XVII
«Завтра! Всё решится непременно завтра!» — эта мысль была неразлучна со Шмитцем с самой минуты, как он открыл глаза этим утром. Столкнувшись с княжной за завтраком, он встретил её лучезарный взгляд — ни следа от вчерашней печали. Всё утро княжна была весела и говорлива, Шмитц, против обыкновения, — молчалив.
Когда княжна ушла к себе, Шмитц ещё долго просидел в зале, в глубоком размышлении. И вот в голове пронеслась мысль о деревне, о детях, саде, беседке. — «Это ли не счастье?» Шмитц резко поднялся со стула и уверенно пошёл к княжне.
Стук в дверь, приветливое «войдите», и он уже стоит перед ней.
— Что с вами было вчера? — робко начал он.
— А что было вчера?
— Вы получили конверт, затем ушли к себе и больше… не выходили.
— Ах, вы про это…
— Что это было за письмо? Оно вас сильно огорчило?
Татьяна потупила взгляд в пол, размышляя, что ответить.
— Это письмо от очень близкого человека… И, как я поняла, он невольно предрекает какое-то несчастье.
— Как это — невольно?
Татьяна и сама ещё не понимала, что это за несчастье.
Оба замолчали.
— Татьяна, — дрожащим голосом заговорил Шмитц и ощутил в себе зарождающуюся решительность, — помните: вы говорили мне, как хотите жить в деревне? Чтобы рядом был муж, дети…
— Конечно, помню.
— Помните, — продолжал он ещё с бóльшей уверенностью, — вы сказали мне, что для исполнения мечты стоит лишь захотеть?
— Да, я помню!
— А что, если я скажу вам, что моя мечта — это… вы? — почти прошептал Шмитц, и глаза его засверкали.
Татьяна застыла на месте.
— Что вы… чтó вы говорите?
Шмитц покраснел до ушей, но ничуть не сконфузился. Он упал на колени и продолжал:
— Не удивляйтесь этому! Да, я люблю вас! Люблю без ума! И всё, всё сделаю для вас. Всё отдам за тихий уголок в деревне рядом с вами. За ваш взгляд, за ваши речи всё, всё отдам! Только будьте со мною!
Он обхватил её ноги, и слёзы покатились по его щекам.
— Знали бы вы, как мне хочется, как я мечтаю! Знали бы вы, какое мучение каждый день, каждую ночь думать только о вас… думать, как вы близки со мной, но в то же время так далеки от меня. — Он поднял свой взгляд на княжну. — А как хотелось бы быть с вами! Не терзать себя ужасными, печальными мыслями, а каждый день видеть вас и называть… женою!
Татьяна ахнула и закрыла рот руками. Она тяжело вздыхала, взгляд её был опущен.
— Прошу, не мучьте меня! Скажите, стою ли я чего-нибудь или всё это нелепость в ваших глазах?
Она села на пол и обняла Шмитца.
— Мне очень дороги ваши слова, — начала она трепетно, — вы прекраснейший друг! Вы мой единственный друг — я могу сказать даже так! И мне очень ценно, что вы всегда готовы быть рядом со мной.
— Я готов отдать жизнь за вас!
— Но я не могу быть с вами. Я верна другому человеку…
Эти слова, словно гром, поразили Шмитца. Никогда ему не было так больно, как сейчас: ни одна травма, ни одна контузия не пойдёт в сравнение с этой болью. Мысли о деревне, хозяйстве, семье, детях — всё рухнуло в один миг.
— Простите… — вполголоса говорила Татьяна. — Но я не могу иначе… Поверьте мне, вы бы тоже не смогли…
Шмитц взял княжну за руки и поднялся вместе с нею. Посмотрел в её глаза, полные печали, и обнял. Обнял так крепко, будто прощался навсегда.
— Вы правы… и я бы не смог, — простонал он и вышел.
Больше Шмитц не появлялся. Несколько раз к нему стучались — это приходила Татьяна. Но в ответ она не услышала ни слова.
Очень рано утром, чтобы никто не видел, Шмитц оставил на столе приготовленную им с вечера записку, вышел от Романовых, поймал коляску и уехал к себе на квартиру.