такое говорить мне! — вскричал немец, и лицо его приняло злобное выражение. — Княжна вскружила тебе голову, и ты уже отрекаешься от собственных слов. Да стоят ли они чего-нибудь после этого?
Апраксин побледнел и поник головой, но всё-таки продолжал настаивать:
— Любовь беззаботна и прекрасна, — ты знаешь это не хуже меня.
— Да, но если этой любви не суждено зачахнуть.
— А какой суждено зачахнуть?
— Той, от которой сплошь страдания.
«И то верно, — задумался Апраксин, — моя ведь уже зачахла».
Ему стало ясно: встреча с княжной только добьёт уже и без того лежачего Шмитца. Однако он знал о нелюбви Татьяны к балам, был уверен, что не увидит её завтра, а потому уговаривал дальше.
— Ты и не обязан будешь с ними видеться. Просто развлекись. Я только письмо им отправлю, что мы едем на бал.
Апраксин сел за стол, взял лист бумаги, опустил перо в чернильницу и вынул его совершенно сухим.
— У тебя даже чернил нет!
Шмитц недовольно крякнул и принёс ему чернила. Тот быстро начеркал письмо.
— Сбегаю на почту, снесу конверт. Или нет, лучше пошлю разносчика! А ты жди меня. Вернусь — пойдём к парикмахеру! И в квартире порядок навести нужно.
Шмитц ничего на это не ответил.
«Да уж, против него не попрёшь, упрямец! Придётся идти!.. Может, и хорошо будет, что с ней увижусь…»