XII
Пётр Семёнович, усадив сына за накрытый Дуней потёртый дубовый стол, почёл первым долгом выслушать приезжего. Николай рассказал о том, как живёт (само собой, сильно приукрашивая, ведь отцу было ни к чему знать, что квартиру он снимает небольшую и грязноватую). Рассказал об учёбе, какой ужасной была дорога до деревни, и не забыл упомянуть, что был недавно у Апраксиных. О знакомстве с Романовыми он умолчал.
Затем Пётр Семёнович посвятил Николая в свои дела. Как он и говорил, хозяйство пошло на спад: урожая нет, люди голодают, пригодных орудий мало, скотины всё меньше и меньше, а из-за болезней десяток оброчных слегло.
Здесь стоит сказать, что Пётр Семёнович самостоятельно следил за порядком в деревне и никогда не доверял имение в руки управляющим. Справедливо полагать, что это и послужило причиной всем выше перечисленным обстоятельствам. Николай знал это, и, ещё когда получил письмо от отца, сказал себе: «Понятное дело, батюшка, от чего дела худы стали». Поэтому главной целью его приезда было убедить отца нанять управляющего.
Темнело. Николай, уставший с дороги, рано лёг спать. Заснул он быстро и спал крепким, крепким сном в той самой комнате, которую так пристально оглядывал, как только переступил порог дома. И странный сон приснился ему. Будто стоит он посреди огромной залы, вокруг все пляшут, веселятся, спорят. И задаёт он себе один и тот же вопрос: «Да зачем же я здесь? Никогда ведь на балах не бывал прежде, а сейчас зачем-то пришёл». Но уходить он никуда не торопился. Вместо этого он, сам не понимая зачем, оглядывал каждого. Посмотрел направо — увидел лысого жирного мужчину с толстым лицом и свиными глазками, налево — юркую и худющую, как змея, женщину в жёлтом платье с оголёнными плечами. Слегка подтолкнул он какого-то господина — тот обернулся, лицо его всё покрылось морщинами от сладкой, сладкой улыбки, глаза сделались узенькие, и со словами: «Извините, сударь» он похлопал Николая по плечу, словно стряхивая с него что-то. В дальнем углу зала кто-то громко без умолку что-то обсуждал, так что можно было даже услышать некоторые слова из их разговора. В другом углу, напротив, доносились ругательства и даже звон битой посуды, но никто не обращал на это никакого внимания. Но вот Николай видит знакомую фигуру. Вглядывается в неё — Татьяна! Стоит одна, совершенно неподвижно; стоит и смотрит на него. Николай подбежал к ней, взял за руки и посмотрел в её глаза. Посмотрел — и не узнал. Её лицо, как лист бумаги, белое, а глаза такие тревожные, что Николаю сделалось не по себе.
— Да ты ли это? — испуганно спросил он у неё и сжал её руки крепче.
Таня молчала. Молчала и смотрела на него таким взглядом, словно провинилась в чём-то. Сердце его ужасно колотилось. Он принялся целовать ей руки, как заметил, что они в крови.
— Что это такое, Таня?
Ни слова в ответ.
— Да что с тобой?! — уже в отчаянии крикнул он.
И после этих слов всё умолкло и замерло вокруг. Все обернулись, и Татьяна тихим голосом ответила:
— Прощай.
И не успел Вишневский опомниться, как некто в красном костюме увёл её. Перед тем, как окончательно скрыться, Татьяна оглянулась всё с той же тревогой и проступком в глазах. И вновь музыка заиграла вокруг, стали раздаваться чужие голоса, все принялись танцевать, и воцарилась прежняя суматоха.
Проснулся Николай от шума на улице. Он глянул в окно: народ с криками толпился у двери. Не понимая, что происходит, и быстро одевшись, он вышел на крыльцо и обратился к толпе:
— Что случилось?
— Не ругайся, батюшка, — раздался голос в толпе, — а мы за правдой пришли!
— Что же произошло?
— Кража! Кузьма у конюха Ивана хлеб выкрал!
— Как же это так, батюшка, — перебил другой голос, — этак всем есть нечего! Что же теперь последний кусок хлеба воровать!
— Просто так это дело не оставим! — вскрикнул третий.
— Спокойно, господа, — ответил Вишневский, — где сейчас Кузьма?
— У конюшни сидит, под присмотром!
— Ведите меня к нему, — сказал Николай, сошёл с крыльца и последовал за толпой. Народ стих, предвкушая, что сейчас настанет час правосудия. А Николай думал совсем не о воре Кузьме — ему вспомнился этот странный пугающий сон. «Таня… почему же такая бледная? Что за печаль в её глазах? Зачем же я вообще был на этом балу? И кто был этот человек в красном…»
Его привели к конюшне. На холодной земле, опёршись на стог сена, сидел мужичок среднего роста, с небритым лицом и длинными тёмными как смоль волосами. Одежда на нём была грязная и мокрая, в некоторых местах даже изорвана. Это и был Кузьма. Вокруг него толпился народ. Были слышны громкие осуждающие выкрики. Николай прошёл через толпу и обратился к нему:
— Ты Кузьма?
Кузьма ничего не отвечал. Он сидел молча, с опущенной головой.
— Он, он, — крикнул кто-то.
— Где же ты так промок? — продолжал Николай.
Молчание.
— Утопиться вздумал! — раздался чей-то голос. — Его как за кражей поймали, так к реке и помчался. Насилу смогли из воды вытащить!
— Грешник!
— Оставьте нас, — обратился Николай к толпе.
Народ начал недоумевать, но всё же разошёлся. Тогда Вишневский сел на землю рядом с Кузьмой и заговорил с ним:
— Зачем же на дело такое пошёл, Кузьма?
Тот ответил ему хриплым, тонким голосом:
— Коли бы сыт был, красть не стал.
— А почему утопиться хотел?
— А потому что стыдно стало, — тихо ответил Кузьма. Николай заглянул в его лицо: на глазах блестели слёзы.
— Пойдём со мной, Кузьма, не бойся.
Кузьма встал, слегка покачнулся и пошёл вслед за Вишневским. Тот отвёл его к небольшому амбару, отворил его и сказал:
— Возьми господского хлеба сколько нужно.
— Не возьму, — ответил Кузьма и повертел головой.
Тогда Николай вошёл в амбар и вышел из него уже с мешком.
— Бери, Кузьма, и перечить не вздумай.
Кузьма послушно взял в руки мешок.
— И завтра приходи за новым одеянием. Это совсем негоже. А теперь ступай к себе.
Кузьма ничего не мог ответить. Он низко поклонился и ушёл, тихонько всхлипывая. Николай, заперев амбар, направился к дому. Ему снова вспомнился сон. «Она мне говорила, что сны бывают пророческими… А я ей не верил. В самом деле, как можно поверить, когда порой такая чепуха снится, что только чёрт разберёт, что она значит…Кровь! У неё на руках была кровь! И почему она прощалась со мной?» Холод пробежал по его телу от этой мысли. И вдруг, на мгновение, он поверил, что сон мог быть вещим: «Уж не случилось ли чего? Может, нужно вернуться?» Но здесь он увидел отца, который встречал его на крыльце дома.
— От чего ж это у нас народ так встревожен? — сказал Пётр Семёнович. — Всё утро шумят.
— Пустяки, батюшка, — ответил Николай и, немного помолчав, добавил: — Вели-ка ты каждому хлеба господского выдать.
Пётр Семёнович на это ничего не ответил. Он и сам всё понимал. Он лишь убедительно кивнул. Между тем мысль о вещем сне уже отпустила Николая. «Нет, это мне от усталости такая глупость снится. И нет никаких вещих снов».